выдавливает из себя, мямлит что-то дежурно-пустяковое про катанье на лодках, про погоду и про цветы – обо всём этом следует говорить с барышнями, так он полагает, так его учили. После этой околесицы инициативу берёт на себя Агафья Тихоновна и задаёт самый важный для неё вопрос, в изумительно выверенной формулировке: «В какой церкви вы были прошлое воскресенье?» Ей нужно выяснить, какой он веры (не басурман ли какой-нибудь, не католик и т.п.) и насколько он богобоязненный человек. И она действительно выясняет всё это своим удивительно ёмким вопросом из семи слов! Получает ответ на все свои (подразумеваемые) вопросы, ответ развёрнутый и вполне её успокаивающий (тут же Гоголь и от себя вставил поучительное слово: «Впрочем, молиться всё равно, в какой бы ни было церкви»). Этот вопрос дополнительно подтверждает вывод, сделанный мной выше. Агафья Тихоновна выбрала Подколесина практически сразу же с открытием занавеса во втором действии. Ни одному из трёх остальных женихов она, конечно, не могла бы задать подобного вопроса. Такое просто невозможно вообразить. Представить себе, как отвечали бы на этот вопрос Яичница, Жевакин, Анучкин! А тогда о чём же она могла бы с ними разговаривать?
Таким образом, две родственные души, скажем так – опознали друг друга. Два, в общем-то довольно разных мира встретились и выяснили, что диалог возможен.
После этого следует такая же важная реплика Подколесина относительно екатерингофских гуляний – после долгой паузы. Но одно дело молчание в начале диалога, от робости, от растерянности – с чего бы начать разговор. И совсем иное молчание теперь: Подколесин ищет продолжение беседы на том же, заданном Агафьей Тихоновной уровне, вровень с предложенной ею серьёзностью разговора. Это – главная для Гоголя тема отрыва образованной части общества от народа, того, что, не преодолев этот разрыв, Россия не сдвинется с места. Этому посвящены многие лирические отступления в «Мёртвых душах»: размышления Чичикова при переписывании реестров Собакевича и Коробочки, рассказ о Костанжогло и т.п. И многие важные страницы «Переписки» - тоже (не все они одинаково убедительны, но как писал Чаадаев: «при некоторых страницах слабых, а иных даже грешных, в книге его находятся страницы красоты изумительной, полные правды беспредельной, страницы такие, что, читая их, радуешься и гордишься, что говоришь на том языке, на котором такие вещи говорятся»).
Екатерингофскими гуляниями 1 мая отмечалось начало лета: шли от Калинкина моста к Нарвской заставе и к Екатерингофскому дворцу (в настоящее время сохранился только парк). 9 Это некоторое подобие римских карнавалов, стирание межсословных ограничений и условностей. Ощутимое переживание единения, общей судьбы, общих целей и надежд. Вот и Агафья Тихоновна с Подколесиным вообразили себя в этой атмосфере раскрепощенности, в том числе, возможно, - без Кочкарёва и Арины Пантелеймоновны. Радостное, трепетное ожидание гуляний, до которых остаётся всего три недели. Они задумываются и о том, чем будут заполнены эти три недели - Подколесин так и говорит: «позвольте мне и в другое время, вечерком когда-нибудь …». Главное не совершать резких движений, не спугнуть это чудесное видение счастья.
По этим причинам столько смысла и в реплике Подколесина: «Какой это смелый русский народ!» Конечно, это всё та же тема единения образованного слоя с замечательным народом. Но в контексте всей беседы это также одобрительно и про саму Агафью Тихоновну (она же как раз из народа), какая она смелая, что так сразу решилась заговорить о самом важном.
Теперь совсем уж про очевидное. Агафья Тихоновна и Подколесин – не ангелы. Агафья Тихоновна рвётся в дворянки (хотя купцы служат стране не хуже дворян), ей важно, что дворяне бритые, а купцы бородатые (это неопрятно). Да и фамилия у неё Купердяева (что-то от «скупердяйства»?). Тем более Подколесин никакой не ангел. Как и остальные женихи-дворяне, он тоже женится на купеческой дочке из-за приданого. Спеси и у него хватает. Невероятно кичится своим чином надворного советника, презирает «мелюзгу», тех, кто хотя бы на две ступени ниже чином (титулярных советников, коллежских секретарей). 10 Говорит, что надворный советник – тот же полковник. Формально – он не прав. Скорее всего, Подколесин имеет в виду, женившись на невесте с приданым, выйти в отставку, чтобы жить за счёт этого приданого. Если к нему нет претензий, ему при выходе в отставку присвоят следующий чин коллежского советника (как у Чичикова), действительно полковничий. Так сказать, полковничий чин у него уже в кармане. Очень странно выглядит служба Подколесина. Он сообщает Агафье Тихоновне: «каждое утро хожу в должность». Очередная гоголевская языковая эквилибристика! Мы могли бы подумать, например, что Подколесин по утрам направляется туда, а когда возвращается, работники, о которых идёт речь, уже закончили свой рабочий день и т.д. Ничего подобного! Он именно «ходит в должность по утрам». У него режим такой, о каком мечтает Хлестаков в своей пьяной похвальбе («Я только на две минуты захожу в департамент …»). 11 Поэтому Кочкарёв и застаёт его утром в будний день уже (!) лежащим на диване с трубкой («лежишь, как байбак, весь день на боку»). Поразительное, противоестественное, разрушительное (и для самой личности, и для общества) стремление к праздности (подобно «коптителю неба» Тентетникову из семейства «тех людей, которые на Руси не переводятся, которым прежде имена были: увальни, лежебоки, байбаки». «Полмиллиона сидней, увальней и байбаков дремлет непробудно», а «веки проходят за веками»); Гончаров не выдумал своего Обломова. 12
Но есть некая грань, отделяющая Подколесина от остальных женихов-дворян. Например, в XVII явлении он (как и Анучкин?), видимо, не участвует в толчее у замочной скважины – подсматривать за переодевающейся Агафьей Тихоновной. Как минимум, Гоголь оставляет это на усмотрение режиссёра.
Жена «есть сила, удерживающая мужа на прямой дороге, и проводник, возвращающий его с кривой на прямую; и наоборот, душа жены может быть его злом и погубить его навеки» («Женщина в свете»).
Открыть в себе лучшее, этим побудить другого к тому же, сохранить в дальнейшем, сколько удастся от этого порыва, уж хотя бы память об этом порыве, может быть как о самой счастливой минуте своей жизни. Такая вот формула счастья (реплика Кочкарёва: женитьба «дело христианское, необходимое даже для отечества» могла включать, в том числе, и такое содержание). Гоголь явно любуется этой удачей Агафьи Тихоновны. Может быть, память о чём-то подобном хранили и «старосветские помещики». Нелегко сохранить этот высокий порыв в реальном, несовершенном мире, и Кочкарёв ощутимо олицетворяет несовершенство мира …
«Нынешнее время есть именно поприще для лирического поэта. Сатирой ничего не возьмёшь; … никого не разбудишь: богатырски задремал нынешний век» («Предметы для лирического поэта в нынешнее время»/ «Переписка»). Возможно, лирическая струна, еле заметная в пьесе, для Гоголя была самой важной…
Теперь, наконец, о главной странности пьесы: Гоголь зачем-то называет точную дату, когда произошло это «совершенно невероятное событие» - 8 апреля 1825 года. Год указывает Жевакин, рассказывая о своём удивительном сюртуке, а число и месяц – Подколесин, беседуя с Агафьей Тихоновной. В 1825 году, тем более – в Петербурге, не произошло ничего другого, сколько-нибудь сопоставимого с восстанием.
В восстание замешалось немало кочкарёвской (хлестаковской, ноздрёвской) суматошности, кочкарёвского авантюризма, о чём писали и сами декабристы. Но Гоголь, видимо, считает, что в восстании и не было ничего, кроме этой суматошности, и этого авантюризма. Оторванные от народа, они и не могли добиться успеха, исторически значимого положительного результата, а только усилили этот разрыв между образованным слоем и народом. 13
Гоголь называет адреса только двух своих героев. Жевакин обитает на 18 линии Васильевского острова (до революции на Васильевском острове жило много немцев; Гоголь там и поселил немца - Михаила Кюхельбекера). Но 18 линия – полторы версты длиной. А вот адрес Подколесина очень точный: у Семёновского моста, то есть – между казармами Семёновского полка и Петровской (в будущем - Сенатской) площадью. В самой гуще событий 1820 и 1825 годов – Семёновского бунта и декабрьского восстания.
Как Агафье Тихоновне не на ком было остановить свой выбор, кроме Подколесина (а всё погубил суетливый Кочкарёв), так и России не на кого было положиться, кроме Подколесина, но и этому помешал Кочкарёв со своим дурацким восстанием.
Подколесин (такой год, такая «топография») вынужден был делать выбор: присоединиться к «разбойникам» или, напротив, энергично содействовать, прежде всего, - объединению власти и дворянства с народом («Нужно, чтобы мы всё-таки питали любовь к своей государственности»: П.А.Вяземскому, 1847).
В пьесе он не нашёл в себе сил противостоять Кочкарёву, который даже и объяснился за него с Агафьей Тихоновной. После такого «объяснения» (настоящего объяснения не было, поэтому он в финале обсуждает с собой только технические детали: «связал себя», «всё сделано», «нельзя попятиться», высоко ли – в окно, можно ли без шляпы) ему ничего и не оставалось, как от всего этого безобразия выпрыгнуть в окно.
Так и в выборе между властью и «разбойниками» Подколесин выбирает «третье», как бы тоже «выпрыгивает в окно» - укладывается на свой диван («Почти у каждого отнят простор делать добро и пользу своей земле»: «Занимающему важное место»).
Загадочно точное указание даты «8 апреля»; не видно никаких зацепок для объяснения. Возможно, Гоголь закрепил таким образом важную для него и одному ему известную дату. Менее чем через две недели - 20 апреля ему исполнится 16 лет. Возможно ему, теперь «уже взрослому» намекнули в какой-то форме о назревающем заговоре. «Декабристы» разной степени посвящённости, восторженно сочувствующие заговору, в его окружении были. То, что он знал сколько-то о заговоре до восстания – несомненно.
Вернёмся к трудному выбору, перед которым находились посвящённые в той или иной степени в заговор, но не сочувствовавшие ему, «питавшие любовь к своей государственности»: остаться в стороне, или, пренебрегая «террором общественного мнения», о котором позже писал Достоевский, проявить эту «любовь» на деле – противодействовать заговору, вплоть до прямой помощи властям в таком противодействии. Гоголь, что-то зная о заговоре, был таким «несочувствующим» ему, и хотя бы теоретически, отвлечённо не мог не размышлять об этом трудном выборе.
Замечу, что примерно это же время важно и для И.Шервуда, именно тогда он делал первые шаги в своём расследовании заговора (и в тех же, гоголевских краях). У него, иностранца этих «подколесинских» колебаний не было, он просто ловил за хвост птицу подвернувшейся неслыханной удачи, выстраивал свою головокружительную карьеру. По свидетельству М.В.Нечкиной 14 в весьма распространённой, хотя и потаённой народной песне, посвящённой декабрьскому восстанию, «Собирайся, мелка челядь …», заговор зловредных бояр сорвал солдат «с чёрным
