схождений-расхождений с жёнами.
С Лёвкой Юра раздружился, но не из-за того, что они поссорились, просто тот переехал с родителями в Кашёнку* (* Район вокруг улицы «Кашёнкин луг», невдалеке от телецентра), а Юра же перешёл в другуюшколу, где очень скоро заимел новых, друзей, новых учителей и новую кличку.
Первое время Юра с Лёвкой встречались, перезванивались, Юра даже пытался свести его со своими новыми друганами, но как-то не получилось, да и Лёвка особого желания сойтись не выказывал, тем более, что появились у него новое окружение в лице Мифки Натович, которая всё чаще и чаще стала подчёркивать, что зовут её «Суламифь Иммануиловна» и других собравшихся по единому признаку девушек и юношей.
Много позже в Интернете Юра вдруг случайно выискал, что Лёвка превратился в довольно известного израильского драматурга, и ему было интересно на фотографии, окружённой ссылками и рекламой, отыскивать знакомые тапирообразные черты лица своего друга детства.
Лейба Розенцвейг, живущий в Хайфе, был запечатлён с трубкой и в таком замызганном свитере, что даже по фото можно было ощутить его запах тех школьных времён…
Впрочим, тогда он не казался Юре таким уж непрятным, да и кто знает, чем в реальности пах нынешний Лёвкин свитер. Не исключено, что и дорогим парфьюмом наподобие лохмотьев мхатовски исполнителей персонажей пьесы «На дне» времён Станиславского.
- Модный писатель: les non-conformisme, la boheme,* (* Нон-конформизм, богема) - подумал Юра, какое-то время проживший во Франции, и закрыл вкладку.
* * *
В середине девяностых годов Юра аккурат перед тем, как отдать себя тому, что высокопарно зовётся «служением Богу» был вынужден вступить в «цЕпочку» - как выражался маклер Руслан - обменов, в результате чего обрёл он свою нынешнюю «штатскую» однокомнатную квартиру на пятом этаже обшарпанной пятиэтажки в районе дальнего Бабушкина.
Въехав, он как-то раз отправился в ближний продовольственный магазин и на широком крыльце его увидел выходящую из железной двери простоволосую старуху.
Она в ветреный ноябрьский день была одета в длинное мужское - это было видно по остаткам застёжки - ратиновое пальто, на голых ногах у неё были надеты шерстяные носки и неожиданно чистые галоши. Руками она старалась запахнуть пальтовые полы и воротник, и в момент запАха было видно, что под ним у неё одета только белая ночная рубашка с квадратным вырезом.
- Севна! – заорал входящий в магазин здешний вино-водочный завсегдатай - ты чего, старая проститутка, без бутылки осталась?
- Сам ты пидарас - жестяным, как бы вынужденно неторопливым голосом, не поднимая головы, сказала Александра Алексеевна - Юра уже узнал её - Розка, бл…ща, в долг давать не хочет, воровка.
Я ей, гниде, втолковываю: у меня пенсия послезавтра, почтальёнша приходит в одиннадцать, значит до обеда-то я точно отдам, да разве их татарву разжалобишь! Пойду домой, ребята из двенадцатой, наверно уже с дежурства пришли. Я что-то совсем больная, похоже загрипповала, кашлю, принять зачудок надо.
Она осторожно боком, спустилась со ступенек и также преимущественно боком, приставляя одну ногу к другой, поплелась по дорожке.
- Н-да, совсем Севна спилась, уже последний стыд потеряла! – послышалось сзади.
Юра оглянулся, неподалёку на крыльце разговаривали две сильно пожилые полные женщины. Рядом с одной вертикально стояла сумка на колёсиках, на которую была поставлена матерчатая авоська, видать другая попросила об этом, чтобы не запачкать дно о грязный пол крыльца.
Юра сделал вид, что изучает наклеенные на стене объявления.
- Сколько ей, восемьдесят-то есть уже?
- Да не, семьдесят восемь что ли. А чего ей, живёт в своё удовольствие, мужа, детей-внуков нету, родных тоже я никогда её не видела. Раньше кто-то со школы что ли, а можа с ПТУ заглядывал - она ж когда-то активничала, взносы какие-то собирала - а сейчас кому мы на хер нужны? Поскорей бы сдохли, старые жабы!
- А чего у ней, похоже на инсульт, моя золовка вот так точно и ходила, и говорила.
- Инсульт и есть, вернее был. В «пятидесятке» в неврологии лежала, но вроде отошла, она ж стерва здоровая, как лошадь.
- Это где ж такая «пятидесятка»?
- Ну как где? На улице этого, сейчас вспомню…«Вуячича», от метро «Тимирязевская» на маршрутке минут пять всего. Там ещё проезжаешь частные дома, так за одним забором голова Ленина здоровая такая стоит, а один мужчина в маршрутке говорил, что эти…скульпторы там живут, и ты знаешь, Дусь, я обратила внимание: дома-то всё больше старые и участки я бы не сказала, чтоб очень большие.
Я же ведь её и навещала тогда, а что – пришлось.
- А я в «Мониках» недавно лежала в гинекологии, это метро «Ризожская», хорошая больница.
- Да знаю я «Моники», а это ж областная вроде…
- Зять устроил, у его на сервисе завотделением машину чинит, симпатичный такой парень, еврейчик, Моисеев фамилия.
- Они все хорошие, когда в больницах. А чего лежала-то?
- Да, там рези, бели, диагностировали старческий кальпит. У меня ж ещё и диабет, а я так думаю, сглаз, и, между прочим, знаю чей! Ой, Том, я уж замучалась по церквям-то ходить, службы эти заказывать, денег извела, жуть!
- Сглаз лечить надо сглазом, да ты слушать-то будешь?
Вот ты представь Дусь, это я к тому, что здоровая она. Я её тама мыла - от этих прошмандовок медсестёр разве сейчас чего дождёшься без денег-то - так у ей груди, ну как прям у девушки молодой, и пузо плоское. Вот, что значит баба никогда не рожала и в сЕмье не корячилась!
Я тебе по секрету скажу - тут женщина понизила голос, и губы её сложились в одновременно стыдливо-иронично-завистливо-блудливую улыбку - вся эта алкашня её до сих пор во всю пользует, вот тебе крест истинный. Я ж за стенкой живу, всё слышу, стонет-кричит шалава, как молодая…
- Ужас! А квартира-то, Том, у неё приватизированная или как?
А вы чего, молодой человек, всё в нашу сторону смотрите, я уже давно заметила!
Юра, пожав плечами, быстро нырнул в двери магазина, переваривая свои ощущения.
Выйдя минут через пятнадцать, он увидел на дорожке Алексан Севну, то ли так и дошедшую до дома, то ли возвратившуюся к магазину.
Она, судя по всему, только что отговорив с кем-то, вдруг повернулась лицом к крыльцу, вскинула голову, и, как показалось Юре, подмигнула ему. Он быстро поворотил головой туда-сюда, и увидал, что никого, кроме него и молодой женщины с коляской там не было.
- Бог ты мой, неужели узнала? – промелькнуло в нём (а кому-кому, как не ему, бывшему педагогу, было знать о загадках извивистости и объёмистости учительской памяти).
Меж тем Севна уперла руки в боки и с попыткой притоптывания галошей громким скрипучим голосом запела на частушечный мотив:
Я рожала, вся дрожала,
Акушеру угрожала
Разодрали мне манду,
Как домой теперь пойду?
Тывою ммать!!! – услышал Юра за собой и обернулся. Молодая женщина, одной рукой крутя пальцем у виска, другой быстро толкала коляску к противоположному спуску с крыльца.
Меж тем Севна, с ухмылкой смотря на него, неожиданно перешла на диалог кавказского колорита, перемежая тонкий голосок и подобие баса:
- Дэнги есть? – кокетливо поводя глазами.
- Ест!
- Дэээньги эст?
- Эст! У меня много их, хватит нам на двоих.
- Ну тогда выйду я.
- Ты козочка моя!
Господи, а это-то откуда? Ой, вспомнил, «Аршин мал алан» ещё по-моему довоенное с Рашидом Бейбутовым* (*Знаменитый азербайджанский тенор советских времён).
Пальто Севны распахнулось, ночная рубашка в районе того места, из которого растут ноги собралась в складку в форме буквы «игрек», и Юра с ужасом ощутил непреодолимое желание пойти с ней, и желание это было гораздо более сильным, чем то, что он испытывал к многим молодым, свежим, ухоженным, умным и не очень, русским, еврейкам, француженкам и вьетнамкам, даже тогда, когда воздержание с ощущением ответного призыва перехлёстывали и брезгливость, и ясное представление о возможных не стоящих минутной болесладости последствиях…
Груди, как у девушки, как у девушки, как у деву...
Подул мокроватый ноябрьский ветер. Она замолкла, махнула рукой, обернулась от крыльца и опять поплелась по дорожке, он же, всё ещё ощутимо дрожа, остался на месте.
К его ботинку прилип жёлтый с коричневатым краем ясеневый лист, внутренний жар как внезапно возник, так и растворился, не преобразовавшись ни жалость, ни в желание помочь.
Потом, по привычке анализируя, понял батюшка, что судьба перед посылом к Богу просто решила напоследок выстрелить в него тем же чувством хотения, которое когда-то в десятилетнем возрасте испытал он при виде лежавшей ничком на диване рыдающей беспомощной женщины.
