- Нет. Она утром на дачу уехала. К этому... как его...
- Георгий Сергеевич.
- Да, к нему. Рано. Часов в шесть.
- Откуда ты знаешь, что к нему?
- Она чешую долго начищала. И белье взяла кремовое.
- Тогда это дня на три.
- Как минимум.
- Ладно, мне нужно поспать.
- А на работу?
- Меня заменят. Я договорился.
Андрей благополучно проспал до вечера. А проснувшись и проглотив три калорийных пилюли, он принял душ, переоделся и снова пошел к Светке. Домой он вернулся часа в три ночи совершенно пьяным и, не раздеваясь, лег спать.
III
Следующим утром, проведя рукой по потемневшей чешуе своего лица, Андрей с трудом открыл опухшие глаза и увидел Лену, которая сидела на краю его кровати, держа на руках небольшого медвежонка, и плакала:
- Она сказала «мама»! Ты понимаешь! «Мама»!
Андрей сел, пошарил правой рукой под подушкой и, достав бутылку синего пива, быстро открыл ее и сделал несколько жадных глотков.
- А почему ты говоришь «она»?
- Потому что это девочка! Соня!
- Так у нее ж ссачка промеж ног болтается?
Елена пошарила у медвежонка между ног и, нащупав приличную ссачку, серьезно посмотрела на брата:
- Час назад ее не было.
- Ты просто не обратила внимания.
- Нет, ее не было. Она утром опять начала визжать, как вчера. Голодная была. Я встала и хотела сходить за травой, а потом еще поспать, но она вдруг сказала «мама». Я сразу подбежала к ней и всю ее осмотрела: вчера-то ведь мне не пришло в голову узнать, кто это: мальчик или девочка. Вот. И я назвала ее Соней. Сонечкой. А сейчас...
Лена растерянно посмотрела на брата и сделала несколько непроизвольных движений правой рукой, которой она сжимала Сонькину ссачку.
- Ты что делаешь, дура! Извращенка!
Сестра испуганно отдернула руку и, густо покраснев, опустила медвежонка на пол.
- Мухтаром, что ли, назвать? – предложил Андрей.
- Ты что, это же уже человечек почти! Борей назовем. Боренькой.
IV
Боренька развивался чрезвычайно быстро. На второй день после своего первого «мама» он свободно заговорил по-русски, на третий - стал большим любителем синего нефильтрованного пива, а уже через неделю он был на две головы выше Андрея и значительно шире его в плечах.
Следует отметить, что как раз в это время мама ребят решила немного пожить у Георгия Сергеевича. Таким образом квартира оказалась в полном распоряжении брата и сестры, которые, забросив все другие дела, с восторгом наблюдали за развитием хомячка. Борис быстро научился показывать сложные карточные фокусы, готовить вкуснейший борщ и хватать Лену за грудь. Андрей был очень доволен успехами своего питомца. И в один прекрасный день после того, как Боря, выпив три бутылки синего пива, приподнял бровь и со значением объявил: «Пока у меня на руках есть хоть один палец, я мужчина!», - стало понятно, что пришло время выводить его в люди. Лена не хотела ни с кем делить своего «сынулю», но согласилась с братом, что «без общества Боренька не сможет сделаться высокоразвитой личностью». Тогда они купили ему одежду, обувь и начали вместе ходить сначала в гости к своим друзьям, а потом и в ночные клубы.
Через месяц добрая половина девушек города была безумно влюблена в новенького: он был высок, строен, красив и «бешено сексуален». Даже мужчины не могли устоять перед его физическим совершенством и прощали ему решительно все. Посему Борька мог отварганить любую девицу, не опасаясь мести со стороны ее отца, мужа или парня. Более того, все считали Бориса иностранцем, ведь его тело было покрыто мягкой золотистой шерстью, а не чешуей, как у прочих жителей. И так как заграничное происхождение было у горожан в большом почете, Лена с Андреем всячески поддерживали эту легенду. И представляя своего питомца, они говорили: «Боря Хомячков, сын наших очень дальних родственников - иммигрантов в Гондурас в шестом поколении».
V
Полина Алексеевна жила в центре города, на четвертом этаже, в старой двухкомнатной квартире, где на полках стояло много книг, а на стенах висели пейзажи и натюрморты. Время от времени Андрей приходил ее навестить. Нередко он приводил с собой девиц и с удовольствием смотрел на их растерянные лица, когда они, раскрыв рты, разглядывали старые фотографии его пра-пра-прабабушки, на которых она демонстрировала свое прекрасное когда-то тело. Но не белая кожа заставляла девушек поднимать взгляд с фотографий и недоуменно смотреть по сторонам, как бы пытаясь найти ответ в странном убранстве этой квартиры, а ДВЕ пышных груди, что Полина Алексеевна кокетливо мяла в своих руках, позируя перед самыми известными фотографами того времени. Да, Полина Алексеевна принадлежала к эпохе, о которой современное поколение знало только из учебников истории. По официальной статистике, таких как она в этом городе оставалось не более восьми человек. Это были последние живые напоминания о том, что когда-то мир был другим.
Она очень любила своего пра-пра-правнука, но с Леной практически не общалась, так как с восемнадцати лет предпочитала иметь дело только с мужчинами. И именно к ней Андрей пришел за советом, после того как сестра сообщила ему, что у них с Борей будет «маленький».
- А вот и мой чешуйчатый внучок! – радостно воскликнула Полина Алексеевна. - Обустраивайся, а я пока чаю принесу.
Андрей прошел в комнату, сел в кресло и взял со стоящей рядом тумбочки большую черную книгу. «Расовая теория до 1917 года», - прочитал он и улыбнулся.
- Бабуль!
- Чего?
- А что это ты такое читаешь?
- Погоди, сейчас приду.
Она вошла в комнату, неся в руках большой поднос с чашками и чайником.
- Убери скорей книги со стола. И помоги мне.
Андрей положил книги на тумбочку, затем взял у Полины Алексеевны поднос и поставил его на столик. Бабушка села на маленький деревянный стульчик и начала разливать свой странный темно-красного цвета чай.
- Ну, что там у тебя?
Андрей сделал большой глоток ароматного напитка.
- Эх, какая ж вкуснотища! Где ты его все-таки берешь?
- Есть места. Но они только для взрослых.
Полина Алексеевна улыбнулась.
- Бабуль, тут такое дело... У нас был хомячок... И он, это... подрос. Вот. И...
- Боря Хомячков. И что с ним?
- Ты его знаешь?
- Андрюша, брат твоей матери держит в городе почти все ночные клубы. Естественно, я знаю все. Что там случилось у вас?
- Ну… Как бы сказать… Он с Леной это... тюх-тюх, и у них... В общем, у них будут дети.
- Вот как?!
- Ну да. И я даже не знаю, как теперь…
- Где ты его, кстати, взял, давно хотела спросить?
- На рынке купил. Он так смотрел на меня.
- Ясно. Ну а что тебя, собственно, беспокоит?
Андрей удивленно посмотрел на Полину Алексеевну.
- Чего смотришь? Ты же ешь фалестридовый хлеб на силицине, пьешь синее пиво, окучиваешь баб с тремя титьками, чешую свою машинным маслом чистишь.
- Ну уж не машинным.
- Неважно. Главное, что ничего страшного случиться больше не может, потому что все уже давно случилось. Ну, родится у них ребенок в шерсти и с четырьмя яичками, ну и что.
- А если девочка родится?
- Ну, будет волосатая девочка. Все ж лучше, чем в чешуе.
Полина Алексеевна с тоской посмотрела на затянутое красными тучами небо и вдруг заплакала.
- Бабуль, ты чего?
- Иди домой, Андрюша, и ни о чем не беспокойся. По крайней мере дети их будут нормального роста.
Она встала и медленно пошла на кухню. Андрей посидел еще немного, затем снова взял в руки «Расовую теорию до 1917 года» и наугад открыл ее. На странице было изображено два штатива, на одном из которых был установлен человеческий череп, а на другом - какой-то измерительный прибор. Над изображением было написано «Знаки вырождения». Андрей недоуменно пожал плечами, закрыл книгу и положил ее на стол. Затем он сделал еще один глоток темно-красного чая, встал и пошел домой. А может, к Светке. Кто его знает.
Байрон
В это утро Джордж Гордон Байрон проснулся раньше обычного. Он посмотрел в огромное окно своей спальни и улыбнулся: погода была прекрасная. Затем, не одеваясь, он сел за стол, взял перо, бумагу и принялся за работу…
Через несколько минут лорд остановился. «Хм», - пробормотал он, перечитав стихи, и задумался. Никогда еще он не писал ничего столь же прекрасного. Снова взглянув в окно, он почесал небритую щеку и воскликнул: «Эх, все-таки я чудовищно хорош!»
Вскоре в его покои вошел статный Паркер и объявил, что внизу его ожидает Томас Мур . Байрон кивнул, надел новенький восточный халат и спустился в приемную.
- Что-то вы рано сегодня, мой любезный друг, - сказал он, пожимая приятелю руку.
- Джордж, не обессудь. Я хотел выпить с тобой по стаканчику темного ирландского пива. Кроме того, мне не терпелось рассказать тебе, что Роджерс сегодня опять устраивает прием в своем замке.
- Ты снова завидуешь, Томас. Ты снова завидуешь.
- Джордж, но ведь это же неприлично.
Байрон посмотрел на Мура и, не открывая рта, провел языком по верхним передним зубам.
- Какая ты свинья, Джордж, твоим издевкам нет конца.
- Хватит болтать. Пойдем лучше выпьем.
Они неторопливо прошли в столовую, где на маленьком хрустальном столике уже стояла запотевшая бутыль холодненького ирландского пива.
- Паркер, как всегда, прозорлив, - сказал, улыбаясь, Байрон.
- Паркер, действительно, прозорлив. А вот чем это у тебя здесь воняет?
Лорд принюхался.
- Да, правда воняет. И пренеприятно. Паркер!
Дворецкий тут же оказался перед хозяином: подтянутый, чисто выбритый, гордый.
- Скажи-ка мне, мой любезный друг, отчего это в моей столовой такой запах?
- Не могу знать. Но тотчас же распоряжусь, чтоб устранили.
- Распорядись, распорядись. А мы, пожалуй, пройдем в мои покои. Здесь же находиться невыносимо.
Напившись пива, друзья отправились на пешую прогулку. А нагулявшись, решили все же нанести визит Сэмюэлю Роджерсу, празднества у которого славились размахом и всевозможными вольностями.
Аристократ встретил их, обаятельно улыбаясь.
- Друзья мои! Как я рад! Как замечательно! Я ведь как раз...
- Устроил вертеп!
- Том, веди себя прилично, - поправил приятеля Байрон.
- Оставьте, Джордж. Я уже свыкся с мыслью, что наш Томас - грубиян.
- А твои стихи - дрянь! – огрызнулся Мур.
- Ну, вот видите.
- Ты совершенно несносен, Томас! - сказал Байрон, с неодобрением посмотрев на друга.
- Полноте, Джордж. Пойдемте-ка, я вам лучше покажу новый экземплярчик в моей коллекции египетского антиквариата.
И взяв Байрона под руку, Роджерс повел его в свой кабинет.
Два часа спустя, после приятных разговоров с очаровательными графинями, баронессами и просто девками, после пения комических куплетов и курения сигар, мужчины, а равно и женщины, собрались в просторной зале послушать новые произведения Вордсворта, Байрона, Мура, Теннисона и самого Сэмюэля Роджерса. Стихи были хороши как всегда, и после каждого выступления зрители хлопали в ладоши и осыпали поэтов комплиментами. Когда же пришел черед Байрона, он прочел стихотворение, написанное утром. Что тут началось! Таких оваций лорду получать еще не приходилось. Дамы облепили Джорджа со всех сторон, всовывая ему в карманы записки со всевозможными предложениями; мужчины хлопали в ладоши, выкрикивая «Браво!»; французский посол, прижав ладони к побледневшим щекам, тихонько
