кожей - он появился на пороге ставшего ему родным жилища и радостно сообщил всем присутствующим:
- Здравствуйте, дорогие мои! Перезимовали, теперь будем жить! По случаю моего выздоровления предлагаю организовать в нашем доме коммуну. Вторую в городе! После суровой зимы мы сроднились друг с другом. Вы приносили мне в больницу последнее, отрывая от скудных своих пайков. Все выжили, никто не умер, не опух от голода - даже дети, даже киевская старая наша бабулька. Теперь мы одна семья. Короче, кто за коммуну?
Председателем выбрали деда Василия, заместителем - Павла. Но что делать дальше, никто не знал. От хозяйской картошки остались лишь два ведра очисток на посадку, а до первой зелени было ещё далеко. И тут с трудом передвигавшаяся бабуля, которую все подкармливали зимой, будто отдавая долг совести, поделилась своим горьким опытом украинских голодных зим. Заново перелопатили освободившийся от снега огород и нашли-таки с десяток мёрзлых клубней картофеля. Очистили их от кожуры, размяли, высушили у печки. Полученным порошком, напоминавшим крахмал, можно было заправлять жиденькую похлёбку, которая и выручила коммунаров. Тем более, что неподалёку было колхозное картофельное поле, в течение весны неоднократно перекопанное горожанами – не впервые случился голод в здешних местах. Так и дотянули до ранних нежных побегов крапивы, сныти и прочей съедобной зелени.
Дед Василий, хоть и стал председателем Коммуны, не понимал до конца сути этого нового для него образа жизни. А потому частенько обращался к своему заму с каверзными вопросами:
- Вот скажи мне, Павел. Выходит, жить коммунары будут вместе, работать вместе и все вопросы решать голосованием. Это я понимаю. Но вот как они жениться будут?
Молодой человек морщился от таких слов, чесал в затылке и рассказывал старику о мировом опыте, о том, что семья – это пережиток прошлого, что между коммунарами должны быть лишь временные связи, что ни в коем случае нельзя, чтобы человек стал индивидуалистом, рабом семьи:
- То, что мы здесь объединились – это так, чтобы старики и дети зимой не голодали. А вот у Артёма в Доме Коммуны всё серьёзно, и ребята решили, что вполне допустимы браки по взаимному согласию. Но детей, ввиду большой скученности, постановили пока не заводить. Хотя, и аборты тоже делать нельзя – закон запрещает. Вообще, все вопросы внутри Коммуны надо решать открыто, голосованием. Тут пролетарское чутьё должно быть у каждого. Один человек может ошибиться, коллектив – никогда.
- А детей, значит, вы все вместе воспитывать будете? – саркастически ухмыльнулся дед.
- Ничего смешного! Есть ясли, детские сады, школы. Сознательные родители станут отдавать малышей в интернаты. И это правильно. Пойми, дедуля, деток этих воспитают настоящими коммунистами. Ведь они - наше будущее!
- Эх, молодо-зелено, - вздохнул старый рабочий. – Ничего-то вы не понимаете в жизни. Ведь мать – она на то и мать, Мадонна с младенцем. Никогда она не отпустит своё дитя, не отдаст никаким воспитателям. Материнский инстинкт – он в женщине самый сильный, самый первородный.
- Молчи дед! Неправда твоя. Революционная сознательная молодёжь может горы свернуть ради светлого коммунистического будущего. Что нам какие-то звериные инстинкты? Мадонна… Иконы… Ты эти поповские штучки брось!
- Горы-то свернуть – невелика работа, - вздохнул Василий. – Ты вот попробуй сущность свою, не тобой сотворённую, хоть на каплю, хоть чуточку изменить. Нет, ничего у вас не выйдет, дорогие мои коммунисты… или коммунары.
Павел ещё о чём-то говорил, что-то доказывал. Но дед только махнул рукой и пошёл по своим делам.
------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
5.
Летом в Зеленодольске благодать. Лес рядом, а в нём грибы, ягоды. Волга блестит вдалеке своей соблазнительной голубизной, а вдоль неё через весь город протянулась заросшая камышом протока – Ремешка. В начале июля ночи совсем короткие, а карась на рассвете клюёт – только успевай подсекать. И лишь забрезжит за окном светлая розовая полоска, как вдруг какая-то непреодолимая сила будто толкает Павла в бок. Он с трудом отрывает от подушки голову, берёт в сенях удочку, сумку с припасами и отправляется к излюбленному давно прикормленному месту, чтобы в очередной раз испытать своё рыбацкое счастье, а заодно и побаловать коммунаров свежей речной рыбкой.
Трудно описать всю прелесть раннего летнего утра на небольшом водоёме между широких разлапистых кустов, тянущих свои зелёные ветви к неподвижной загадочной водной глади, ещё хранящей теплоту вчерашнего жаркого дня. Назло приятному утреннему холодку по протоке стелется лёгкий прозрачный туман, а круги на воде напоминают о том, что рыба проснулась и в тёмной речной глубине ждёт не дождётся, чтобы привычным движением губ легко и непринуждённо сорвать вожделенную наживку с крючка незадачливого рыболова.
Через час в садке у Павла плескались с десяток упитанных карасиков, а он, увлечённый древней игрой с поумневшей за тысячелетия рыбой, вдруг увидел нечто такое, что заставило его забыть обо всём на свете. Совсем рядом, за большим кустом, в свете лучей восходящего солнца - водную гладь вдруг покоробило, плавно отталкиваясь от неё изящными маленькими ручками, сказочно прекрасное существо… почти русалка. Обнажённые нежные плечи, небольшие груди под зеркальным слоем воды, прочие прелести, о которых можно было только догадываться – всё это гармонично вписывалось в величественный утренний пейзаж небольшого закрытого от посторонних глаз водоёма.
Рыбак зачарованно смотрел на божество, плескавшееся совсем рядом - за полупрозрачной зелёной завесой. И не понимал, откуда эта невиданная прелесть могла появиться здесь, рядом с ним, на этой древней планете, в этот неподходящий для нежных чувств момент, когда его страна напрягла все свои силы, пытаясь одолеть наседавшего на неё врага…
Эти мысли промелькнули в его охваченной восторгом голове, а сам он, опасаясь пошевелиться, просто сидел, смотрел, и лишь немного отойдя от потрясения, узнал, наконец, дочь своей квартирной хозяйки - тринадцатилетнюю Лидию. Искупавшись, девушка оделась и как ни в чём не бывало пошла домой. Павел подождал ещё немного, постепенно приходя в себя, собрал вещи и последовал вслед за ней. Тем более - пора было отправляться на работу.
6.
С тех пор всё изменилось в жизни шестнадцатилетнего юноши. Мир стал другим – ведь рядом обитало прекрасное существо, с которым он навсегда связал свою молодую жизнь. Нет, он не пытался чего-то добиться от юной красавицы, не обременял её объяснениями или обязательствами. Они просто дружили. Вместе ходили на танцы в Дом Коммуны или в расположенный неподалёку большой бревенчатый клуб имени Парижской Коммуны. Смотрели фильмы, танцевали под новое, только появившееся чудо техники – патефон.
А по выходным для молодёжи играл струнный оркестр. После танцев - по дороге домой – многие пары задерживались, прощаясь друг с другом в Поцелуевом Парке. Там, где после войны был зажжён Вечный Огонь. И хотя Павлуша с Лидой жили в одном доме, они всё равно заходили сюда. Сидели на лавочке под разлапистыми липами, говорили о будущем, обо всём на свете, и юноша с наслаждением держал в руках детскую ручку своей нежно любимой красавицы. Они не скрывали свою любовь, не прятались. Но честно, по-комсомольски решили подождать немного, пока не станут взрослыми. Ведь Лидии к концу лета исполнилось всего четырнадцать лет. И что бы ни случилось, влюблённые старались держать своё слово. Тем более, что им и без плотских утех было очень хорошо вдвоём.
Нынешней молодёжи трудно понять всё это. Но так было, это несомненно. Молодые люди в те далёкие годы раньше становились взрослыми, а потому старались быть честными перед собой, перед комсомолом и перед своей великой Родиной. Так они были воспитаны.
Забегая вперёд, скажу, что через полгода комсомольский вожак Артём добился своего, и они с Павлом, семнадцатилетние, были отправлены сначала в учебный отряд, а затем - на фронт. Оба погибли, подобно миллионам их сверстников. Похоронки на них пришли осенью 1943-го года.
7.
До весны сорок третьего Александра дотянула с трудом. Действовала карточная система, и ей, воспитательнице детского садика, было положено меньше продуктов, чем рабочим на оборонных заводах. Двенадцатилетний сын Володя ел мало, но четырнадцатилетней Лидии нужно было хорошее питание.
- Не пей так много воды, - говорила Шура дочери, - водянкой заболеешь.
- Это как? – удивлённо переспрашивала девочка.
- Опухнет у тебя живот, тогда узнаешь, как. Сейчас я лучше картофельных очисток сварю.
Вовка пытался помочь матери – ходил на затон к рыбакам, выпрашивал у них мелких ёршиков, из которых дома получалась наваристая запашистая уха. Но ближе к весне лёд просел, снег стал влажным от выступившей на поверхность воды, и добытчик возвращался домой с мокрыми, задубевшими от мороза ногами.
- Всё, больше на Волгу не пойдёшь, - строго наказывала ему мать, раскладывая возле печки сырые носки, размокшие старые лапти и только что выстиранные портянки-обмотки.
Довоенная кожаная обувь износилась, новой взять было негде, и городские жители, в большинстве своём, ходили в лаптях.
– Завтра Лида с подругами за валежником в лес собирается, вот им и поможешь, - наставляла сына Александра. - Дрова заканчиваются, теперь ветками топить будем.
Семья из Ленинграда ещё под Новый Год отметила новоселье. Они получили комнату в новом просторном бараке. Оставшиеся коммунары по-прежнему жили одной семьёй и помогали друг другу. Дед Василий заходил иногда - приносил новости от Павла. Со страхом и надеждой горожане ждали почтальона – пожилую женщину, разносившую по домам либо ужас похоронок, либо маленькие треугольные конверты - весточки с фронта.
Картошка в доме давно закончилась, остались только крупно нарезанные очистки на посадку. Но и их приходилось подъедать в надежде на то, что весной у соседей можно будет взять взаймы немного семян.
- Ма, у меня живот болит, - заныл Володя, который сидел на скамейке и отпаривал в тазу заледеневшие ноги.
- Ой, это от картофельных очисток, - отозвалась Лида. - Нам в школе говорили, что нельзя их есть, они для организма вредные.
От больного живота в медпункте Шуре дали таблетки, но детей кормить было нечем. Полученный на карточки чёрный, будто вакса, хлеб исчезал мгновенно – ей самой доставались крохи. Всё, что можно было продать, давно продали. Вернее, обменяли в окрестных сёлах на продукты. Летом кормились огородом, ходили в лес. Грибы, ягоды, щавель, дикий лук в лугах собирали - тем и жили.
«Эх, дотянуть бы до мая, до первой лохматой наваристой крапивы! – думала Шура. – Но что делать сейчас? За одичавшими собаками гоняться? Да они, разбойники, скорее тебя загрызут, чем ты их без ружья поймаешь! Зеки, слышала, едят собачатину - от туберкулёза помогает. Волки откуда-то появились. Знакомый охранник видел, когда на лесозаготовки заключённых водил. Страшно», - эти мысли не давали женщине покоя ни днём, ни ночью…
Говорят,
