Дэзи и Марсик, или Любите собак, хороших и разных! (рассказ-воспоминание)

        Не только собака – друг человека, но порой случается так, что и человек становится для собаки единственным настоящим другом.  Понимаю, что никакой Америки я этой мыслью не открыл, а скорее даже наоборот, поставил себя в довольно дурацкое положение. Дескать, ну и что? Что ты, умник, хотел этим сказать? Решил пооригинальничать? Не думай, что это тебе удалось. И вообще, не стоит забивать свою голову разным общеизвестным словоблудием. Она, голова, тебе ещё пригодится. Может быть. Если не будешь умничать.
          Не торопитесь. Я всё объясню. Но только попозже. Сначала – собственно история. Немудрёная, по-житейски грустная, довольно-таки обычная, совершенно незатейливая, а в чём-то даже и трогательно-наивная.

           Итак, у меня в Москве жила двоюродная бабушка. Звали её баба Груня. У неё был единственный сын, дядя Володя. Он работал в Министерстве иностранных дел, и поэтому целыми годами вместе с женой, тётей Клавой, находился в заграничных командировках. Детей у них не случилось, поэтому баба Груня куковала в их трёхкомнатной московской квартире на Дубровке (да-да, совсем рядом с ныне печально известным «Норд-Остом», а тогда – ДК Первого шарикоподшипникового завода) совершенно одна. Согласитесь, что даже при весьма существенном материальном достатке, который обеспечивал ей дядя Володя, такое житье-бытьё – штука довольно скучная. Поэтому в один из своих приездов в отпуск он подарил бабе Груне щенка-добермана. Почему он отдал предпочтение именно этой породе – не знаю. Но теперь это и неважно. Доберман так доберман. Тоже друг человека. Тоже с ногами, ушами и необрезанным (баба Груня категорически не разрешила подвергать собачку, в которую влюбилась с первого же взгляда, такой по её мнению варварской операции) хвостом. Тоже чего-то там по своему, по собачьи тявкает.
Для тех, кто не знает: эта собачья доберманова порода была выведена в теперь уже позапрошлом веке в Германии специально для розыска, преследования и задержания уголовных преступников. То есть, эта собака, чтобы соответствовать своему служебному предназначению, должна быть стройной, поджарой, мускулистой, способной без устали пробегать многие километры, и к тому же обладать мёртвой зубочелюстной хваткой. Баба Груня, конечно же, многие километры вместе с Дэзи (так назвали щеночка, который оказался женского пола) пробегать в силу своего уже преклонного возраста не могла. Тренировать её челюсти до стального хвата тоже не собиралась, и ни о какой полицейско-розыскной дельности и думать не думала. Если отвлечься и говорить о животном мире вообще, то ей в компаньонки, скрашивать её старушечье одиночество лучше всего подошла бы корова – тихое мирное животное с задумчивыми глазами. Жевали бы себе и жевала, мычала бы и мычала.  Создавала здоровый сельский быт. Опять же молоко… Тем более, что баба Груня, как и все её сёстры, любила не просто вкусно, а много вкусно накормить. А поскольку никаких живых существ рядом с ней обычно не наблюдалось (за исключением меня, да и то наездами), то всю свою страсть к кормлению она сразу же начала обрушивать на полицейско-розыскную корову Дэзи. Которая, естественно, от такого угрожающе усиленного питания стала стремительно расти ( и всё больше вширь, в бока), прямо на глазах набирать вес, и  в отсутствии регулярных многокилометровых физкультур скоро стала действительно походить на представительницу крупного молочно-рогатого скота, только без рогов, вымени и молока, но практически с таким же тупым осоловелым от постоянного обжорства взглядом.
Да, корова по её, бабыгруниному, характеру подошла бы ей гораздо естественнее, органичнее и вообще лучше. Но крупный рогатый скот не совсем сочетается с проживанием в столице нашей Родины. Нет, конечно, есть такие москвичи, которые могут себе это позволить. (Сразу вспоминается господин Лужков, который, помнится, ещё во времена правления господина Ельцина с гордостью заявил, что держит чуть ли не дома персональную бурёнку, и молока она даёт столько, что хватает не только его семье, но и семье вышеупомянутого господина Ельцина. Смешно, конечно, слышать такую ерунду, но ладно, это его дела. В конце концов, каждый губернатор имеет право на свои маленькие губернаторские причуды).
Да, баба Груня КОРМИЛА Дэзи (да, именно так, только с больших букв!) со всей страстью и нежностью, на которую только способна в принципе одинокая, достаточно обеспеченная старушка. В чём-то я даже завидовал этой корове (то есть, собаке). Впрочем, почему «в чём-то»? В конце концов, свежее мясо с Люблинского рынка и скромные студенческие котлетки производства Первого московского образцового хлебокомбината имени Парижской коммуны – это  совсем не одно и то же. Хотя Парижская коммуна, конечно же, занимала в тогдашнем идеологическом значении гораздо более высокое положение, чем уже тогда насквозь криминализированный Люблинский рынок, который не утратил своих прочных традиционных уголовных позиций и в наше демократическое время.
Впрочем, дэзин пищевой рацион отличался не только рыночным мясом. Помню, в один из моих визитов, после обязательного сытного обеда, мы с бабой Груней уселись пить чай. На столе стояла весьма серьёзных размеров конфетница, доверху, что говорится, «с горкой», заполненная карамелью «Коровка» (кстати, производства нашей Коломенской конфетной фабрики). Я, как всякий невоспитанный студент, придвинулся к конфетнице поближе, чтобы не тянуться лишний раз, и зацепил сразу несколько штук, что не укрылось от бдительного бабыгруниного ока.
- Ты «Коровку» не трогай, - заботливо предупредила она. – Бери лучше вот эти, шоколадные.
Характер у меня в ту пору был довольно противный (впрочем, остаётся таковым и до сих пор), поэтому я тут же обиделся. Пожалела, думаю, сквалыга, каких-то конфеток. Надо на тебя мою родную бабку, её старшую сестру Васёну напустить. Она тебе устроит закат солнца вручную за эти поганые «Коровки»! Чтоб впредь не жмотничала! Впрочем, мне было совершенно без разницы - карамель или шоколадные. Шоколадные, по-моему, даже дороже…
- Мне не жалко, - объяснила бабу Груня, угадав такие мои воинственные мысли. – Просто «Коровка» - для Дэзи. Она их, знаешь ли, очень любит.
-Ага, - сказал я, продолжая испытывать раздражение. – Понял. Конфетки. Собаке. Очень мило. Она у тебя по утрам ещё не похмеляется?
-Зачем? – испугалась баба Груня и даже, наивная, удивлённо пояснила. – Она же не пьёт!
-Ну, мало ли… - ответил я всё с тем же настроением. – Если конфеты спокойно жрёт, то почему бы и не пить? У каждого – свои привычки. В том числе, и пагубные. Да и разве плохо, принять стакан с самого с ранья?
-Глупости говоришь, - обиделась бабка. -  Научился в своём институте.
- Я говорю, а ты делаешь! – перестал я ехидничать. -  Сколько можно тебе говорить, что собак сладким кормить нельзя! Категорически! У них от сладкого поджелудочная железа садится в один момент! Я тебе говорил?
- Наверно говорил, - призналась бабка. И тут же жалостливо добавила. -  Но ведь она же просит! А это чего значит - садится?
- Это значит, что запросто кирдык! Салазки откинет, и все дела, - отрезал я решительно. – По твоей, между прочим, милости.
- Прям от конфеток? – ехидно уточнила бабка.
- Прям от конфеток, - пресёк я её ехидство сразу и в корне.
- Так не бывает!
- Запросто! Скоро убедишься!
Баба Груня обиделась. На что или на кого  - совершенно непонятно. Может, на меня. Может, на «салазки». А, может, на слабую собачью поджелудочную. Ну что же делать, если Дэзи очень уважает «Коровку»? Как ей, миляге, отказать? И хорошо, что действительно не похмеляется. Не имеет такую пагубную человеческую привычку.

Ну да, я - дурак. Слаб умом, хотя уже и с почти высшим образованием. Бывает. Это всё от котлет Парижской коммуны. Ведь они такие противоречивые! Совершенно невозможно представить, чтобы те парижские коммунары  сражались на своих парижских баррикадах с настоящим геройством, если бы у них было такое низкокалорийное студенческое питание. Баррикады   требуют очень серьёзных энергетических затрат, а хлебные котлеты не содержат даже более-менее приличного количества белков, жиров и углеводов. Я серьёзно подозреваю, что их, коммунаров, российские братья по классу, все эти господа Бакунины и компании, тайными парижскими продовольственными тропами снабжали продуктами с уже тогда прочно криминализированного Люблинского рынка (интересно, существовал он в те грозные парижско-революционные будни или нет?). Или сами коммунары, в перерывах между сражениями с буржуазными эксплуататорами, реквизировали свежее мясо с окрестных припарижских частных подворий. Коммунары, они такие! Только попробуй, не дай им жратвы! Они запросто мировую революцию устроят! Чтобы всем мирным, совершенно нереволюционным гражданам устроить настоящий революционный праздник под татаро-монгольским названием «секир башка», или  во их французском варианте - гильотинирование! Им, коммунарским парижанам, терять было нечего, кроме своих цепей и котлет хлебобулочной фабрики имени собственной коммуны!
Да, я повторюсь: неудивительно, что с этих самых «Коровок» и прочего высококалорийного питания, уже меньше чем через год полицейская собака Дэзи догнала по размерам среднестатистическую высокоупитанную корову. И также неудивительно что по причине своего постоянного пережора она воспринимала всю окружающую ёё действительность  с истинно коровьими флегматичностью и равнодушием. Например, ей было глубоко по её коровьему барабану кто я, зачем я, и вообще чего это я там делаю за обеденным столом. С настоящим коровьим пофигизмом она лежала-валялась на своей персональной подстилке, всем своим крупнорогатым видом показывая, что ей глубоко чихать абсолютно на всё и абсолютно на всех. Даже на выше уже не раз упомянутый Люблинский рынок и его таким притягательнейшим для настоящих полицейско-розыскных собак криминалитетом. Я же с каждым своим визитом к бабе Груне поглядывал на эту вяло шевелящуюся гору мяса  со всё более возрастающим беспокойством. Чужая жизнь уверенно шла к закономерному трагичному финалу. При всей моей циничности это не могло не трогать за душу. Я знал: такие ненормально раздутые коровы долго не живут. Опять же дядя Вова по-прежнему находится в Италии, а это значит, что хоронить придётся мне. Больше некому. Хотя, конечно, можно позвать с улицы местных алкашей, но в таком случае возникал серьёзный опас, что они весьма наплевательски отнесутся к церемонии погребения этого телён…, тьфу, этой коровообразной собаки, в самом скором времени обязательно -  я в этом уже ни капли не сомневался – уйдущей в иной, лучший мир, где уж наверняка не будет ни вожделенной «Коровки», ни Люблинского рынка, ни отважных немецких сышиков-розыскников, ни их верных и неутомимых четвероногих друзей  с их надёжными и страшными стальными челюстями…

У меня, как это говорится, дурной глаз (ещё один минус моей и без того совсем неположительной натуры). Примерно через месяц после того исторического разговора за столом, Дэзи, как того и следовала ожидать, приказала долго жить. ЕЁ поджелудочная МЕНЯ не подвела. В том смысле, что полностью исчерпала свои физиологические возможности.
На бабу