походили на маленькие детские шалости... Странные, конечно, но безобидные. А теперь этот дом... и его глаза. Ты не видел эти глаза. В них не было ни капли от какой-то игры. Будто... Будто и впрямь он влюбился в девушку...
- Довольно! - Сергей Николаевич встал, - всё сюсюкаешься с ним, сюсюкаешься. Психологи, какие-то душевные лечения. А, как по мне, парнишке просто нужна знатная порка и наказание. Домашний арест подойдёт его романтичной душе. И пусть лучше телевизор смотрит, чем читает свои книжки.
- Сергей!
- Оля, хватит! Это всё они, его книги. Оттуда и фантазии все эти. Я в его годы с улицы не вылезал и уже знал, что пришельцы, призраки и зомби - существуют лишь в дешёвом кино и книгах. Я хотел поджигать тополиный пух и стрелять в голубей из рогатки, я хотел, чтобы отец купил мне новенький мотоцикл, хотел ковыряться в нём целый день, а потом сесть на него и поехать, чтобы задыхаться от попутного ветра. Я хотел драться с другими мальчиками и выпендриваться перед девчонками, чувствовать свободу и независимость от других. А он... - Сергей Николаевич перевёл дух, - а он сидит в своих книгах и играет... играет только с собственным воображением. Чушь!
Ольга Петровна разглядывала обеденный стол и слушала мужа. Мужа, которого в такие моменты было уже не остановить, ибо существовало лишь одно правильное мнение. И известно чьё это было мнение.
- Под домашний арест! - заключил Сергей Николаевич, - после школы сразу домой и никаких посторонних мест. Никаких книжек, пока я не пойму, что наконец-то вбил в этого мальчишку хоть каплю реальности.
С этими словами он направился к комнате Саши и, распахнув настежь дверь, повторил всё сказанное на кухне новоиспечённому арестанту. Саша лишь приподнялся на кровати, а книгу, про дальние чудные миры, положил себе на грудь. Лицо отца, круглое и алое, смотрело на него откуда-то сверху, будто и не с этого мира. Рот Сергея Николаевича открывался и произносил приговор юному парню, а сам парень усталыми глазами смотрел на отца и молчал.
- Ты меня понял?
- Да.
- Давай книгу сюда, - отец двумя шагами преодолел комнату и взял книгу, помахал ею, - увижу, что читаешь эту дрянь, сожгу всё, до последней. Как перестанешь пороть чепуху, так отдам, и читать будешь. Ясно?
- Ясно. Чего ж не ясно.
- Вот и молодец, - Сергей Николаевич быстро зашагал из комнаты.
- А что делать-то? - спросил ему вслед Саша
- Сегодня спать, - сказал, не останавливаясь, Сергей Николаевич и вышел.
3
Ночью, откуда ни возьмись, набежали тёмные тучи и, словно чиркая сломанной зажигалкой, стали сверкать ярким светом по всей округе. А вдали был слышен непрекращающийся гул, то ближе то дальше. Собиралась сильная гроза. Саша не мог уснуть.
Он думал о ней. Не о папином обидном наказании, не об отобранных книгах, не об ограничении свободы и даже не о том, что родители его совершенно не понимают и не воспринимают всерьёз. О той, что спала теперь среди посеревших от времени кирпичей, рассыпанного цемента и осколков побитых стёкол... О той, что мирно дышала среди прекрасных разноцветных полей, что закрывала глаза, смотря на золотое небо, и просыпалась под пенье трёхликих птиц, что звенели своими крыльями-колокольчиками.
Как отрадно было видеть, когда грязная штукатурка давно забытого и брошенного места расцветает тысячами красок, а на её холодной поверхности вырастают горячие, как кипячёное молоко цветы. Когда ветхий потолок будто уносится ввысь, темнея и набирая глубину, а на его поверхности серебром загораются маленькие круглые точки, мерцая и заливаясь ярким светлым смехом. Когда грязный, покрытый толстым слоем пыли пол превращается в мягкую землю, усеянную миллионами сочных травинок, которые клонят свои тонкие тела от напитавшей их росы. А потом все лишние детали словно взрываются, разлетаясь на мелкие золотистые осколки, наполняя воздух сладким, как мёд воздухом. И легко дышать, и хочется глотать этот воздух, вдыхать сладкий его аромат и улыбаться. Всегда и всю жизнь.
А потом, из этого мёда и тёплого молока, появляется она. Протягивает к тебе руки. Всё в ней нарисовано карандашом, а ненужные грани стёрты ластиком. Рыжие волосы её - туман в твоей голове, зелёные глаза - шипящий лимонад вокруг тебя. Она улыбается, и зовёт. И всё ближе и ближе приближается её тело, всё ближе и ближе изгибы тонких, манящих пальцев.
- Ты вернёшься? - спрашивает она Сашу, целуя его в тёплый лоб.
- Я вернусь, - шепчет Саша во сне, а яркие всполохи ночной грозы то исчезают, то появляются, словно тысячи быстрых поцелуев, оставленные самой природой на уже спящем лице.
4
Прозвенел звонок с последнего урока и быстрые группы учеников потянулись прочь из школы навстречу новым приключениям, что ждали их на городских улицах. Мальчишек и девчонок ждала дорога домой, протяжённостью в несколько лет. Дорога, на которой их поджидали глубокие овраги, колючие кусты, погони и драки. Пока до дома дойдёшь чего только не повидаешь, кого только не встретишь.
Дети и подростки торопились покинуть школу, толкаясь, смеясь и дёргая друг друга. Сначала толпами, потом групками, потом по два по три человека. Потом, когда школьное крыльцо опустело, вышел один единственный мальчик и, словно потерявшись, оглянулся по сторонам, поддерживая руками перекинутый через два плеча портфель. Он медленно спустился с крыльца, внимательно изучая каждую ступеньку, а потом, шаркая ногами, побрёл прочь. Ярко светило солнце, ветер не смел нарушать покой могучих древних деревьев.
Саша не торопясь шёл по дорожке, минуя за ночь наляпанные грозой лужицы. Улицы жили быстрым движением, а на душе у парня остановился часовой механизм. Его тянуло к заброшенной многоэтажке, внутри которой расцветали яркие и красочные миры, и ждала она, а на другой стороне души стояли отец и мать, грозно смотрящие на сына, серые и грустные.
До запретного дома оставались какие-то метров сто, и Саше предстояло решить непростую задачу: быть примерным сыном и пойти домой или снова окунуться в эти серые и холодные стены. "Я обещал! - подумал Саша, - я зайду. Ведь, от десяти минут ничего не изменится. Скажу, что автобус простоял в пробке, а сам зайду туда и посмотрю одним глазком на неё, а она снова улыбнётся мне, протянет руки. На губах снова зашелестит сахар, а в душе потечёт мягкий мёд и тёплое молоко".
Вот и дом. Четыре этажа камня, приютившегося на пустыре. Мирно спящий исполин под голубым небом, чернеющий своими пустыми окнами, краснеющий своими оборванными металлическими лестницами, что впились ржавыми штырями в давно потрескавшийся бетон. От него даже тут, за несколько десятков метров, пахло затхлостью и веяло холодом. Даже тут, среди оживлённой улицы, чувствовал Саша, как гуляет ветер по его коридорам и подъездам, напевая свою жуткую мелодию. Даже школьные туфли предвкушали скрип осколков, и хруст осыпавшейся пыли. Чёрный вход манил и кричал и был похож на раскрытый рот огромного лица, с тысячей окон-глаз.
И снова знакомый скрип под ногами, и пение ветра, гуляющего по заброшенному дому. "Это духи, - думал Саша, - духи, которые не поют на шумных улицах. Им подавай тесные помещения, с облупленными стенами. Стенами, на которых безликие призраки играют, будто на особом музыкальном инструменте."
- Вуууууууууууххххх! - завыло где-то над головой, этажом выше. А потом резко стихло и теперь совсем тихо:
- Вшшшшшшшш!
"Они живут своей жизнью, они не замечают нас и несутся в заброшенные здания, в проёмы часовен и башен, в тесные комнаты и водосточные трубы, чтобы рассказать свою историю, которую слышат только такие же призраки, подгоняемые ветром".
Где-то на последнем, четвёртом этаже послышался стон голубя и срывающиеся камушки из-под маленьких, цепких лапок. Через пролёты перил и лестниц до Саши долетела сорвавшаяся, много лет покоившаяся пыль. И призраки всё играли свои мелодии на заброшенных стенах, пели свои невиданные песни. А там, наверху, на четвёртом этаже ждала она, и прекрасный мир, где текло тёплое молоко, и струился по жилам сладкий мёд.
- ВЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗХХХ! - загремело над головой громче обычного.
"Им нет до меня дела, - успокаивал себя Саша, - они хотят лишь покоя и петь свои песни, вечно играть свою странную музыку и рассказывать давно забытые истории на неизвестном языке". С этим словами парень двинулся по лестнице, на тот самый четвёртый этаж. Его провожали взглядами деревянные двери квартир, хранивших, за миллионами невидимых печатей, каждая свою историю. На него смотрели металлические щитки, чёрные, кое-где, стены, специально умолкали, чтобы не выведать столетние тайны, события, которые происходили тут много-много лет назад.
Второй этаж - встретил его мрачными обгоревшими стенами, сажа на которых впиталась глубоко в старые кирпичи. Третий - пыльным мусором из разбитых пивных бутылок и отсыревших бычков. И вот четвёртый. Четвёртый этаж, с которого и начался много-много лет назад пожар в этом огромном доме. Пожар вспыхнул из-за лопнувшего, как мыльный пузырь, газового баллона. Две, некогда жилых квартиры, в которых рождались и умирали люди, в которых стены пропитаны безмолвными, но живыми историями, соединились воедино, превратившись в огромный холл. Холл, который был завален кирпичами и прочим строительным мусором. Холл, в котором пахло историями прошлого, в котором сохранились фантомы горечей и расставаний, радостей и злости, в котором жили люди, даже после смерти и исчезновения оставляющие после себя невидимые следы. Тут пахло пылью, давно сгоревшими вещами и мёдом...
Именно тут жила она. Прекрасная и неповторимая, уникальная, как мелодии Баха, сладкая, как сахарная вата, нежная, как мёд и молоко. Стоит завернуть за угол, и она встречала тебя, звала и манила. Вот ещё шажок и Сашка встретит её снова, улыбнётся и...
- Тихо! - кто-то шёпотом проговорил за углом. Сашка остановился в нерешительности и смятении.
- Слышишь? - отозвался другой, более грубый голос. Говорили, по всей видимости, два подростка.
- Кто-то идёт, ну, - всё так же шёпотом.
А потом всё стихло. Сашка почувствовал напряжение и тревогу и уже собирался поворачивать назад, как из-за угла выглянула косматая, давно не стриженая голова парнишки лет тринадцати-четырнадцати. Лицо было пухлое и чумазое. Маленькие глазки его округлились при виде не прошеного гостя, а потом лицо озарила едкая, противная улыбка, будто кто-то кинул камень в огромную грязную лужу.
- Смотри, смотри! - сказал незнакомец, - что тебе тут надо, что шаришься тут?
Из-за угла появилась второе лицо, худое и костлявое, вытянутое, как у лошади, голова бритая наголо, лицо такое же неопрятное, похожее на пыльную тучу. Сашка сделал шаг назад, ничего не ответив.
- Что молчишь, как идиот! - писклявым голосом заговорил худощавый, - что припёрся сюда? Давно не получал?
Два незнакомых Саше подростка вышли из-за угла, и теперь он увидел не только хмурые пыльные лица. Грязные, одетые в хиленькие вещички парни хмуро смотрели на него, изредка на их лица налетало какое-то подобие улыбки, ободранные кулаки сжаты. Они стояли в десяти метрах от Саши, а по ноздрям бил сильный запах клея, опьяняющий и тошнотворный. Толстый и тонкий, подумал парнишка, два человека-антонима. Плюс и минус...
- Я... - начал, было,
