Предисловие
С середины восьмидесятых годов 20 века в СССР стали происходить значительные перемены, которые непосредственно касались каждого из нас и я, привыкшая вести дневниковые записки с четырнадцати лет, продолжала делать это и в те годы. Допускаю, что, наблюдая события слишком «близко», мы с мужем не всегда делали правильные выводы, - «Большое видится на расстоянье» - но то было наше восприятие свершавшегося и возможно кому-то записанное мною будет интересно.
1987
Уже второй год Горбачев*, провозгласивший «новое политическое мышление» еще в 1985-м году, ездит по России, в зарубежные страны, и нам интересно слышать его живую речь, видеть улыбчивое лицо, несравнимое с теми напряженными, старыми лицами-масками, что были до него, и он для нас - тот самый свет, что «в конце тоннеля».
... Летучка. У моего начальника Афронова лицо красное, напряжённое, - наверное, только что получил нагоняй из Обкома:
- Зачем надо было в эфире упоминать Качанову (моему мужу) о загрязнении Десны и мусорных кучах города?
И зло смотрит на меня, режиссера, потому, что автора на летучке нет.
- Ну и что? - смотрю и я на него: - Горбачев призывает…
- Горбачев в Москве, - прерывает: - а мы – здесь.
И отмечает лучшей передачу недели, в которой поэтесса и редактор молодежных передач Ницкая спрашивает у пятилетней девочки: «Ты рада, что твоя мама - делегат Областной партийной конференции?» О-о!.. Отмечают и очерк «Сто пятьдесят лет фабрике имени Коминтерна» за находку режиссера, - вставила эпизод из фильма тридцатых годов: актриса идет по цеху и поет: «В буднях великих строек...»
- Хорошо-о! – хвалит Афронов.
А я… а во мне - опять: потерянные годы на этом телевидении. И слезы – вот-вот...
... Вчера в Доме политпросвещения для «узкой общественности» был закрытый показ фильма «Покаяние»*, но вначале - лектор:
- Варлам - где-то Берия*, где-то – Сталин* его усы...
Думал, что не поймем?.. Есть отличные эпизоды: очная ставка Сандро и Михаила; Немезида, которую гэбист* тащит в кусты; обезумевший от пыток Михаил с его ответом следователю: да, он шпион и ему было дано задание прорыть тоннель от Бомбея до Лондона; сон Нины: они с Сандро бегут по улицам, по полю и всюду за ними на машине - хохочущий, побеждающий Варлам; и снова - они, но уже зарытые в землю… и только их еще живые головы - на вспаханной земле, и обреченные взгляды.
... Пять часов делала запись спектакля и вымоталась - до чертиков!
Стою на остановке, жую яблоко, - мой оператор Саша Федоров принес аж целый мешочек из своего сада, - подходит мужичок лет тридцати пяти в курточке, в шляпе... мелкое, худое, напряженное личико, в очках, смотрит хмуро:
- Дайте яблочка... Ничего сегодня еще не ел...
Когда вошла в троллейбус, подумалось: «Хотя бы не подсел!», но как раз рядом и сел, заговорил: он - экскаваторщик шестого разряда, проработал на Севере двенадцать лет, хорошо зарабатывал, но вот потянуло на родину:
- Человек должен домой возвращаться, просто обязан, – хрустит яблоком: - Но вот, сменил здесь много мест работы, а сейчас опять хоть уходи. По две недели ничего не делаю, а зарплата идет. А зачем мне эти деньги? Я же хочу честно: заработал - отдай положенное, а не заработал... - Кусает яблоко, вяло жует: - Но начальник говорит: «Не уходи. Хочешь, еще больше платить буду? Я ж на тебя положиться могу, ты, когда нужно, все хорошо сделаешь». - И вдруг повышает голос: - Сделаю, да. Умру, но сделаю, если обещал. - На нас оглядываются, и он замолкает, смотрит в окно, а потом резко взмахивает рукой с искусанным яблоком: - Помощник мой ни-и-и черта не умеет! А получает семьдесят процентов от моего оклада. «Да не нужен он мне!» говорю как-то начальнику. Нет, не убирает. По инструкции, видите ли, положено. - Снова замолкает, словно устал, но опять: - Когда пришел к нему устраиваться, то он сказал: «Видишь тот экскаватор? Отремонтируешь – возьмем». Ну, я и отремонтировал. Без всякой помощи. - Опять говорит громко, с нарастающей болью и на нас снова посматривают, а он, словно не замечая этого, громко возмущается: - Ни столовой рядом, ни обедов не привозят. Как собаки! – И вдруг бьет себя кулаком по колену: - Девчонка-контролер весь день на холоде работает! – Смотрю на его руки в царапинах, мозолях, большой палец сбит, остальные скрючены, как в судороге. - Думаешь, грязные? - замечает. - Да нет, вообще не отмываются. - И продолжает: - Так вот... девчонка эта целыми днями на холоде и сегодня аж посинела вся. А у нее, между прочим, через два дня свадьба. Свадьба у нее! Ведь простудиться может на всю жизнь, а он... - выкрикивает с болью. Но закашливается, молчит с минуту, а потом негромко продолжает: - А он не может ей даже будочку поставить возле ворот, чтоб теплей было и только все: «Давай, давай»! - Опускает голову, с минуту сидит, покусывая яблоко: - Ладно уж мне... Я двенадцать лет на Севере оттельпужил и сейчас на своем экскаваторе без окон работаю. Пальцы, думаешь, отчего не разгибаются? От холода. К рычагам приросли... Так вот, ладно – я, а ей за что все это? - снова выкрикивает и на нас опять оборачиваются. - Говорю сегодня начальнику: «Чтоб будку к зиме поставил! Обязательно по-ста-вишь! Ты меня знаешь»!
И искусанное яблоко повисает у меня перед глазами, зажатое в кулаке, а потом медленно опускается вниз. Но уже подъезжаем к моей остановке, надо выходить. Он замечает это, с сожалением поднимается:
- А на родину человек должен возвращаться, - словно закругляет свой рассказ: - Нельзя без родины, без родных. Надо кого-то любить, кого-то ругать...
Выхожу из троллейбуса, оглядываюсь: через забрызганное стекло вижу улыбку… нет, гримасу на его маленьком издерганном личике и взмах руки со скрюченными пальцами, искусанным яблоком.
... По просьбе друга-художника Платон начал писать статью для «Рабочего» о том, что в Худ фонде некоторые художники занимаются только тем, что на «производстве» бюстов Ленина* заколачивают большие деньги, а сегодня приходит мрачный:
- Получил щелчок по носу. - И рассказывает: - Попросил у секретаря Союза художников, чтобы подготовил данные о зарплатах, а он, дабы выиграть время, сказал, что этот список бухгалтерия сможет показать только через три дня. Хорошо, через три, так через три. Прихожу сегодня, а он: «Вот Вы в прошлый раз предъявили мне свое журналистское удостоверение, а сегодня я Вам – своё». И показывает книжечку члена Обкома партии. Отвечаю: «Я знаю об этом», а он опять: «А раз знаете, то я бы посоветовал вам вначале выяснить свои отношения с редакцией», мол, станет ли она печатать статью? Какая сволочь!
Но все же сел дописывать статью и теперь думает, - если «Рабочий» не её напечатает, - послать в центральные газеты с названием: «Под башмаком у корысти».
... Сегодня ровно год, как обрушилось на нас это бедствие – авария на Чернобыльской атомной станции* Помню, как несколько дней спустя, когда наш собкор ехал из облученной Красной горы* и на посту его машину проверили дозиметром, то радиация превышала норму в двадцать раз. Помыли чем-то – вошла почти в норму, но после этого у Володи несколько дней кружилась голова и давило в висках. Да и меня все качало, быстро уставали нервы, и было одно желание: забиться в уголок, свернуться калачиком и лежать, лежать.
Чернобыль...Только спустя несколько дней сообщили нам в программе «Время»: в радиусе тридцати километров от аварии все жители вывезены; восемнадцать человек, пожарники, тушившие атомную станцию, погибли от облучения, а тринадцать - в тяжелом состоянии. Да, были мы напуганы и не знали, что можно есть, чего нельзя пить? И желтоватые пузыри на лужах после майских дождей казались зловещими. Вот несколько моих записей тех дней:
«Приехали в Красную гору ученые из Ленинграда замерять радиоактивность, направились в близлежащие деревни и возвратились, - испугались, что очень высокая. А рассказывала об этом Лида, наша проявщица, у неё там сестра живёт.»
«Возле Красной горы есть Крижановские болота, так над ними повисло радиоактивное облако, и тамошние жители уверяют, что оно ночами светится.»
«Вчера Лида опять звонила сестре, - у той трое детей, меньшей девочке один год, - так та рассказала: всем дают таблетки от радиации и детей от них рвет; выдали людям робы, шляпы, постригли наголо, не советуют выходить на улицу; беременным делают аборты даже и в пять месяцев; не рекомендуют есть зелень, ягоды, пить молоко, а коров велят сдавать на мясо.
Стараюсь, чтобы и мы не ели щавеля, зеленого лука, не пили молока, но разве убережешься от этой радиации? Зато, часто едим салаты из морской капусты, говорят, что она выводит какие-то нуклиды».
«Снова Лида пыталась звонить в Красную гору, но сказали, что там нет электричества. Врут, поди.»
«Достала дозиметр на пару дней, совала во все углы и даже в грибы, которые собирали осенью. Вроде бы все нормально. А вот в Карачеве, в саду нашего знакомого Володи Рыжковского, у скамеек из гранита, на которых они любят сидеть, вдруг так запикал, что едва успевали считать. Да и барьерчик из мраморной крошки, что в Карачеве у автовокзала и на котором обычно сидят в ожидании автобуса, тоже с тридцатью бэрами».
И все же в «Рабочем» напечатали статью Платона о художниках, но после летучки в газете пришел взвинченный:
- Не отметили ее, - блеснул очками, разделся: - У всех какое-то глухое недовольство вызвала. Почему? - Присел на стульчик у порога: – То ли вообще недовольны мной, то ли статья что-то в них задела?
- Да плюнь ты… - посоветовала и уехала на работу.
Вечером возвращаюсь, а он все еще страдает:
- Как ужасно это наше одиночество! Если б не ты, так хоть удавись. - Уходит в ванную, потом входит на кухню: - Ну что, идти с ними на контакт?
- Не ходи, - улыбнулась, что б взбодрить: - Лучше оставайся в своей одинокой башне.
И завариваю ему успокаивающий чай. Но поможет ли?
... Перестройка. Ничего-то из нее не получится, пока будут живы обкомы-райкомы, пока не будет многопартийности, пока не будет хозрасчета на предприятиях, крестьяне не станут хозяевами земли. А гласность... В центральных газетах она с каждым днём «гласнее и гласнее», а у нас…
А-у, долгожданная! Где ты загулялась?
... После напечатания статьи о художниках, звонят Платону читатели по несколько раз в день, и он ведёт с ними длинные беседы. Вижу: ему это льстит. А меж тем секретарь по идеологии Обкома партии вызывал к себе зав. отделом «Рабочего» и беседовал с ним целых полтора часа по поводу публикации Платона.
... Вначале Платон не хотел идти на собрание художников, но я посоветовала:
- Иди. Потому иди, что отсутствующий всегда виноват.
И шло собрание аж шесть часов. Кулешов, зав. отделом культуры, сказал в выступлении, что статья Качанова пользы никакой не принесла, только потешила обывателей, а Платон взъерошился:
- Так Вы что, против гласности? Пусть она будет где-то там, но не у нас?
И резолюцию
