что пиратские диски заведомо «плохого качества». Ему часто вспоминалось, как он ездил в те годы в магазин на другой конец города, где торговали качественной аудиоаппаратурой и компакт-дисками. Там он то и дело облизывался на технику, выставленную на витринах, и мечтал, что когда-нибудь сможет её приобрести – ведь тогда он ещё не терял надежды, что когда-нибудь у него будут деньги. Но больше всего Джонни из тех поездок запомнился один продавец отдела компакт-дисков того магазина. Печальным взором оглядев шубу из искусственного медведя, умершего естественной смертью, которую тогда носил Джонни, парень сказал ему: «зачем Вы покупаете здесь? Поезжайте на Горбушку! Там в пять раз дешевле и ассортимент больше! Поверьте, Вы не заметите разницы в качестве, даже если станете слушать на аппаратуре, которую продают в этом магазине». Джонни не мог не обратить тогда внимания на тот такт, с которым продавец как бы намекал ему, что у него никогда не будет средств покупать аудиотехнику в том магазине. Но сколько Джонни ни ездил ещё в тот магазин, больше того парня там не было ни разу. И Джонни не мог не прийти к выводу о том, как в торговле поступают с продавцами, осмеливающимся говорить правду покупателям.
Впрочем, с тех пор Джонни давно уже по большей части потерял интерес к музыке. Теперь он имел возможность найти и скачать из инета практически любую понравившуюся ему когда-то композицию в хорошем качестве (минимум mp3 с битрейтом 256-320, а то и flac), но... не хотел особо.
Что же касается фильмов – другого традиционного предмета боёв на почве правообладания, то к этой теме Джонни всю дорогу относился достаточно спокойно. В кино он последнее время ходил, по сути, только за компанию с Леночкой, естественно, в то время, когда ещё с ней общался. Да и с другими девушками – теми, с кем он переписывался на сайтах знакомств, совместно просмотренные фильмы были для него чем-то вроде проективных тестов, открывающих окно во внутренний мир человека. Ведь ему были очень интересны люди, их внутренний мир, который так хотелось понять. А доставать расспросами человека, с которым не будет дальнейших встреч (те, с кем он знакомился, после того как его видели, как правило, продолжать общение с ним не хотели), было глупо. Более того, в царившей в его городе атмосфере обоснованного в принципе недоверия (слишком уж многие обманывали и использовали друг друга!) и подозрительности, тем более в отношении людей с явными странностями, лучше было не настаивать.
В то же время, Джонни всегда мог на законных основаниях поинтересоваться у женщины, понравился ли ей просмотренный ими совместно (не говоря уже о том, что за его счёт – хотя этого он, разумеется, никогда не стал бы ей высказывать!) фильм. Ведь в такой ситуации было бы очень глупо с её стороны реагировать на его любопытство враждебным вопросом, «с какой целью интересуешься?»!
Что же касается самого фильма, то содержание среднестатистических прокатных картин, которые он смотрел по выбору спутницы вместе с ней, обычно доставляло Джонни мало пищи для ума или чувства. И в самом деле, чем могла зацепить его орава «настоящих мужчин» – стероидных мачо, спасающих планету от пришельцев из недр галактики? О глубине же мысли создателей подобных фильмов говорит хотя бы тот факт, что при том технологическом уровне, на котором якобы велись боевые действия в снятых ими картинах, героям следовало бы тренировать не мышцы, а мозги.
Но увы, там и актёры играли соответствующие. Качки или бабские любимцы типа Тома Круза – кстати, нарциссической проститутки, которого сайентологическая церковь приобрела по сходной цене, чтобы поливать грязью психиатрию и психиатров, а заодно и миллионы ни в чём не повинных душевнобольных.
Были, несомненно, и другие картины – «не для всех». После просмотра подобного замороченного артхаусного высера многие интеллигенты принимались восхвалять глубину и нетривиальность затронутых тем, дабы не прослыть быдлом, не способным понимать и ценить подлинное искусство, адресованное избранным. Джонни же, не вхожий в такие круги, да и вообще склонный говорить в подобных ситуациях своё мнение, сколь бы непросвещённым оно кому-то ни казалось, попросту избегал насиловать свои больные мозги такими фильмами.
И было у него лишь несколько – быть может, от силы пара десятков – действительно любимых картин, в основном прошлых лет, в которых он видел особый смысл. Когда-то он даже под настроение неоднократно пытался поделиться своими соображениями относительно этих фильмов с другими людьми, однако их взгляды, словно говорившие «а лечиться не пробовал?», быстро гасили его энтузиазм.
Таким образом, при всём уважении к дедушке Ленину, Джонни было трудно согласиться с его утверждением, что «из всех искусств для нас важнейшим является кино». И соответственно, Джонни не видел веских причин ломать копья на пиратском фронте, дабы обеспечить всем страждущим свободный доступ к подобному, с позволения сказать, культурному наследию.
Хотя чисто по-человечески ему было жаль людей, слушавших любимую музыку на FM-радиостанциях или смотрящих зацепившие их фильмы по зомбоящику, где реклама длится дольше основного материала. Ведь для тех, кто им это предоставлял, они были всего лишь презренными любителями халявы, время которых ничего не стоило, а потому можно занять его сколь угодно длительным прослушиванием и просмотром рекламных материалов. А впрочем, эти люди, в основном очень молодые, у которых была словно бесцельная вечность впереди, и сами не очень-то ценили своё время.
Не менее сложно у Джонни складывались отношения и с художественной литературой. Во-первых, у него была тройка в аттестате об окончании средней школы по этой дисциплине. Такую ситуацию Джонни связывал с тем, что у него в своё время в подростковом возрасте не было достаточной зрелости, чтобы осознанно читать и понимать классическую литературу. И только уже в «студенческие» (это если бы ему удалось стать студентом, то есть) годы он осознал важность чтения, и старался по мере возможности компенсировать пробелы. С тех пор Джонни гордился тем, что ему удалось в какой-то степени восполнить своё невежество, пусть и по принципу «лучше поздно, чем никогда», знакомством с творчеством классиков, и был по этому поводу весьма доволен собой, чего не скрывал перед другими.
Однако более двух десятилетий спустя после окончания школы он случайно наткнулся в интернете на новость, повергшую его в настоящий культурный шок. Некто Сергей Лукавенко жаловался на кражу (понимая под таковой бесплатное скачивание текстов) своих произведений и грозился прекратить писательскую деятельность. И тогда, мол, серьёзная литература погибнет.
Прочитав данную новость с большим удивлением, Джонни неожиданно осознал, что он:
– Не знает, кто такой этот Сергей Лукавенко;
– Не понимает, каким образом прекращение писательской деятельности г-ном Лукавенко может повлечь за собой крах всей «серьёзной литературы», что бы тот под ней ни понимал;
– А главное, когда Джонни узнал, о чём пишет г-н Лукавенко, и проглядел несколько небольших его работ на предмет «о чём хоть там», то не испытал ни какой-либо насущной потребности *это* читать, ни ощущения, что знакомство с литературными трудами этого господина хоть как-то способствует внутреннему (интеллектуальному и моральному) развитию человека.
На всякий случай «а вдруг я что-то упустил», Джонни поспешил поделиться своими соображениями с представителями молодого поколения, среди которых больше всего читателей г-на Лукавенко. Но в ответ те не только не разделили критического настроя, но заявили, что такая позиция Джонни в отношении известного прозаика продиктована по большей части завистью материальному успеху и славе писателя, которые тот снискал своим талантом.
Однако Джонни совершенно не мог с этим согласиться. Так как по такой логике ему нужно скорее завидовать Шекспиру. Ведь про Лукавенко Джонни узнал совершенно случайно, а о Шекспире знают практически все почти четыре столетия спустя после смерти великого писателя и драматурга. К тому же, говорят, Шекспир был ужасным бабником – чем не повод завидовать для Джонни, явно не обласканного женским вниманием? Но Джонни не завидовал Шекспиру, а восхищался им! Он преклонялся перед гением человека, который одной сценой, где Ромео приходит к бедному аптекарю покупать яд, сумел сказать больше о причинах зла в людях и их взаимоотношениях, чем Джонни когда-либо надеялся выразить в своих сочинениях о психопатах и прочих деструктивных личностях:
ROMEO
Come hither, man. I see that thou art poor:
Hold, there is forty ducats: let me have
A dram of poison, such soon-speeding gear
As will disperse itself through all the veins
That the life-weary taker may fall dead
And that the trunk may be discharged of breath
As violently as hasty powder fired
Doth hurry from the fatal cannon's womb.
Apothecary
Such mortal drugs I have; but Mantua's law
Is death to any he that utters them.
ROMEO
Art thou so bare and full of wretchedness,
And fear'st to die? famine is in thy cheeks,
Need and oppression starveth in thine eyes,
Contempt and beggary hangs upon thy back;
The world is not thy friend nor the world's law;
The world affords no law to make thee rich;
Then be not poor, but break it, and take this.
Apothecary
My poverty, but not my will, consents.
ROMEO
I pay thy poverty, and not thy will.
Apothecary
Put this in any liquid thing you will,
And drink it off; and, if you had the strength
Of twenty men, it would dispatch you straight.
ROMEO
There is thy gold, worse poison to men's souls,
Doing more murders in this loathsome world,
Than these poor compounds that thou mayst not sell.
I sell thee poison; thou hast sold me none.
Farewell: buy food, and get thyself in flesh.
Come, cordial and not poison, go with me
To Juliet's grave; for there must I use thee.
(Exeunt)
Или, если говорить о соотечественниках, то взять того же Льва Толстого, который был граф, значит, сука, богатый. Да к тому же ещё жена у него была на двадцать шесть лет моложе его! Но Джонни не завидовал Льву Толстому, а восхищался его умением всего в нескольких строчках из романа «Воскресение» выразить трагизм потребительского отношения человека к окружающему миру, в первую очередь к живой природе, включая себе подобных (что проявляется в неуёмной тяге властвовать над ними):
«Как ни старались люди, собравшись в одно небольшое место несколько сот тысяч, изуродовать ту землю, на которой они жались, как ни забивали камнями землю, чтобы ничего не росло на ней, как ни счищали всякую пробивающуюся травку, как ни дымили каменным углем и нефтью, как ни обрезывали деревья и ни выгоняли всех животных и птиц, - весна была весною даже и в городе. Солнце грело, трава, оживая, росла и зеленела везде, где только не соскребли ее, не только на газонах бульваров, но и между плитами камней, и березы, тополи, черемуха распускали свои клейкие и пахучие листья, липы надували лопавшиеся почки; галки, воробьи и голуби по-весеннему радостно готовили уже гнезда, и мухи жужжали у стен, пригретые солнцем. Веселы были и растения, и птицы, и насекомые, и дети. Но люди - большие, взрослые люди - не переставали обманывать и мучать себя и друг друга. Люди считали, что священно и важно не это весеннее утро, не эта красота мира божия, данная для блага всех существ, - красота, располагающая к миру, согласию и любви, а священно и важно то, что они сами выдумали, чтобы властвовать друг над другом».
И хотя атеист Джонни не мог разделить религиозного пафоса Толстого, он считал слова писателя ещё более актуальными в современную эпоху нарциссизма и тотального потреб***ства.
