ветру.
Прозвенел школьный звонок. Обед закончился, настало время занятий. Школьники потянулись в здание.
И по мере того, как исчезала толпа, испарялась и маскировка, скрывавшая их, и теперь, четыре человека стояли в пятидесяти или шестидесяти шагах друг от друга, по разные стороны от флагштока, словно четыре деления на компасе в ясный осенний день.
Может быть, кто-то из них облизнул губы, кто-то моргнул, а кто-то переступил с ноги на ногу. Ветер перебирал их седые волосы, трепал флаг на шесте. Из школы донесся еще один звонок, последний.
Его губы шевелились, но он не произносил ни слова. Он повторял их имена, эти удивительные, дорогие ему имена, но только он один мог слышать свой шепот.
Он ничего сам не решал, его тело само сделало пол-оборота, ноги двигались сами собой. Он отступил назад и встал в стороне.
Вдалеке от него, один за другим, под неутихающим ветром, чужаки сделали полшага назад, сначала первый, за ним второй и третий и замерли в ожидании.
Он хотел двинуться вперед, к ним, но какая-то сила тянула его назад, к машине. И снова он ничего не решал, его ноги сами понесли его прочь.
То же самое произошло и с телами, и с ногами троих незнакомцев.
Теперь он удалялся прочь, и эти трое тоже уходили, все в разных направлениях, медленно, украдкой поглядывая на одинокий флагшток и флаг, треплемый ветром в высоте, на пустую пришкольную лужайку, как будто в надежде вернуться в те времена громких разговоров, смеха, скрипа отодвигаемых стульев.
Так они и удалялись друг от друга, посматривая на одинокий флагшток.
Он остановился на мгновение, не в силах сдвинуться с места. Он оглянулся в последний раз. Рука его подрагивала, словно хотела взлететь вверх. И он слегка приподнял ее и оглядел остальных.
И тогда, в шестидесяти или семидесяти ярдах от флагштока, один из чужаков, полуоглянувшись, в полной тишине, тоже поднял руку и медленно помахал ей остальным. Увидев это, другой старик сделал то же самое, повторил за ними и третий.
Он невольно наблюдал, как его рука сама поднимается вверх, и кончики его пальцев вздрагивают, изображая какой-то жест. Он взглянул на собственную руку, а затем снова на стариков.
«О боже, - думал он,- как я ошибся. Не первый день школы. Последний».
Элис жарила что-то аппетитно пахнущее на кухне.
Чарли застыл на пороге.
- Эй, - сказала она,- заходи, отдохни с дороги».
- Ах да, конечно,- пробормотал Чарли, заходя в комнату.
Стол был накрыт по-праздничному, на столах лежали лучшие серебряные приборы, лучший сервиз. На столе стояли зажженные свечи, словно на каком-то празднестве, разложены лучшие салфетки. Элис ждала его в дверях кухни.
- Откуда ты знала, что я так рано вернусь? – спросил Чарли.
- А я и не знала, - ответила она, - я видела твою машину у входа. Бекон и яйца будут готовы через минуту. Присядешь?
- Хорошая идея.
Он взялся за спинку одного из стульев и стал разглядывать столовые приборы.
- Садись же.
Он сел за стол, тут же подошла Элис, поцеловала его в лоб и снова удалилась на кухню.
- Ну и? – крикнула она с кухни.
- Что «ну и»?
- Как все прошло?
- Что «прошло»?
- Сам знаешь, - сказала она. – Этот твой важный день. Все ваши клятвы. Хоть кто-нибудь пришел?
- А как же, - ответил Чарли, - все пришли.
- Ну, давай уже, рассказывай!
Теперь она показалась в дверях, держа поднос с беконом и яйцами. Она внимательно посмотрела на него.
- Вы пообщались?
- Пообщались ли мы? – он облокотился на стол. – Конечно же, да.
- Нашли о чем поговорить?
- Мы…
- Ну?
Он смотрел вниз, на пустую тарелку перед собой. И на слезы, падающие на эту тарелку.
- О Господи, да! – вскричал он. – Мы болтали без умолку!
