Гоголь упоминает («Ночь перед Рождеством»), что казаки-однодворцы называют себя «дворянами». Гоголь и сам, возможно, из таких «дворян», и вопрос дворянской спеси ему достаточно близок, чувствительно его задевает. Он осуждает дворянскую спесь вообще, в целом, в первую очередь – спесь, как таковую. 5
Жалованная грамота Петра III о дворянских вольностях подтверждена Екатериной II, но Павел I приостановил её действие. Лишь Александр I утвердил её окончательно. Именно этот акт сделал крепостное право бесстыдным и неоправданным. До того труд крестьян на помещика хоть в какой-то степени оправдывался его службой царю и государству. Теперь дворянин не имел этой обязанности, а значит, по существу, должен был бы одновременно утратить и свои права на крестьян. Сколько-нибудь оправдать своё привилегированное положение дворянин мог после этого только безупречной, самоотверженной (добровольной) службой государству, его процветанию, в том числе – нести в страну просвещение, способствовать совершенствованию нравов (разумеется, прежде всего – собственным примером). Гоголь, начиная с «Вечеров» и заканчивая «Перепиской» (прежде всего «О сословиях в государстве») устраивает свой смотр дворянам, тому, как они служат отечеству, способствуют его процветанию, каким примером являются для «простого народа». Так что и на спесь дворян Гоголь смотрит в первую очередь снизу, глазами этого «простого народа» - «пасичника» из «Вечеров», «мужичья» Агафьи Тихоновны, Старикова и других в «Женитьбе». Народа, ограбленного указами Петра III , Екатерины II, Александра I.
И «Вечера на хуторе» открываются именно разговором об этой самой спеси.
Далее голова Макогоненко из «Майской ночи» начинает галерею чиновничьих портретов Гоголя («Ревизор», «Нос», «Шинель», «Мёртвые души», «Женитьба»). Ему, особенностям его административной деятельности (обливает водой на морозе, чинит произвол в распределении повинностей, душит поборами) в «Ревизоре» соответствует городничий Сквозник-Дмухановский, комиссару Деркач- Дришпановскому – ревизор, а Левко пунктиром намечает функции Хлестакова.
С Ивана Фёдоровича Шпоньки и его тётушки начинается великолепный ряд гоголевских помещиков из «Мёртвых душ».
Совершенно беспощаден Гоголь по отношению к офицерам. Отдадим должное тому ослепительному сарказму, с каким Гоголь бичует и самого Шпоньку и ещё больше – его товарищей по полку, а косвенно – и всё российское офицерство. Полк этот выдающийся, не уступает и иному кавалерийскому, несколько человек умеют даже танцевать мазурку, чем полковник очень гордится. Относительно образованности офицеров свидетельствует также то, что двое из них «были страшные игроки в банк и проигрывали мундир, фуражку, шинель, темляк и даже исподнее платье, что не везде и между кавалеристами можно сыскать» (вот откуда берут своё начало «Игроки»!). Кроткий и добрый Шпонька занимает своё свободное время тем, что чистит пуговицы и читает гадательную книгу (в «Мёртвых душах» мы увидим поручика из Рязани, любующегося до поздней ночи на свои новые сапоги). Он не видит необходимости что-нибудь добавлять к имеющимся четырём классам поветового училища.
Чаадаев в «Первом философическом письме» осуждает восстание декабристов, говорит, что оно отбросило нас лет на 50 назад. И Гоголь в этом солидарен с ним: «Слава Богу, уже прошли те времена, чтобы несколько сорванцов могли возмутить целое государство» («Занимающему важное место»/ «Переписка»). Гоголь крутоват (в воспитательных целях) по отношению к дворянам в целом (Розанов уже Грибоедова укорял за односторонность и максимализм «Горя от ума», а Гоголь пошёл значительно дальше). Но с офицерами у него получается какая-то круговая порука: горсточка декабристов (в большинстве своём вполне образованных, а многие – блестяще образованы) несёт у него ответственность за остальных, в массе своей действительно недостаточно образованных офицеров, а эти остальные, малообразованные офицеры, в свою очередь – отвечают за декабристов …
В «Мёртвых душах» Гоголь решительно отказывается передавать напрямую французскую речь своих героев и героинь, приводит её только в переводе. Отставной поручик Никанор Иванович Анучкин в «Женитьбе» сожалеет, что его отец («скотина»!) не обучил его в детстве французскому («стоило только посечь хорошенько»), но обязательно требует знания этого языка от невесты. Не все декабристы владели русским языком, таким было трудно на допросах, которые велись на русском. 6
Не претендуя на полноту охвата темы, упомяну ещё несколько издевательских портретов офицеров из «Мёртвых душ»: «два философа из гусар, начитавшиеся всяких брошюр» (Чаадаев и декабристы), сумасшедший полковник Кошкарёв, убеждённый, что мужикам полезно читать Виргилиевы «Георгики» или «Химическое исследование почв» (тоже из второго тома), полковник, подающий даме тарелку с соусом на конце обнажённой шпаги …
Я подозреваю, что Гоголь предъявлял также особый счёт одному конкретному офицеру – лейтенанту Гвардейского экипажа Михаилу Кюхельбекеру. Гоголь считал, что злокозненные декабристы сбили с толку и запутали в свои сумасбродные затеи Вильгельма Кюхельбекера – надежду русской словесности. А если так, то персонально ответственен за это, прежде всего, младший брат Вильгельма Михаил. Если даже допустить какую-нибудь, совсем незначительную вину в этом декабристов и М.Кюхельбекера в том числе, то Гоголь, разумеется, очень сильно её преувеличивает. Тем не менее, прочитать внимательно то, что он пишет по этому поводу в «Мёртвых душах» и «Женитьбе», достаточно интересно.
Очень похоже на то, что именно Михаил Кюхельбекер (дважды провинившийся перед Гоголем – и как один из самых активных декабристов, и как «главный соблазнитель» своего старшего брата) вдохновил Гоголя на издевательский портрет морского офицера – отставного лейтенанта из Адмиралтейства Балтазара Балтазаровича Жевакина. 7 Знакомство с ним начинается с его неизносимого сюртука, который он носит уже 30 лет («аглицкое сукно»), один раз перелицевал 10 лет назад. Параллельно с «Женитьбой» Гоголь писал в том числе и «Шинель», но Акакию Акакиевичу, его проблемам Гоголь сочувствует, а о Жевакине, тоже нищем (в квартире одна курительная трубка – больше ничего) пишет даже не холодно, как энтомолог о букашке, а с явным отвращением. Жевакин старше М.Кюхельбекера чуть ли не вдвое, а в остальном очень много сходства: чин лейтенанта, у Жевакина – с Павла, у Кюхельбекера с 1820 года. За спиной у Жевакина поход в Средиземное море (1795) и кругосветное плаванье (1814), у Кюхельбекера – поход к Новой Земле (1819) и на Камчатку (1821). Гоголь подчёркивает невежество Жевакина: по представлению Жевакина на Сицилии все говорят только по-французски, а по-русски не знают ни слова, даже простой народ. Так же анекдотично описывает он и общение с английскими моряками и весёлого мичмана Петухова. В общем Кочкарёв его так и аттестует, как «набитого дурака».
Морские офицеры получали в России достаточно хорошую подготовку, а Михаил Кюхельбекер, конечно, был далеко не из последних. В Читинском остроге он дополнительно изучал с помощью товарищей по заключению историю, географию, экономику. Он и Бобрищев-Пушкин были там главными огородниками, причём снабжали овощами не только острог, но и жителей Читы, которые некоторых из этих овощей до того вообще не сажали. В Баргузине он организовал школу, больницу, сам же был и учителем и лекарем. Написал «Краткий очерк Забайкальского края», производил астрономические и метеорологические наблюдения, занимался картографией Байкала. Лютеранин, он, подобно Робинзону, демонстрировал, так сказать, протестантскую этику по Веберу в действии. 8
СПЕСЬЕВАТЫЕ ЖЕНИХИ
С одной названной странностью «Женитьбы» (так старательно выпестованная – так холодно принята) мы, надеюсь, в какой-то степени разберёмся к концу моего текста.
Довольно далеко продвинулись мы и в том, чтобы разобраться с другой странностью пьесы (Гоголь очень ловко уклоняется от обозначения её жанра: «совершенно невероятное событие в двух действиях»): с загадочной репликой отвергнутого Агафьей Тихоновной жениха, богатого гостиннодворца Алексея Дмитриевича Старикова (он явный родственник фонвизинского резонёра Стародума) о соперниках – дворянах: «тут что-то спесьеватое!». Ничего у них нет за душой, одна пустая дворянская спесь.
Достаточно близко подобрались мы и ещё к одной странности пьесы. Но сначала надо поговорить о замечательном (замечательно содержательном) диалоге Агафьи Тихоновны и Подколесина. Подчеркну, что это не Кочкарёв подсунул Агафье Тихоновне Подколесина, она сама выбрала Подколесина: об этом явно говорит её монолог, которым открывается второе действие. Сначала она дважды называет всех четверых по имени, потом двоих – Анучкина и Подколесина, и наконец – одного Подколесина. Если бы сватовство состоялось, мы могли бы говорить: браки заключаюся на небесах. Кочкарёв оказался бы просто орудием Провидения, либо сватовство состоялось бы вопреки разрушительному вмешательству Кочкарёва. Может ли он дать дельный совет в таком ответственном деле – хоть Агафье Тихоновне, хоть Подколесину? Он сам не доволен своей женитьбой (видимо – недавней), он – с его лёгкостью мыслей и поступков (сродни Хлестакову и Ноздрёву), с его удивительными представлениями о чести, добром имени, достоинстве, со всей кутерьмой, которую он устраивает (вроде «цыганской свадьбы» в «Сорочинской ярмарке»). Какие уж там браки, заключаемые на небесах! Что он может сказать путного Агафье Тихоновне в пользу Подколесина («человек, каких не сыщешь» - так это у него просто дежурная, ничего реально не означающая фраза), так же легко выскакивают у него и слова, которыми он мажет Агафью Тихоновну перед женихами, а их – перед Агафьей Тихоновной, врёт про приданое Агафьи Тихоновны. Разве только в точку сказанное им про других женихов – дрянь, на одно приданое зарятся. Похожим образом высказывается Фёкла, про всех сразу: «свела с ума глупая грамота!» (Гоголь, см. ниже, - говорит об «утомлённой образованности»).
Так что, если сватовство не состоялось, то прежде всего из-за глупой кутерьмы, затеянной Кочкарёвым.
*
Вы думаете, что никакого влияния на общество иметь не можете; я думаю напротив. Влияние женщины может быть очень велико, именно теперь, в нынешнем порядке или беспорядке общества, в котором, с одной стороны, представляется утомлённая образованность гражданская, а с другой – какое-то охлаждение душевное, какая-то нравственная усталость, требующая оживотворения. Чтобы произвести это оживотворение, необходимо содействие женщины. Эта истина в виде какого-то тёмного предчувствия пронеслась вдруг по всем углам мира, и всё чего-то теперь ждёт от женщины … Душа жены – хранительный талисман для мужа, оберегающий его от нравственной заразы. «Женщина в свете»/ «Переписка»
Итак, о центральной сцене пьесы – это разговор Агафьи Тихоновны с Подколесиным (именно так, а не Подколесина с Агафьей Тихоновной). Начать разговор, как того требуют приличия, она предоставляет Подколесину. Он
