Нежто я хохол с Украины,
родства непомнящий
и добра?
/на злобу дня/
Кретин, скотина, ублюдок бесславный!!!
О ком это я?
Были вдвоем, Лялька ушла – так о ком?
Она ушла вся расстроенная, а в комнате витал ее запах: такой родной, такой знакомый - никаким ароматом не перебить. А в зеркале, должно быть, хранится еще фантастическая по красоте ее улыбка или на прекрасных глазах бриллиантовые слезки: Лялька невероятно красиво умеет плакать. Это другие бабы ревут белугами, размазывая сопли, а моя жена плачет совершенно изумительно. Щеки сразу же покрываются детским румянцем, глаза становятся огромными, а личико несчастным. И любой, кто видит это, чувствует себя последним мерзавцем, если немедленно не кинется ее утешать.
Встал и прошелся по комнате: когда ходишь, лучше соображаешь – это давно известно. Сейчас, правда, не слишком помогает. Единственное, что пришло в голову – глянуть в зеркало.
Как сказал поэт – ах, обмануть меня нетрудно: я сам обманываться рад.
Заглянул – никого, кроме кретина, скотины, ублюдка бесславного. Он почесал вслед за мною нос – реально есть повод надраться: в голове все так и ходит ходуном, как в центрифуге. И горечь испытываю, и злость, и печаль. Только нет в ней ответа – почему же сбежала от меня непутевая, запутавшаяся в себе и чувствах своих, жена моя? Для чего сейчас, могу догадаться – наедине где-нибудь очень качественно пореветь.
Бог в помощь! Слезы несут облегчение.
С какой бы радостью я сейчас послал все к чертям собачьим и умчался, схватив Ляльку в охапку, куда-нибудь да подальше. И стал бы энергично укреплять наши семейные отношения - делать их прочными и незыблемыми. И заставил бы ее смеяться, забыть все плохое, что было до этого – где же ты, милая, была? я чуть не состарился! Потом день за днем делал бы ее счастливой. Кофе в постель? Ради бога! Камушки в ушки? Не вопрос! В Большой театр в Москву слетать? Почему нет?
И жили бы мы так хоть недолго, но счастливо!
Но, увы, реальность не терпит сослагательного наклонения – и счастлив я не был.
В пятиэтажном многокомнатном муравейнике проживающим на одном стояке дела нет до моей беды – пить буду, значит, один, хотя хорошей компании даже кошка рада. Если же найдется такой, кто скажет, что я был гадом – загнобил овечку бедную, и она от меня сбежала – точно морду набью: нервы уже ни…. в Красную Армию.
И, как обычно, здравый смысл оказался не у дел.
Хотя готовился к операции под кодовым названием «А ля в запое» весьма основательно. На работе решил взять два отгула. Отпустили с явной неохотой, но возразить не посмели – второй уже месяц пашу без выходных, по двенадцать часов, а то и сутками.
- Ты смотри у меня, не вздумай другую работу искать! А то поговаривают - в ОГТ зачастил. Думаешь, у них зарплата больше? Лучше у меня попроси, я тебе всегда доплачу! – сказал начальник цеха и выписал мне материальной помощи тридцать рублей.
Опа-на! У меня моментально поменялись планы.
- Вернешься, Агарков? – начальник придерживал за самый краешек мое заявление и не отпускал, хотя я потихоньку тянул лист бумаги к себе. – Точно вернешься?
- Если в живых останусь, вернусь.
Это была неправда, но обещания – дело такое.
- О как! Ты куда вообще собрался-то? На войну что ли? Ты лучше скажи! Нет, ты скажи! Я настаиваю!
- Решил сына похитить.
- Ничего себе! – присвистнул начальник, меняясь в лице. – За что? То есть я хотел сказать - как это?
- Да я не совсем – вот на эти только выходные, - кивнул на бумагу. - Свозить мальца в Увелку к дедам – они его уж порядком не видели….
Маетно было беседовать о личном с посторонним-то человеком. Маетно и неудобно. Никогда прежде дальше рабочих вопросов наше общение не продвигалось.
Никогда! А тут….
Мне показалось вдруг, что начальник стал посматривать на меня, как на убогое существо – но выдал, так выдал с гордостью алхимика, только что трансмутировавшего свинец в золото:
- Ты башкой только ешь? Если с бабой сойтись не можешь, то и с ребенком рви насовсем. Она тебе через него все нервы вымотает – поверь моему горькому опыту. Вроде бы не дурак, а ведешь себя, как сумасшедший.
- Точно сошедший и уже давно – когда встретил ее. Как говорится, аналогов в мире нет, и пока не предвидится.
- И у меня было такое – сначала любовь на всю жизнь, потом брак, заключенный на небесах, в котором мне милостиво позволяли любить. Вышло не очень-то. Закончилось плохо – муж мужем, а любовник нужен: она присобачила мне рога и помахала рукой. В ее глазах я теперь если и стою выше клопа, то значительно ниже таракана. Вот и пойми - что этим бабам надо? Попробуй, пойми…
- На то и жизнь, чтобы учиться, - вроде как возразил я. - Ничто так не способствует усвоению ее уроков, как шишак посреди лба.
- Женщины не способны любить, и только глупец верит в обратное!
- Надежда живет в нас до самой могилы.
Начальник с грохотом взгромоздил оба локтя на стол – впился растопыренными пальцами в свои волосы, отчаянно нуждающиеся в услугах парикмахера, застонал протяжно, забормотал что-то про глупых доверчивых и порядочных мужиков, про сучек, ломающих им жизнь, про себя самого, пострадавшего в точно таком же деле….
Ныл и ныл очень долго – мне показалось, бесконечно: если и намеревался когда-нибудь закончить это дело, то свои намерения ничем не выдавал.
Чего-то не понимаю - надо срочно уходить на пенсию.
Поднял на него глаза. Темное суровое лицо начальника казалось слишком жестким для его возраста. Сейчас ему тридцать, а к сорока он высохнет окончательно, и будет выглядеть как из конины вяленый. А во взоре столько горячей страсти, что кажется – глянет на яйцо, оно вкрутую сварится.
Мне только яичницы жареной не хватает! Я бы колобком от него укатил - отнес заявление в отдел труда и заработной платы, в кассе получил матпомощь и за сыном помчался в Розу. А слушать все это идиоту под силу.
Я уже откровенно зевал закрытым ртом, раздувая ноздри.
Обычное обращение к начальству по личной просьбе вдруг повернулось как-то не так – смотрящий по цеху, взяв покровительственный тон, принялся вдруг учить меня, как себя с бабами надо вести. Ну, прямо старший брат или лучший друг, честное слово! Советов мешок надавал, как понимать ее – тонкую женскую натуру.
И слушать не хочется, и не уйдешь, а время подписанных отгулов уже идет.
Интересно, он готов брать деньги в обмен на советы по устройству личной жизни?
Скучая, смотрел в окно. За окошком была зима - трескучая, морозная, красивая – во всем величии своей холодной ярости! Какой и должна быть в декабре – с сугробами, с деревьями в снежном убранстве. В городе все это уничтожают дорожники да едкие газы, а в Увелке сейчас благодать!
Начальник все ныл – крыша, что ль съехала и на боку застряла? Талдычит о своей ушедшей жене – без конца совместную жизнь вспоминает: как хорошо им бывало, как и не очень. Как разговаривать могли безумолку, и неделями молча дуться. Всяко было….
- Скучно ей? Одиноко? Сказала бы – шутом нарядился и под бубен плясал. Я ведь на ней женился в восемнадцать ее неполных лет. Она кроме клизмы в себе ничего хорошего до тех пор не видала. Впрочем, и я тоже девственник был - душой и телом: единственной обидой, которую мог нанести женщине, оказавшись с ней в одной постели, была бы попытка стянуть на себя все одеяло. Сынишка у нас – расторопный очкарик с умными глазками, прилипчивый почемучка. Я ж теперь с ним не общаюсь – а все из-за сучки….
Он потер лоб, будто пытался прочистить мозги.
Впору его утешать – слабого духом и неподготовленного к говенным поворотам судьбы. Так и хочется сказать – сопли, чудило, подбери! Ведь для начальника цеха номерного завода слабость духа сродни государственной измене. Однако, сталкиваясь с проблемами психики, не стоит орудовать ломом.
Словно уловив мысли мои, добровольный наставник по семейным вопросам шмальнул подозрительным взглядом и мигом свернул монолог самоеда:
- Ладно, все, поезжай – в понедельник жду.
Осадков выпало столько, что коммунальщики не справлялись, хотя день и ночь лопатили жуткую мешанину из снега, соли, песка и грязи. В одном месте автобус с рабочими «Станкомаш – Роза» слегка занесло – задний бампер заскрежетал, задев подмерзший сугроб на обочине.
- Твоя мать, а! – выругался водитель на весь салон.
Но не одно лишь это обстоятельство имело место быть на пути моем к задуманному круизу. Родственники вдруг уперлись – без добра Оли сына они мне моего не дадут. Где же супругу свою найти? Звоню вахтеру в общежитие ДПА. Грит, давно не видала, но как увидит, обязательно скажет, чтоб позвонила.
- Может, они с Куликовым снимают квартиру? У вас нет телефона?
Теща пятится от меня как от туберкулезного и прячет глаза.
- Анатолий, если вы меж собой не ладите, то при чем же здесь мы и ребенок? Оля разговаривать с тобой не желает? Значит, заслужил. И вообще, она никогда тебя не любила, если хочешь это знать. Никогда не любила, потому и ушла - она мне сама призналась недавно. Очаг семейный ваш навсегда погас - осталось печальное пепелище. На что ты надеешься? Чего ты хочешь? Зачем сюда приезжаешь?
– Охренеть, не встать! – стыдился ругаться при теще, да вырвалось.
Ага! Перешла в наступление! А фамилия Куликов ее оскорбляет. Учтем.
Помедлил с ответом, взвешивая все «за» и «против», по принципу – не навреди себе сам.
- Я понимаю: была любовь недолга – расстанемся мы без слез. Но сейчас я не к ней, а к вам обращаюсь….
Не получается у меня дипломатии, и позиция весьма ущербная - все слова кажутся неподходящими. Не понимают меня! И не поймут, а только посмеются. Их ведь не разжалобишь чувствами к сыну. Не донесешь всей правды, как я любил их дочь и продолжаю любить, не смотря ни на что.
Теща стоит на железной позиции:
- Оля привезла к нам Витюшку, она и может забрать. А ты в Увелку собрался – на автобус не опоздаешь?
Н-да, что-то сегодня все не так: видимо крест на мне поставили окончательный – как зять не подхожу, на антикуликовий не тяну. И явный намек – не пошел бы ты вон.
А я практически и не вошел: стою у порога обутый, одетый, но вполне адекватный – не мочился на пол, не домогался мебели. Сына потискал чуток, и его тут же заныкали куда-то – квартира большая, комнат много. Да вот еще телефон на трюмо был к услугам….
Показался сам себе в зеркале обиженным старым вороном из забытой детской сказки, и разозлился – да, твоя мать! И заволновался, будто на болотную кочку ступил - качаюсь на ней, балансирую, а куда дальше, не знаю. Отвратительное состояние неопределенности.
И понял таки суть момента – ребенка мне не дадут хотя бы просто из чувства мести. Есть возможность пнуть – пнут! Все люди всех сословий так устроены, и не надо ля-ля про интеллигентность, уходящую в поколения.
И скандалить не надо - себе будет хуже.
Я попрощался и вышел вон, отгородив от них дверью вселенское горе свое.
Горе ведь, чего уж. Если до сего дня я ни минуты не сомневался, что мои глубоко порядочные родственники сохранят как минимум нейтралитет в наших семейных разборках с Лялькой, то теперь понял – они решительно встали…. нет, даже не на сторону дочери, а против зятя, найдя во мне корень зла всему происшедшему. И мой сын в их руках стал орудием мести. Забыли закон природы - ребёнок навсегда закрепляет ментальную связь между родителями. А
