У меня есть знакомая. Её зовут Дуся (впрочем, это для кого-то Дуся, а для остальных – Евдокия Фроловна). Это довольно крупная женщина с широким, постоянно улыбчиво-застенчивым лицом, внешне очень похожая на артистку Нонну Мордюкову, которая уже вышла из возраста молодогвардейки Ульяны Громовой, но ещё не дошла до Марии, главной героини из фильма Никиты Михалкова «Родня».Ей тридцать два года, она не замужем и никогда не была. Образование у Дуси – среднетехническое, работает заведующей городской баней номер три. Место, конечно, тёплое и хлебное, потому что помимо общих помывочно-помоечных залов ( а, может, обмоечных? Помоечно-обмылочных? Обмывочно-помывочных? Помоечных-обмоечных… Да-а-а, велик и могуч ты, русский язык! Как бы этим языком эти самые залы правильнее обозвать, чтобы Дусю не обидеть?), короче, вы поняли, если совсем уж не дураки… В общем, помимо общего пользования есть ещё и отдельные сауны. А это - сами понимаете, не дети - дело уже келейное, а, бывает, и деликатное до самой интимности. Особенно если с приглашением женщин легкодоступного поведения. Это раньше, при нравственности и прочих моральных устоях, если мужчина шёл в сауну с женщиной, то будьте добры паспорты банщице показать. Что вы обоюдо и соответственно записи в книге регистрации бракосочетаний проштампованы, что автоматически законодательно разрешает вашу опять же совместную интимную помывость. А сейчас – времена другие. Сейчас - свобода слова, действия, и вообще начхать. Веди с собой хоть целый бабий гарнизон с бабьим же оркестром! И без всяких штампов о вашем с этим оркестром бракосочетании! Пусть они у тебя там, в сауне, хоть симфонии играют, хоть чертями на голове скачут, согласно существующему денежно-ценовому прейскуранту. Потому что имеют полное право за свои наличествующие денежки.
А через эту интимную деликатность с половой распущенностью и Дусе тоже больно хорошо! В том смысле, что имеется практически узаконенная возможность постоянно, помимо официальной заработной платы, которая, понятно совсем смехотворно-копеечная, иметь существенный финансовый приварок (или, как сейчас говорят, «рубить» неслабые «бабки»). Которым, правда, приходится делиться с вышестоящим банным командованием из городской администрации, которое и разрешило эти самые морально распущенные сауны. Но это уже совершенно другая, интимная тема, к нашей сегодняшней совершенно не относящаяся.
Вы можете, конечно, задать вполне логичный вопрос: а каким же образом наша рядовая среднетехническая Дуся попала на такую весьма неплохую должность? Тем более, что никакого блата у неё не было и нет, и вообще сама она родом из относительно глухой рязанской деревни, которая затерялась между не менее глухими рязанскими же городами Тума и Касимов. А всё очень просто, всё очень грустно, и целиком и полностью укладывается в наши сегодняшние суровые реалии. Место заведующей Дуся заработала всё тем же нелёгким и стыдным постельно-половым трудом, в чём, конечно, до сих пор глубоко раскаивается, но ни капельки не жалеет, а то так бы до сих пор и загибалась в своём родном совхозе (или как он там теперь? СЗАО? Придумают же, Господи, такую хрень…) в своем родном телятнике обычной рядовой телятницей. Поэтому спасибо большое Прохору Максимовичу, их совхозному (тьфу ты! Как его там! Сэ Зэ А-бэ-вэ-гэ-дэ… Ну, вы поняли.) бухгалтеру, к которому пять лет назад приехал погостить его городской племянник Виталик, бывший комсомольский руководящий работник, ныне – городской чиновник среднего пошиба, тот ещё периодически женящийся, но не на Дусе, кобель. Виталик оказался шустрым и щедрым, простую как вся её деревенская жизнь Дусю моментально очаровал и, конечно же, без труда оприходовал в первый же вечер их знакомства, которое состоялось в совхозном (пусть совхозном! Пусть!) Доме культуры и в котором уже давно нет никакой культуры, а проводятся лишь одни молодёжно-хулиганские дискотеки с обильным распитием вонючего самогона, и куда Дуся зашла в тот её судьбоносный вечер совершенно случайно, чтобы у своячечницы Лизаветы, работающей на молочной ферме дояркой и, понятно, ворующей с этой самой фермы это самое молоко, забрать это самое молоко, как обычно – трёхлитровый бидон. Нет-нет, к Виталику за лишение её девической невинности у Дуси не имеется никаких претензий! Наоборот - одни лишь слова искренней глубокой благодарности! Ведь именно он, Виталик, в благодарность за сексуальную любезность помог Дусе покончить, наконец, с её унылым и беспросветным деревенским прошлым, переехать в город и поступить на работу во всю ту же баню номер три сначала простой банщицей-помывщицей, а уже потом сделать хотя и не стремительный, но уверенный карьерный рост. А то, что карьерный рост и карьерный секс – понятия, тесное переплетённые друг с другом, Дуся знала давно и поэтому восприняла покорно, как печальную, но, увы, обязательную к исполнению процедуру и неотъемлемую черту нашей суровой действительности. Ту уж и на самом деле ничего не поделаешь. Как говорится, у каждого бывшего комсомольца – свой сегодняшний комсомольский бизнес, у каждой доярки – свои коровьи сиськи, а у каждой банщицы – своя помывочно-обмывочная шайка (в том смысле, что таз для мытья. А то ещё подумаете невесть что. С вас, ехидных, станется.).
Так что всё правильно, всё глубоко несправедливо. Хочешь жить – умей платить и не квакать. Каждой лягушке – своё болото.
А на работе Дусю ценят и уважают, да! Сам Иван Абрамыч, дусин начальник, на торжественных собраниях к ежегодным Дням работников бытового обслуживания ей всегда грамоту торжественно вручает, и в этом году тоже, конечно! А как же! И даже с огромным красивым букетом! Дуся уже давно этот букет в цветочном магазине, который рядом со свалкой, приглядела и так же давно хотела сама себе купить (конечно, сама. А кто же ещё-то? Больше некому.), но восемьсот пятьдесят рублей - это, знаете ли, даже для заведующей общественной баней с её развратными, денежно-доходными саунами, довольно напряжённое приобретение. А тут нате пожалте – Иван Абрамыч! С этим самым давно присмотренным букетом! Так что, получается, денежки съэкономила. Ай да Дуся! Не зная её, можно подумать, что хитрая! Что как будто знала, что подарит! Экая, право, прелесть за целых восемьсот пятьдесят рублей! И опять же, в придачу к букету, как всегда, разных приятных слов наговорил. Что она всегда и неунывающая, и трудолюбивая, и доброжелательная, и с людьми умеет ладить, и даже с совершено безкомплексной сегодня молодёжью. И что помывочно-обмывочные показатели у неё всегда на должной высоте, и наглядная гигиеническая агитация на должном идейно-художественном уровне, а уж подчинённый ей, Дусе, помоечно-обмоечный коллектив какой дружный – глаза выцарапает за неё, за Дусю, и глазом не моргнёт! Вот была бы сейчас, в наших нынешних экономическо-рыночных условиях такая же экономическая, пусть хоть рыночная, хоть просто базарная Доска Почёта, наивно размечтался Иван Абрамыч, то я бы её, нашу Евдокию Фроловну, обязательно бы на неё повесил! На самое чтобы далеко видное место! Чтобы все видели, останавливались и ахали, удивляясь с последующими любовью и восхищением! Дескать, а кто же это у нас такая из всех-всех-всех повешенных самая передовая? А, это Дуся! То есть, Евдокия Фроловна! Очень приятно! Надо будет зайти к ней в баню помыться! Обязательно! А как же! Прямо на следующей неделе! И семью привесть!
Да, говорить-то Иван Абрамович умеет, этого у него не отнять… Он как начал в три часа дня, в торжественном зале, так и вечером, в ресторане, всё говорил, говорил, говорил… И ещё позже, уже у Дуси на квартире. И даже когда спать легли – тоже. Правда, теперь уже не Дусю хвалил, а на жизнь свою горемычную привычно жаловался. Что вот почему он должен жене обязательно врать, что находится сейчас в торжественно-срочной служебной командировке с нужными, задерись они медным тазом, все эти нужные, людьми, а не вместе с ней, с Дусей, в её тёплой и мягкой кровати производства Мухоплюйской мебельной фабрики, две с половиной тысячи рублей с привозом, и это ещё дёшево. И что уходить от неё, от Дуси, опять совершенно не собирается, потому что она добрая и ласковая, а жена – злая, крикливая и вообще стервь. Которую он когда-нибудь обязательно удавит вместе с абсолютно такой же своей тёщей, то есть, её мамой, чтобы их обеих черти склевали, потому что не дают ему, Ивану Абрамычу, абсолютно никакой спокойной жизни, а одни лишь деньги, деньги, деньги… Как будто он фабрика Госзнака, а не обычный, рядовой, мелко коррумпированный, банно-прачечный чиновник. Он и ещё чего-то говорил, ещё жаловался ей, Дусе, ещё плакался, елозя носом по подушке… А потом уткнулся в её большую тёплую дусину сиську и, почмокав воздух своими толстыми губами, уснул, совершенно несчастный и абсолютно счастливый… А утром уже молча поел яичницу из трёх яиц и кофе выпил. И буркнул только: ну, всё. Пошёл. Да! Я, Дусь, букет-то этот давай взад заберу. Зачем он тебе? А я дома отдам этой стерве нехорошей. Может, хоть сразу орать не будет. Потом-то обязательно. Но хоть не сразу, когда из сегодняшней командировки вернусь…
И ушёл. С букетом за восемьсот пятьдесят рублей. Да нет, Дусе совершенно не жалко! Пусть! Всё правильно, потому что из командировки… Он вообще хороший мужик-то, Иван Абрамыч! Он хоть и очень редко, но остаётся у неё ночевать. Скрашивает, так сказать, её однообразный одинокий досуг. А в предпоследний раз, перед букетом, даже диск с кинофильмом подарил. Называется «Все звёзды Голливуда». Пол Мерфи. Такой это прямо весёлый американский комик! Когда она шляпу в речку уронил, а потом его собака вдруг стала зелёного цвета, она, Маруся, очень смеялась! И Дуня тоже, хотя собак не любит.
Да, я же вам про Дуню ещё не сказал! Это кошечка такая. С уморительными зелёными глазками. Дуся её на помойке нашла, прямо в мусорном баке, который уже приехала забирать мусорная машина. И забрала бы и мусор, и вместе с ним и Дуню, если бы не вовремя оказавшаяся на помойке в тот судьбоносный для Дуни момент Дуся. Она вытащила её буквально уже из поднимавшегося подъёмником бака и трепетно прижала к груди, несмотря на её вызывающую тощесть и весьма подозрительную в плане лишайности облезлость. А поприжимав, отнесла домой. Где вымыла шампунЁм «Хэд энд Шолдерс», восемьдесят пять рублей за двестипятидесятиграммовый пузырёк, потом накормила отваренной сосиской по сто пятьдесят рублей за один килограмм, напоила молоком за двадцать два рубля за один литровый пакет трёх с четвертью процентной жирности. После чего постелила в комнатном углу, прямо напротив телевизора, чтобы было удобно смотреть и мурлыкать, сложенный втрое чистый, привезённый ещё из деревни, половичок и сказала: «Ложись, Дуня!». Дуся даже сама удивилась, как это у неё совершенно непроизвольно, как-то само собой придумалось это для кошки человеческое имя. А чего? И очень даже хорошее! Не какая-нибудь Грета-Висбаден-фон-Кутченбах-десятая, которую показывали всё по тому же телевизору в передаче «Их нравы» где рассказывалось-восторгалось про «новых русских» с их уникальноредкопородистыми кошками и ихних друзей-товарищей, буржуинствующих иностранных