Птица счастья

ПТИЦА   СЧАСТЬЯ

Давно не был Алексей Викторович в своей родной деревне. Да зачем туда приезжать? Вымерла она. Дороги к ней все заросли. Лишь один более или менее обозначен путь, ведущий на погост: нет-нет да кто-нибудь  и приедет из города навестить могилы своих родственников. И теперь не остановился бы у места, откуда когда-то вела тропинка к его родной хате: не хочется душу травить лишний раз. Это всё внук Антон со своим другом затеяли: «Покажи да покажи свою деревню, дед»…

-  Пропали ваши джинсы, ребятки. Вон, через какую ковыль-траву придётся пробираться, – озабоченно сказал Алексей Викторович, глядя на модно одетых молодых людей.
- Не горюй, дед, мы не из пугливых, – весело отозвался Антон.
- Из багажника на всякий случай возьми плед.
-
Дом с заколоченными ставнями и входной дверью одиноко стоял на пригорке и обиженно (так показалось Алексею Викторовичу) встречал посетителей.
- Был бы хозяин, можно было бы здесь жить да жить, – горестно вздохнув, произнёс бывший жилец этого дома. –  Посмотрите, сколько домов-памятников стоит по обе стороны речушки. А во времена моего детства был крепкий колхоз: два стада коров, овцы, козы, конюшня с резвыми скакунами и рабочими лошадками, угодья с овощами, посевными, пчельня…
- Не хочется, дед, тебя упрекать: возраст твой уважаю. А вопрос всё-таки задам. Как смогли профукать деревни и сельское хозяйство? И почему оставили нам, своим внукам, такое разорённое наследство?
- Э-э-х, Антоша-а! Пошарь-ка лучше рукой по притолоке, найдёшь там ключ от замка. Распахни настежь двери и окна, пусть проветрится хата.
Алексей Викторович расстелил плед на траву-мураву, что пышным ковром поросла перед заброшенным домом, и опустил своё уставшее тело. Из открытых окон пахнуло затхлостью.
- Ты, дед, отдохни, а мы с Серёгой побродим по окрестности, – сказал бодрым голосом внук.
«Взрослый. Тимирязевку оканчивает!» – с гордостью подумал Алексей Викторович.

Хотел вздремнуть, но вопросы внука, словно буравчиком сверлили мозг. «Сразу и не дашь ответ, – мысленно проговорил дед, – да и велик соблазн оживить в памяти милые сердцу воспоминания…
Взглянул на покосившееся крыльцо, и защемило сердце: в редкие минуты удавалось родителям посидеть на скамейке. Всё дела да заботы. И колхоз считался не бедным, но деревенские семьи, хоть и работали много, не купались в достатке. Помню, остановил председатель колхоза свою бричку у нашего крыльца, присел рядом с отцом, снял видавший виды картуз, пот рукавом вытер со лба, выпил кружку холоднянки, что принесла мама, и, наконец, со вздохом облегчения сообщил: «Всё, рассчитался колхоз с государством – план по сдаче продукции выполнили». А у молодой семьи, что и было богатство – так это маленький поросёночек, я, да пара аистов, что жили у дома на высокой старой липе.
   
Вот и добрая бабушка Анна однажды рассказала смешной эпизод из моего раннего детства. «Было тебе, Лёник, тогда чуть боле годика. Рано женились твои родители: сыну моему Витюше шёл девятнадцатый, а мамане твоей Таиске всего-то восемнадцатый годок. Молодые – повеселиться, потанцевать охота. А папаня твой дюже хорошо играл на гармошке. В клуб пойдут вместе. Тебя батяня несёт у груди, маманя гармошку тянет. Витюша на сцене сидит на табуретке, играет, а ты с другими такими же двухлетними мальцами вокруг ползаешь. А Таиса – интересная дивчина. Танцевать любила. То один кавалер приглашает, то другой. Осерчает твой папаня, гармошку бросает, тебя на руки и айда дворушку. Прибежит ко мне, тебя сунет мне в руки, а сам – к хате, где жили с твоей маманей. Из сарайчика поросёнка, что я им подарила, схватит, и бегом назад – разводиться, значит, собирается. Ночь не спит, переживает. А Таиска –  гордая, к своей матери пойдёт, явится только утречком с гармоникой. Обнимет, поцелует своего Витюшу. А он рад, поросёнка в мешок – за спину, тебя – на грудь как медаль, Таиса опять с гармонией, и пойдут восвояси». – Понимаю теперь, что выжить и выстоять помогла взаимная любовь и уважение».

На душе у Алексея Викторовича тепло и уютно стало. Воспоминания, как та речушка, что под горкой, дальше текут. Да будто и не с ним это было, а с неким деревенским мальчишкой по имени Лёша
По нынешним понятиям ребёнка в три-четыре года лелеять надо, но отец посадит, бывало, Алёшу перед собой верхом на лошадь: к деревенскому быту приучал. До сих пор помнит Алексей Викторович тепло, исходившее от отцовского тела, и крепкую руку, что бережно удерживала его на бегущей лошадке. Ехали в поле: отца назначили бригадиром полеводческой бригады. А в шесть с половиной лет папа посадил сына на лошадь и подал в руки уздечку: «Веди, сынок, лошадку аккуратно, чтобы не сбивалась она с борозды, я сзади за плугом буду идти. Гряды с картофелем должны быть ровными, иначе задаст нам бабушка Анюта трёпку». Вот так приучали детей к крестьянскому труду. А лошадь-то была не собственная, а колхозная: запрещали в личном хозяйстве держать лошадей. Для своих нужд необходимо было выписывать лошадь. Высчитывали за её использование из заработанных трудодней…

Неожиданно вспомнилась Мария Михайловна – строгая, но добрая, первая учительница. «Головастый у вас парень, – говорила она родителям, – на лету всё схватывает». И опять улыбка просияла на лице Алексея Викторовича. В первом классе это было, весной. «Алёш, материал урока ты понял, поэтому прошу тебя сбегать ко мне домой: тесто я замесила на опаре. На скамье у печи стоит. Посмотри, не убежало ли». Гордо взглянул Лёша на одноклассников, довольный важным поручением учительницы. «Да, если чепок не достанешь, под лавочкой на крыльце чурбачок стоит, подвинь его к двери», – провожая ласковым взглядом, дополнила Мария Михайловна. Тогда ведь не было замков на входных дверях сельчан: чепок на петле – значит, хозяев дома нет. Никто ничего не воровал…

Запах дрожжевого теста пробудил аппетит. Лёша сглотнул слюну и подбежал к деревянной дежке. Холщёвое полотенце вместе с тестом высоко поднялось. Парнишка сбросил холстину, тесто ещё больше стало расти в форме гриба, затем поползло вниз дорожками по наружным стенкам. Лёша растерянно оглянулся: на него сочувственно смотрел с портрета в резной рамке Иван Фёдорович, муж Марии Михайловны, погибший на войне.  А опарное тесто уже сползло на скамейку. Мальчик двумя руками подхватывал эту живую тягучую массу и укладывал в пустой чугунок, что нашёл под лавкой. Только справился, а тесто опять стало подниматься. Испуганный, весь измазанный, он побежал в школу. «Лёнечка, надо было помешать мутовкой, что лежит на лавке». Алёша сорвался с места и стремглав побежал обратно. С большим усердием собрал то, что выползло из дежки, и давай мешать. Устал до пота. Тесто, наконец, успокоилось, осело. С чувством победителя он снова посмотрел на портрет Ивана Фёдоровича, который одобрительно, как показалось Лёше, улыбался ему… Учителям, как и всем жителям деревни, в ту пору доставались все тяготы деревенского быта…
   
Пацаны лет с десяти-одиннадцати в летние каникулы работали на лошадях – трудодни зарабатывали. Лошадей было много, но резвых выносливых лошадок знали наперечёт. Старались пораньше на конюшню придти, чтобы досталась облюбованная лошадка. Алексей в этом преуспевал.

В августе начиналась жатва. Пшеница, рожь, овёс – всего было вдоволь. Тарахтит комбайн своими цепями и ремнями, выбрасывает вороха соломы, которые образуют на поле замысловатый золотой узор. Мальчишки подъезжают на лошадях к копёнке, соревнуясь в ловком умении подкопить её,  уложить на деревянную жердь с помощью сноровистых движений и закрепить лыковыми верёвками. Стоя на жерди, утяжеляя её своим весом, ребятишки свозили солому к тому месту, где шло скирдование. А в обед, когда скирда была готова, все садились в её тени. С колхозного стана привозили во флягах обед. Дымятся в алюминиевых чашках наваристые щи из баранины, ароматна гречневая каша! Мальчишки во время обеда наравне с взрослыми мужиками вели разговоры о жизни. И этим они особенно гордились.

Но больше всего Лёша любил сенокос. Взрослые косари и мальчишки уезжали на лошадях километров за десять-пятнадцать с ночёвкой на несколько дней. Ночевали в шалашах, построенных из лозняка и покрытых сухим сеном. В четыре часа утра, когда воздух был так прохладен, что заставлял двигаться, работать быстрее, начинался сенокос. Помнит Алексей Викторович, как любовались мальчишки тракторными, конными косилками, что размеренно двигались по лугу. У лощин с зарослями лозы выкашивали траву ручной косой опытные мужики-косари. Роса сверкала точно бриллианты. Чем росистее трава,  тем была она мягче и податливей. К полудню в дело вступали женщины. Они ворошили луговую траву, помогая солнцу превратить её в пахучее сено. Задача мальчишек – свозить его на лошадях к месту стогования. Работа заканчивалась в десять вечера. Аппетитна, вкусна деревенская еда: огурцы, помидоры, сало и картошка, которую пекли в костре. А ещё вкуснее ушица из мелкой рыбёшки, что успевала наловить между делом ребятня, да ключевая водичка.

Наступал час, когда взрослые, отбив свои косы для завтрашней работы, уставшие, располагались на свежем сене, а неугомонные мальчишки мчались на лошадях к знаменитому мосту, именуемому в народе Голубым.
Стоит «конная гвардия» у его насыпи, любуется ажурными сплетениями и чёткими узорами стальных конструкций моста-великана, что соединяет берега серебристой Десны. Наконец слышится в звенящей тишине стук колёс приближающегося поезда, который мчится через мост. Паровоз дышит дымом и паром, машинист протяжным длинным гудком приветствует мальчишек. Радость, неописуемый восторг охватывают Алешино сердце! Он срывается с места, и его Вороной несётся по лугу вдоль железнодорожного полотна за поездом, увлекая за собой всю мальчишечью компанию. Останавливаются на возвышенности, откуда  открывается манящее сияние огней железнодорожной станции. Тогда и зародилась у юного Алёши мечта: уехать в большой город и научиться управлять чудо-машиной –  овладеть профессией машиниста.
Всё это будет потом. А сейчас надо было зарабатывать трудодни. Трудодень для колхозника – это важная единица учёта затраченного труда. По труду распределяли доход.  Нормы работы на один трудодень были велики…

- Эге-ге! – прервал воспоминания раздавшийсяся в тишине где-то у реки голос Антона.
- Ого-го! – вторил ему друг Серёга.
«Развлекается молодёжь, – с теплотой в сердце подумал Алексей Викторович… Увлёкся я воспоминаниями: была же радуга души и в той деревенской жизни…

А Антошка! Слово-то какое обидное нашёл: «профукали»! Оттого и «профукали», что колхозный труд был очень тяжёлым. Чтобы заработать один трудодень, нужно было трудиться от зари до зари. Не всякий выдерживал физически такую ношу. Помню, как мы, мальчишки, бегали за учётчиком Иваном, что носился из бригады в бригаду на лошади, к седлу которой крепилась деревянная сажень. Ею он измерял вспаханные, прополотые, засеянные сотки и записывал потом на большом бумажном экране заработанные трудодни. Сколько было разочарований, переживаний и даже слёз, когда, проработав целый день, пацаны получали всего ноль целых семьдесят пять сотых