и три пакетика с чаем, кем-то уже использованные, там, наверху. Но самая главная надежда, которая поселилась глубоко-глубоко в душе, никогда её не оставляла: найти что-нибудь такое, что поможет понять и сломать систему.
Римма огибала тёмные углы, закоулки и ржавые корпуса каких-то неведомых машин, механические руки, огромные туши мяса, кишевшие червями. Чем дальше ступала её нога, обтянутая потрёпанными джинсами, тем дышать становилось всё тяжелее, а воздух напоминал потную руку, обволакивающую шею и стискивающую дыхательные пути. С каждым таким походом, Римма забредала всё дальше, находя всё новые и новые предметы, невиданные доселе тут, в подземелье.
Второй поход на свалку ознаменовался тем, что она наткнулась на огромную металлическую голову, по всей видимости, робота, которых раньше можно было увидеть только в книжках. Стеклянные глаза, радиусом в метр, потускнели и выгорели, нижняя челюсть отвисла, и механический мёртвый болван напоминал кричащего в муке человека, только черты были уродливыми и угловатыми. В третий раз, Римма наткнулась на огромный цветок, невероятной красоты и невероятных размеров. Растение лежало посреди обломков машин и макулатуры, его синие лепестки, почерневшие с краёв, уныло свисали к тухлой земле, стебель напоминал мягкую, противную жижу, но, увидев его, женщина сразу представила, как сотни таких цветов тянутся к небу. Женщины и цветы. Даже мёртвые, они любят друг друга.
Все остальные находки ничего Римме не говорили, не напоминали, и для чего та или иная выброшенная вещь служила детям богов, сказать было нельзя.
Сегодня женщина миновала уже пять или семь роботов, ещё более уродливых и огромных, пытаясь докопаться, найти истину среди груды хлама. Чем дальше простиралась помойка, тем сильнее воздух стягивал на шее свои пальцы. Тёмных углов становилось всё больше. В какой-то момент, Римма припала к земле и, тяжело дыша, сосчитала до десяти. Удушье потихоньку отступало, но на смену ему пришёл панический страх, который заставил женщину превратиться в раздавленного червя. Она услышала:
- ...ничего тут не поделаешь! Они хотят места и для свалок и для арестантов!
Говорил старик, хрипло, надсадно, громко. Вдали слышались шаги. "Двое!" - мелькнуло в голове Риммы. Теперь она боялась даже вздохнуть.
- Сколько тут уже этого говна? - продолжал тот же голос, - миллионы тонн! Арестанты по всему миру не успевают копать уровни под мусор! А их ещё нужно потом ликвидировать, так как... ЭХ!
- Всё верно, всё верно! - гнусавил другой голос, от которого Римма поморщилась: типичный, вкрадчивый говор лизоблюдов. Ни с чем его не перепутаешь.
Римма совсем перестала дышать - незнакомцы находилось совсем близко, за горой мусора, по ту сторону, они остановились и продолжили разговор.
- Вот что, Нилкин! - снова захрипел старик, - нам нужно больше Талпов...
- Но, сэр, Вы же понимаете, что это, это... тяжело...
- Ни черта слышать не хочу! - рёв старика эхом пронёсся над земельными сводами, - они неплохо нам помогают... Неплохо! Да они чумовые помощники в чистке! Лишние - нахер! Слышал, как хрустят псовые кости, когда Талпа разрывает им плоть? Прелесть! Просто прелесть... Знаешь, Нилкин, остаются одни кости... Маааленькая такая горка костей. Ни тебе гниющей плоти, ни червей... Полезные. Полезные, даже не спорь!
- Да, да... - снова промямлил человек, которого называли Нилкиным.
"Они вполне нормально говорят, - думала Римма, - это не охранники и, чёрт побери, это не арестанты... Кто же? Другие? Тут есть другие, обладающие большей властью?". Она проглотила ком в горле, испугавшись, как бы эти двое не услышали. Но старик продолжал:
- Талпы универсальны! Сильные, лишённые рассудка! Это те же охранники, только живущие в норах! Им не нужно платить, их не нужно обеспечивать ежедневным пайком! Они вечно в поисках еды. Универсальны!
- Да, да...
Римма, обливаясь холодным потом, всё же, прислушалась. Разговор двух неизвестных людей становился интересным, и она могла услышать то, что не знал никто до неё.
- Значит так, - хлопнул в ладоши старик, - норы, что находятся тут, совсем ни к чёрту! Они - бесполезны. Талпы наедаются на помойке, а потом совсем становятся ленивыми. Нужно пятьдесят процентов... мало... семьдесят процентов нор убрать. Замуровать. Пусть эти животные ищут пропитание в камерах для прогулок. Потом, я подумываю, устроить тёмные углы в личных камерах заключённых.
- Ваше святейшество, но уже многие арестанты догадались, как о существовании Талпов, так и о том, для чего они служат. Я слышал...
- Да мне насрать! Эти тупоголовые псы дальше своего носа не видят и не знают. Пускай! Пускай, они догадались, но, думаешь, они смогут контролировать себя, привести свои мысли к логическому выводу? Опыты доказывают обратное. Тупые псы! Ни на что не способные. Да, пожалуй, я подумаю о переобустройстве личных камер. Мы добьёмся урегулирования численности арестантов и сведём её к тому числу, которое необходимо только для полезной работы и для пользы верхнему миру!
- Всё верно, ваше святейшество...
Римма не верила своим ушам. Сердце бешено колотилось, а голова, казалось, вот-вот взорвётся от нахлынувшего жара и, в какой-то момент, ей захотелось схватить обломок железа и размозжить голову владельца хриплого, старческого голоса, но, вместо этого, она ещё больше вжалась в мусор.
- Карта у тебя с собой? Ну, вот... Как всегда, Нилкин, ты тупоголовый баран! Надеюсь, все норы на ней отмечены? Прекрасно. Дай команду охранникам, пусть выделят по сотне арестантов от каждого подразделения для засыпки здешних нор. Потом ликвидировать и скормить Талпам.
- Да, сэр...
- И ещё... Нужно набирать новых Талпов. Пусть их будет в два... в три раза больше! Усилить регулирование нор! Огромное количество этих животных может навредить нам самим. Пусть они слепы и безмозглы, подчиняются нам, но, всё-таки, лишняя перестраховка не помешает. Ладно, с этим я разберусь. Приступайте, к делу, Нилкин! И, ради бога, теперь-то сделайте всё с умом.
- Ваше святейшество... А можно... можно мне не присутствовать при преображении? - голос Нилкина прыгал то вверх, то вниз, слышно было, как он проглотил тяжёлый ком, застрявший в горле, - я... не могу... смотреть на это...
- Господи, Нилкин, не рви моё старческое, нежное сердце! Это же псы...
- Но, это же дети! - взмолился молодой.
- Дети псов! - взревел старик, - они не люди! Они такие же преступники, как и их родители, деды и прадеды! Ничтожные, грязные ублюдки, которым, только дай повод, и они пустятся во все тяжкие! Мы погрязнем в преступлениях, воровстве и убожестве! Гены не скроешь, и это доказано! Так что, будь добр, проследить лично за каждым преображением, как бы тебе не было жаль этих маленьких детишек. Ломайте ноги, крушите мозг и вперёд!
Римма почувствовала, как по щеке катится одинокая слеза, на душе стало тоскливо, а в сердце поселился страх.
- Есть, сэр!
- Вперёд! Нам нужно уходить, Нилкин, время обхода пыточных камер.
Шаги стали удаляться. Спустя пять минут наступила одинокая тишина, только черви булькали в разлагающейся плоти животных. Римма вернулась в камеру для прогулок, бледная и морально убитая. В голове витало смутное желание взорвать всё подземелье вместе с собою.
***
- Мамуль, как вкусно! - зажмурив глаза, улыбалась Василиска.
Она жевала мятную конфету, чавкая и грязными пальцами открывая следующую. Римма, кипятила воду на открытом костре, в печи, грустно наблюдая за дочкой, а голове женщины теснились сотни мыслей, догадок и предположений. Тяжело было схватить какую-то одну и начать думать над ней. "Всё смешалось...", как говорил знаменитый поэт, имени которого Римма вспомнить не могла.
"Они издеваются над детьми... Они делают Талпов из детей... Они ломают им ноги, и что-то делают с мозгом...". От этих мыслей по щеке снова покатилась слеза. Римма посмотрела на дочку и вздрогнула, выронив сухое полено из рук.
- Ты опять плачешь, мамочка? - спросила Василиска, - а, вот, я тебе расскажу кое-что, мамусичка!
Девочка спрыгнула с табуретки и, подойдя к маме, села рядом.
- Я сегодня видела монстров, про которых ты мне говорила!
- Господи, где?! - Римма схватила дочку за плечи.
- В камере для гуляний! Оно сожрало какого-то дедушку... Больного, видимо.
"Господи! Никогда больше не пойду на помойку. Всегда буду рядом с дочей. Всегда!". Женщина обняла дочку и прошептала ей на ухо:
- Пообещай, что никогда не подойдёшь к тёмным углам близко! Пообещай, что всегда будешь рядом со мной! Обещай!
Василиска высвободилась из крепких объятий и, улыбаясь, сказала:
- Как скажешь, мамуличка! Больше никогда!
***
Заскрипели петли тяжёлой двери, и в камеру вошёл Пётр Николаевич. Уставшие глаза, голова еле держалась на худой шее, он смотрел на дочь, которая играла в углу с тряпичными куклами.
- Закрывай! - крикнул охранник, и дверь захлопнулась.
Окончился ещё одни рабочий день.
- Привет, папуля! - улыбнулась Василиска, - смотри, мама мне новую куклу сшила. Я назвала её Монстром. Красивое имя, да?
- Как скажешь! - кивнул отец и плюхнулся на жёсткие семейные нары.
Он залез в карман и достал оттуда кусок хлеба и пакетик с крупой.
- Сегодня дали рис.
Римма смотрела на мужа, помешивая кипящую воду. Она вспомнила свои восемнадцать лет, когда в их камеру пришли охранники и возвестили о том, что ей "пора". Как первая дочь, как женщина, она обязана была оторваться от родителей, поселиться в другой бетонной дыре и родить потомство. Простившись с отцом (мать умерла от громкого слова автомата), она вышла, и охранники повели её по узким коридорам, а потом втолкнули вот в эту самую камеру и оставили ждать. Спустя какое-то время, в дверь впихнули и Петра Николаевича. Вот и всё. Никакой тебе любви, только принуждение. Живите, плодитесь. Всё, к вашим ногам.
- Крупу дают не часто, - задумчиво сказала Римма, - какой-то праздник?
- Ага, праздник, - улыбнулся Пётр Николаевич, - оповестили, что на нашей шахте повысилась производительность аж на двадцать процентов. Ещё бы! Работать теперь без обеда... Вот, вместо обеда и дали рис... И завтра будет рис... И, думаю, послезавтра. Обедов теперь не предвидится.
- Сволочи, - сморщилась женщина, - просто сволочи.
- Такая уж судьба, - многозначно говорил Пётр, снимая сапоги, - мы - преступники, ничего не поделаешь!
- Поделаешь! - взвизгнула Римма, с яростью зашвырнув половник в бетонную стену, - поделаешь! Кто это придумал? Кто? Никакие мы не преступники! Мой прадед сидел в тюрьме за мелкую кражу. Вот поэтому мы преступники? Чушь собачья... Я устала!
Она села на старую табуретку и закрыла лицо руками. Пётр подошёл к ней и обнял за плечи.
- Брось, Риммочка, брось всё это... Ты знаешь, что делают с теми, кто усомнился... Убивают. Гнусно и жестоко. Сколько таких было? Миллионы? На моём веку только убито с тысячу тех, кто пошёл "против". Даже не спрашивают. Просто стреляют... Вы - всё, что у меня есть. И я не хочу потерять жену из-за того, что она устала... Не хочу.
Римма, вздохнув, сказала:
- Знаешь, мне бабушка говорила о тех временах, когда они жили там, наверху. Это прекрасное место... Помнишь, какие восстания вспыхивали много лет назад, когда нас только посадили сюда? Вспомни! А знаешь почему? Потому что наши деды знали, что такое небо! Они знали, что такое свобода,
