***
Помню, сходили втроем, в сопровождении «береток», к высокому начальству. Дежурил сам зам. главного врача. Не таясь, сидел за подносом с коньячком и фруктами. Нам не предлагал, ребятам тоже (в принципе объяснимо, мы-то на работе). Крякнул, выслушав. О необходимости эвакуации на тот берег, поскольку возможен взрыв, который похоронит нас под обломками гостиницы. О криминальной обстановке в городе, где бездействует милиция, которая ни с нашими, ни с вашими, да и вообще нигде и никак.
Ребят поблагодарил, обещал связаться с начальством. И отпустил. Нам сказал:
– Ну, и чего вы боитесь? Я же с вами. Идите, работайте…
С нами? Это он-то с нами? В уютном кабинете, с коньячком на пару? Понятно, что если рухнут стены гостиницы, должность не спасёт. И рюмочка тоже. Зато на вызовы ему с «беретками», чьи угрюмые, заросшие щетиной лица и автоматы с пистолетами так пугают нас, тоже не ездить. Под снайперскими винтовками не проявлять мужества. На передовой кровь не унимать лихорадочно, не перевязывать, с шоком не бороться у подстреленного пациента под виртуозный его мат.
Этому начальнику удалось побыть «со мной» ещё раз. Когда подписывал моё заявление об уходе. Я несколько месяцев подряд числилась в рядах «Скорой». А жила тогда уже в Краснодаре, вернулась в Тбилиси только маму повидать. Нас не увольняли всё это время, но и работы не было. Не было машин, не было бензина, не было медикаментов. По горькому слову Мери пациенты в городе оставались без нас. Надо было, так сами глаза близким закрывали люди. Кому суждено было выжить, выживали без нас.
На войне как на войне, тем более гражданской. Не говорите, что её уже не было к тому времени. У меня есть подозрение, что она и сейчас продолжается. Тихо так, ненавязчиво. То там, то тут её эпизод разыгрывается. Спросите французов, все ли счета с революцией они закрыли. Умные люди скажут в ответ: мы ещё не закрыли почти ничего. Ещё расхлебываем…
У русских спросите: справились, закрыли тему? И умные люди ответят также: а нынешняя Украина не тогда ли начиналась, когда в первый раз содрогнулась страна в пароксизме революции? У нас всё ещё отзвуки выстрелов с «Авроры» в ушах слышны. Такая «отрыжка» революции, такие последствия гражданской войны, они вечные. После острой формы хроническая с обострениями, и по кругу, по кругу…
Лежала себе трудовая книжка в отделе кадров на «Скорой», и лежала. А я уже понимала, что надо уезжать окончательно, навсегда. И начинать новую жизнь, новую работу – не здесь.
Так вот, начальник, подписывая заявление, изволил вздохнуть:
– Какие кадры теряем, эх…
Я вспомнила, как он был «с нами». Как крякнул тогда. Теперь вот вздыхает. Не так уж много, в конце концов, зависит от начальников в этой жизни…
Начальники вечно что-то теряют. То совесть, то кадры, то голову…
***
Дежурства в подобном ключе продолжились. Правда, после того, как 24 декабря оппозицию потрепали, пощипали и отбросили несколько с центральных улиц, народу на «Скорой» прибавилось. Стали возвращаться в строй люди.
Предпраздничные дни. А на душе не празднично, раскол ощутим: кто за действующую власть, кто за её свержение. Коллектив если не дружный на тот момент, то все достаточно хорошо знакомы друг с другом. О том, что каждого в лицо знали, уже не говорю, о многих и подноготную всю знали. И о политических предпочтениях друг друга тоже не догадывались, а точно знали. А это – раскол. А это столкновения мнений, характеров. Разговоры, ссоры, скандалы.
Плюс ко всему, бои продолжаются. Как тут радоваться?
Но жить надо. Есть надо, пить. Праздник детям какой-никакой устраивать. Они не виноваты ни в чем. Им Деда Мороза подавай, подарки. Значит, надо зарабатывать деньги. Да и больничные листы не бесконечно продлевают.
Говорят (после разгрома оппозиции 24 декабря), в бой вступила русская армия, она и разгромила отряды Гамсахурдия.
Только я русской армии не видела в Тбилиси. Славянские лица мне довелось увидеть, но вовсе не в рядах оппозиции. Об этом позже рассказ. А вот танки на улицах моего города или люди – никак не русскими были и не армейскими (в смысле армии регулярной, организованной). Неужели находясь в центре событий, на улице, параллельной Руставели, только несколько ниже расположенной, изо дня в день, я пропустила целую армию? Мы выезжали на «передовую», перевязывали, кололи антибиотики и анальгетики, вывозили раненых; русской армии не было, была Национальная гвардия Грузии. Причём, такая же расколотая, как и всё общество: среди тех, кто Гамсахурдия защищал, тоже были гвардейцы…
Мне остаётся предположить, что это были русские «трансформеры», либо те инопланетяне, которые могут прийти на помощь «тремстам спартанцам» только в американском кино, и приходят же в голливудских постановках! Мне остаётся предположить, что где-то на просторах Грузии, вне Тбилиси, русская армия и впрямь громила «звиадистов», и шли бои, и русские солдаты обагряли своею кровью мингрельские и имеретинские кукурузные поля…
Я не люблю постановочное, громогласное американское кино. Я не меряю свой интеллект в единицах «Псаки».
Думаю, всё было проще. Тем, кто брал штурмом Дом Правительства, платили. Верно, платили лучше, чем нам. Мы в те дни в значительной мере более зависели от доброй воли горожан, благодарных врачам за помощь, нежели от заработной платы. Её не выдавали. Старая власть была заперта в центре Тбилиси, новая ещё не приходила, зарплату ждали, но всё не выдавали. Во всяком случае, нам, работникам «Скорой».
Были ли деньги, которые платили воюющим гвардейцам, русскими по происхождению? Точнее, кем они давались? Господином Эдуардом Шеварднадзе? Может быть, это логично. Оружие, которое было в руках у гвардейцев, было ли русским? Тут я могу без зазрения совести ответить «да», учитывая, что более половины мира воюет именно русским оружием… Но кто его поставил гвардейцам, я не знаю. Быть может, ЗАКВО открыл свои «запасники»? Может быть, я не знаю.
Но русской армии на улицах Тбилиси я не видела в те дни, на том стою, стояла, и стоять буду.
***
Так подошла ночь 6 января 1992 года. Под выстрелы, под канонаду артиллерии, под шум бронетранспортерной ленты, и, что самое главное, под напряжённую неизвестность военного положения и совершающегося переворота. О том, что она войдёт в историю Грузии, я не ведала. Может, на сей раз я бы и осталась дома, знай я, что меня ждёт... Несмотря на долг. Потому что много лет подряд ношу в себе эти воспоминания, болезненные и тяжёлые, а могла бы не носить. Могла бы, а теперь уже они со мною.
День не предвещал особых сюрпризов. Боевые действия в праздники как-то поутихли всё же. Я бы сказала, что перевес был на стороне законной власти, потому что…
Был даже бензин на «Скорой», пусть нормированный, тщательно высчитываемый по километражу, но был. Были дефицитные лекарства в боксах. Город был свободней, чем до сих пор, открыты подъезды к Дому Правительства.
Я это знаю потому, что в пресловутом Доме, где были заперты Звиад и преданные ему звиадисты, я побывала в то дежурство. И впервые за все время нас никто не тормозил, не обыскивал машины. А машин было не менее трёх, и, честно говоря, я так и не узнала никогда, зачем мы были там нужны. Пациентов в тот день у меня не было на этом вызове, а кто выехал с нами из Дома правительства в первой машине рядом с водителем, в белом халате, под видом врача, останется тайной для меня и читателя. Видно, что не мелкая сошка какая-то, народ вокруг суетился: на предмет закрыть от посторонних взглядов.
Но прежде чем это произошло, мы не менее часа провели во дворе Дома без всякого дела. От нечего делать вылезли из машины все: и водитель, Сулико, и я, и медсестра Хатуна, и санитарка Хатия…
Девочки, персонал моей линейной бригады, симпатичные обе, а Сулико, водитель, курил, так что общение с людьми вокруг было обеспечено, компания нашлась. Мигом собрались вокруг нас ребята, которые дней двадцать уж точно томились в этом месте, глядя лишь друг на друга, на оружие своё, в прицелы, но отнюдь не на женские лица…
Потянулись к девочкам и ко мне руки с горстями конфет, мандаринами, сушёным корольком, другим угощеньем. Посыпались поздравления с Новым годом, с наступающим Рождеством. Парень лет двадцати-двадцати трёх, не отрывая глаз от лица Хатии, говорил:
– Что в городе, говорят о нас? Что мы здесь закрыты, от горя плачем? Да врут все, посмотрите, как у нас. Вот, всё есть, вас угощаем, и еда любая, и шоколад, и конфеты, и фрукты. Берите, девочки, у нас всё есть, нам хватает. Вы скажите этим, что нас осаждают, мы тут не один год провести можем, как у Христа за пазухой, тут хорошо! А давайте, вы у нас оставайтесь, женщин и впрямь мало, вот чего не хватает, будем на вас любоваться…
Флиртовала Хатия, улыбалась сдержанней мать-одиночка Хатуна. Да и я никогда не умела отвечать на улыбку иначе, чем улыбкой.
– У нас всё можно. Я вот домой, в Кутаиси хоть каждый день могу звонить. Нам электричество отключили, а мы автономное включили. Вот у вас воды горячей нет, а у нас есть…
– Ты бы не хвастался, парень, а то и впрямь останемся, – отвечала Хатия. – Я сладкое люблю, а у тебя тут его столько, что можно подумать и остаться. Потом пожалеешь. Столько ответственности…
– Да я не женат, какая тут ответственность. Могу себе позволить даже жениться. Нас распишут вмиг, ты не бойся. Потом будем о сладком разговаривать, раз ты любительница. Сладкую жизнь тебе устрою, на руках носить буду…
Некоторое время я слушала эту ещё незабытую в недолгой замужней жизни милую ерунду ни о чём, в которой подают пасы и отбивают, получая нескрываемое удовольствие от процесса. Устала, да и не моё всё это уже теперь.
Двор большой, почему не прогуляться? Народу в форме, а это всё те же хаки, розовые маечки и береты, много. Но никто не оглядывается на меня, белый халат делает меня «своей». Мало ли куда пойдёт медик? Раз идёт, следовательно, позвали.
Добралась, прогуливаясь, до БТР-ов. И «споткнулась». Разумеется, не о броню. Звучала русская речь, и говорили мужчины в хаки и с беретами, и даже в майках симпатичного розового цвета. Но говорили по-русски!
– Саня, спишь, что ли? Подай, говорю, воды, мне вода нужна, кричу уж сколько, – высказывался сердито паренёк, выныривая откуда-то сбоку.
– Сам и набери, коль нужна, друг. Не готов бегать по твоим приказам, генерал нашёлся, – спокойно, лениво так отвечал другой.
Фрикативное «г». Жители юга России или украинцы.
– Ребят, вы откуда? – спросила некстати, не подумавши.
Вся ленивая расслабленность одного, вся сосредоточенность на воде другого вмиг исчезли. Посмотрели на меня недоверчиво, настороженно. Я бы сказала, ещё и сердито. Не сговариваясь, отвернулись от меня, и пошли куда-то за БТР-ы.
Я шла вдоль закованных в броню машин, прислушиваясь. Повсюду речь русская, лица славянские. В момент, когда хотела обратиться ещё к кому-то, полюбопытствовать, меня крепко взяли за локоток. И на чистейшем уже грузинском приказали:
– Доктор, вернитесь, пожалуйста, к машине. Здесь Вам делать нечего.
Что же, откажешь не сразу и не навсегда мужчине в хаки и беретке, в розовой такой маечке. Он – из тех, кто приказывает нынче и распоряжается. Иной власти нет.
Так кто они были, славяне? То, что они имели отношение к армейской службе, нет никакого
