происходящее казалось ему сном.
Не только казалось, но и являлось. Где это видано, чтоб каменные русалки в фонтанах оживали?!
Белочка, точно белочка…
«Белочка» недовольно заёрзала у него на коленях.
— Пойдём уже дальше, а? Ты что, сильно устал?
— Нет, — прохрипел Гаер, послушно подымаясь с места.
До городского пляжа оставалось ещё метров триста — вдоль бетонного забора, а потом по аллейке среди кипарисов.
— Я могу тебе спеть, хочешь? — заботливо предложила русалка, кладя голову ему на плечо. — Чтобы нам было веселее идти!
— Ну спой, — покладисто согласился Гаер, запалённо дыша.
Тася тоже любила петь, внезапно вспомнил он.
Гаер совершенно не удивился, когда русалка в его руках запела что-то очень знакомое. Он не знал, что, но это было прекрасно. Хотя идти стало не то, чтобы веселее, — напротив, сердце у него так и защемило… не веселее, но легче уж точно.
— Песнь моя-а летит с мольбо-ою тихо в час ночно-ой… В рощу лёгкою стопо-ою ты приди-и, друг мой… — самозабвенно заливалась русалка вполголоса. — При луне-е шумят уныло ли-истья в поздний час, и никто, о друг мой ми-илый, не услышит нас…
«Если б услышали, — подумал Гаер с невольной ухмылкой, — сразу бы в обезьянник увезли».
В лицо ему ударил свежий ветер, пахнущий йодом и солью, так же, как упругое тело в его руках, и послышался отчётливый мерный шум. Гаер знал, что это такое.
Это шумели волны, накатываясь на берег.
Русалка оборвала песню, прислушалась и вся напряглась, вытянув стройную шею.
— Ой! Ой! — она восторженно забилась, едва не опрокинув Гаера наземь. — Море! Это море!
Еле переведя дыхание, Гаер кивнул и степенно подтвердил:
— Оно. Сейчас придём. Потерпи уже, егоза ты эдакая.
Руки у него затекли, спина прямо-таки разламывалась, в голове будто молот бухал, но на русалку он не сердился. Даже если она ему приглючилась, всё равно перед смертью он был невыразимо рад увидеть такой глюк.
Держать в руках такое чудо.
Он невольно ускорил шаги, потом почти побежал, задыхаясь.
Сразу за поворотом дороги развернулось море — во всю свою необозримую ширь, сверкающее под таким же необъятным звёздным небом.
Гаер снова остановился, боясь выронить русалку — сердце у него так и рвалось из груди.
— Щас. Щас, девочка, погоди, — с трудом выговорил он.
Русалка, как ни странно, сидела смирно, свернувшись клубочком в его руках и теребя тонкими пальцами спутанные седеющие волосы на его затылке.
Гаеру вдруг до ознобного жара стало стыдно перед этим волшебным существом за собственную нечистоту и неуклюжесть.
— Почему… почему ты доверилась мне? — горячо выпалил он. — Я же такой… — Он запнулся, подбирая слова, не нашёл и горько закончил: — Я никто.
— Нет! Ты очень добрый! — убеждённо возразила русалка и коснулась его заросшей щеки прохладной ладошкой. — Ты сам был голодный, а с бродячей собачкой поделился булкой, которую тебе дали, я же видела! Я знала, что ты мне поможешь!
Гаер почувствовал, как у него защипало в глазах. Всё, теперь он точно мог спокойно уходить.
Эта девочка безмятежно уплывёт вдаль — искать себе подобных, а он тихо опустится на дно, и будет лежать там, лежать, слившись с этим вечным морем…
Гаер шагнул в полосу прибоя и пошёл вперёд, рассекая воду. Идти стало гораздо труднее, его пошатывало и покачивало, ноги скользили по каменистому дну. Русалка почему-то всё ещё не торопилась отстраняться, продолжая обвивать руками его шею.
Наконец Гаер остановился. Вода доходила ему до пояса. Тяжело дыша, он разжал онемевшие руки.
— Всё, — выдохнул он. — Давай, девочка. Плыви.
Тихонько засмеявшись, русалка стремглав соскользнула в море.
Как же это было прекрасно — смотреть, как она резвится в мерцающей тёмной воде, отражавшей свет высоких звёзд, грациозно ныряет и плещется!
Гаер даже дышать перестал.
Наконец русалка повернулась, подплыла к нему и снова уцепилась за его плечо, весело болтая хвостом в воде. В её широко распахнутых глазах тоже отражались звёзды.
— Спасибо тебе, — улыбнулась она беззаботно и нежно. Её влажные пальцы опять коснулись его небритой щеки. — Ты такой хороший. Ты устал? Почему ты так смотришь?
— Щас… отдохну… — с трудом выговорил Гаер. Горло у него сжималось.
Русалка перестала улыбаться и наморщила лоб. На её лукавое личико словно тень набежала.
— Мне не нравится, как ты это говоришь, — настороженно произнесла она, испытующе вглядываясь в лицо Гаера. — Когда ты согласился нести меня, ты объяснял, что тоже собираешься к морю…. Зачем?
— Мне нужно…
«…Искупаться», — хотел соврать Гаер, но под её пристальным взглядом сказал чистую правду:
— Утопиться.
Она не испугалась, как он ожидал, а лишь недоумённо вскинула тонкие брови:
— Зачем? Ведь ты всё равно никогда не станешь одним из нас. Ты — человек.
— Я давно уже не человек, — тяжело сказал Гаер. — Я алкаш. Бродяга. Побирушка. Какой я человек? Я сидел в тюрьме и в психушке, у меня никого нет, и я никому не нужен, даже себе. Я хуже помойной крысы. Зачем мне жить?
Русалка помолчала, продолжая сосредоточенно его рассматривать.
— Ты несчастен? — спросила она так же испытующе. — Почему ты не можешь стать счастливым? Это же так легко!
Легко?!
Гаер засмеялся. Собственный смех показался ему похожим на воронье карканье, он не хотел пугать русалку, но продолжал захлёбываться этим страшным смехом — пока не поднёс руку ко рту и не прикусил себе костяшки пальцев до крови. Только тогда он смолк, жадно хватая ноздрями солёный воздух и покачиваясь в воде, как пьяный.
— Меня не убили на войне, — хрипло сказал он, устало глядя в бездонные глаза русалки. — Лучше бы убили, потому что у меня в башке всё разрушилось, понимаешь? И всё вокруг тоже… разрушилось. Я начал жрать водку, потому что так мне легче, и только тогда я становлюсь счастливым. А ты — просто мой глюк, девочка. Давай, плыви отсюда и не мешай мне сделать то, что я хочу.
— Какая ерунда! — нетерпеливо перебила его русалка и вскинула руку, бесцеремонно дёрнув Гаера за волосы. — Наклони сюда свою… разрушенную голову. Всё же можно так быстро поправить. Что ты как маленький, вот прямо сразу рассказать не мог…
Гаер окончательно перестал что-либо понимать. Он послушно нагнулся, подставив русалке свою разламывавшуюся от боли башку, и её узкие ладони крепко сжали ему виски. Огромные звёздные глаза оказались близко-близко, а тёплые шелковистые губы на миг прижались к его потрескавшимся губам.
На миг — между морем и небом.
Когда её губы и руки разомкнулись, Гаер зашатался, совершенно потеряв равновесие, и плюхнулся бы в воду, если бы русалка, ликующе смеясь, не поддержала его под локоть.
— Ну вот… — удовлётворённо сказала она, рассматривая его. — Теперь с тобой всё в порядке.
«Да что в порядке-то?!» — едва не взвыл Гаер, но ошеломлённо захлопал глазами, прислушиваясь к себе.
Голова у него не болела — впервые за двадцать долгих лет! Он пощупал свой затылок — корявый старый шрам, уродовавший его после операции, тоже куда-то исчез.
— Спроси меня… — прошептал Гаер умоляюще, с отчаянной надеждой. — Спроси меня о чём-нибудь, девочка!
В голове его враз будто загалдели сотни людей, которых он когда-либо знал — живых и погибших, настоящих и выдуманных… они хором и наперебой кричали: «Ты помнишь меня? Это я! Ты же меня помнишь? Вспомни меня! Вспомни! Это же я, я!»
— Сколько тебе лет? — живо спросила русалка, улыбаясь во весь рот. — Как тебя зовут, я и так знаю. Ты Гаер.
— Я родился в семьдесят шестом, — быстро ответил Гаер. — Значит, мне тридцать семь. Пушкина убили на дуэли как раз в тридцать семь. Это было в Петербурге, на Чёрной речке. «И долго буду тем любезен я народу, что чувства добрые я лирой пробуждал… что в свой жестокий век восславил я свободу… и милость к падшим призывал»… Это он написал. Пушкин. – Гаер чуть передохнул и продолжал, спеша и захлебываясь этими налетающими, как лавина, словами. – Когда я был в пятом классе, мама возила нас с сестрой в Ленинград, и мы были в квартире Пушкина, на Мойке. Набережная Мойки, двенадцать. Мама плакала, когда экскурсоводша рассказывала про дуэль. И сестра тоже плакала. Надо ей написать, вдруг она меня ищет. Её зовут Даша, а мама умерла. Давно, в девяносто втором, я тогда ещё школу не закончил... Я помню. Я всё помню! Что ты сделала со мной?
Он крепко стиснул обеими руками хрупкие плечи русалки — наверное, больно стиснул, но она даже не поморщилась. Она вновь весело засмеялась:
— Я просто вернула тебе тебя, вот и всё.
— Господи помилуй… — Гаер кое-как разжал пальцы. — Как я теперь выгляжу? Как… прекрасный принц?
— Не-ет… — задумчиво ответила русалка. — Как раньше. А ты хочешь… как принц?
— Нет! — испугался Гаер. — Ещё не хватало!
Русалка всё смеялась и смеялась, запрокидывая голову, хватаясь за его локоть, и Гаер наконец тоже рассмеялся — неуверенным, дрожащим, но настоящим смехом.
— Тебе не нужна никакая водка, чтобы быть счастливым, — серьёзно сказала русалка, оборвав смех. — Не забывай.
— Да уж никогда не забуду, не сомневайся. Я теперь всё буду помнить, — с силой заверил её Гаер, и русалка одобрительно улыбнулась.
— Я тебя ещё увижу? — спросил он с надеждой, впрочем, уже угадывая ответ.
Он не ошибся.
— Вряд ли… — В хрустальном голосе русалки явственно просквозила печаль. — Мне бы хотелось, но… я уже не смогу. — Она помедлила. — Я буду тебе сниться, правда-правда! Хоть каждую ночь, если хочешь!
Гаер молча кивнул. Он боялся заговорить, чтобы она не заметила, что он едва сдерживает слёзы.
Русалка отпустила его локоть и отплыла на шаг. Потом ещё на шаг. И ещё. В забрезжившем утреннем свете Гаер хорошо видел её глаза — глубокие и грустные. Она вскинула руку над головой и безмолвно пошевелила пальцами.
Простилась.
Гаер тоже махнул ей — плыви, мол. В груди у него опять отчаянно щемило.
Он провожал русалку взглядом, пока та не нырнула на глубину, блеснув своим гибким хвостом, словно юркая рыбка. А потом повернулся и медленно побрёл к берегу, оступаясь на скользких камнях.
Вода была тёплой, как парное молоко. Гаер снял свои мокрые лохмотья, вытряхнул из кармана документы в пакете — они тоже намокли, но не безнадёжно, — и разложил на берегу для просушки, придавив камушками. Потом набрал полные пригоршни песка и полез обратно в море — соскребать с себя въевшуюся грязь, пусть даже вместе с кожей.
Он сейчас и представить себе не мог, что столько лет пропадал в грязи и в сивушном дурмане. Нет, это был точно не он!
Гаер торопился. Ему предстояло много дел — сходить на рынок, попросить директрису, чтоб взяла его грузчиком. Сходить к Ашоту — узнать, не передумал ли тот насчёт его ночёвок в подсобке, и не одолжит ли он ему пару старых штанов и рубах. Навряд ли Ашот откажет — он добрый. И директриса — добрая баба, хоть и крикливая, она тоже не откажет.
Русалка не только вернула Гаеру его самого — она вернула ему людей.
Добрых людей.
Они были вокруг него, они всегда были, просто раньше он их не видел.
Или же им не верил.
Гаер присел на тёплые камни, как был, нагишом. Он чувствовал себя новорождённым… или же тем допотопным пращуром, который миллион лет назад вылез из моря на сушу.
Прикрыв глаза ладонью, Гаер глянул на горизонт — море, залитое первыми
