Роман "Медвежья кровь", ч.1, Запись первая.

худощавый, в шапке с ушами, завязанными наверху, в легком пальто без мехового воротника. Он улыбался, и глаза его, по-прежнему внимательные, умные, добросердечно и пристально смотрели на меня. Лицо продолговатое, но без лишних округлостей, высокий лоб, крупный, длинный нос, небольшой рот и тонкие губы. Умное и очень доброе лицо. Сразу представил его в своей казанской комнате: курящего, задумчивого, одухотворенного, слушающего фортепьянный концерт Моцарта. Или беседующего со мной о материальности мира, постоянно зажигающего сигареты, взволнованного, бросающего на меня горящие, умные взгляды, пытающегося объяснить мне что-то. Неужели его больше нет? В глазах у меня защипало.
 Я спрятал фотографию и снова обратился к тетрадям, но, чем дальше я их перелистывал, тем отрывистее, нервнее становился прекрасный почерк Саши. Начал читать и понял, что мой друг был серьезно болен, потому что события, которые он описывал, были слишком жуткими, нереальными, хотя казались удивительно правдоподобными.


4

 Прошло двадцать лет. Работать в школе становилось все тяжелее и тяжелее. Все свои мысли и чувства, всю свою боль я выразил в сборнике рассказов, который издал в Казани в 2007 году. В магазинах книга спросом не пользовалась, тогда большую часть рассказов я поместил в интернете, на литературных сайтах. Здесь ее стали читать по-настоящему, и несколько присланных неравнодушных отзывов говорили, что личность и судьба, мышление и страдания российского учителя начала 21-го века в моих рассказах изображены верно.
 И все эти двадцать лет я читал и перечитывал записи Оленевского, порой мне казалось, что я сам писал их, потому что сходство его и моих учительских и жизненных путей, мыслей и чувств было поразительно. То ужасное до невероятности, что испытал он, было знакомо и мне, хотя только в чувстве, а не в предметной реальности, как у него.
 Пил я редко, но много и долго, от этого развивались болезни – все должно было закончиться довольно плачевно, если бы жена не надоумила меня пойти в церковь и креститься. И Господь спас: ныне я уже не мог пить, молясь и стараясь жить по Его закону.  Более того, Он смог изменить мое мировоззрение, душу: через мучительные размышления, постоянно читая христианскую литературу, в страшной борьбе со своим прежним сердцем я шел и иду к Нему, к Его всепрощающей и самоотверженной Любви.
 Саша, вероятно, погиб, а я родился заново, в Боге, и теперь могу оценить Сашу и его судьбу, себя и свою судьбу по-новому, более истинно, как личность и жизнь учителя последних лет советской власти. Перед вами исповедь сына своего века.
 


























         
          Дневник
   А. А. Оленевского.



Часть первая.

      Начало превращения.

                                           
                                            1987 год.






                                                                                                    16 августа.


Запись первая.

Начало новой жизни.


Властная сила добра и света,
исходившая от школы, повлекла
                                  меня к ней.(1)

                                  Осташевский А. А. «Медведи».


                                                              1

 Далеко за деревьями пламенел закат. Его лучи, проходя через их вершины с полуоблетевшими листьями, струили мягкий желтый свет на чуть возвышающийся перекресток дорог, вдоль которых стояли развесистые клены и дубы. Вокруг была успокаивающая, целебная для меня тишина. Ни ветерка, все задумалось о чем-то вечном, истинном, перед которым становятся мелочными, ненужными привычные подробности жизни: желания, страдания, предметы и действия. Наверное, только в деревне, на природе, возможно так почувствовать вечность, смысл которой раскрывается в чем-то чрезвычайно простом, понятном чувству, но не рассудку.
 Я стоял на этом перекрестке дорог. Позади был город с его белыми, безликими домами и такими же безликими, но жестокими людьми. Там я потерял все: родителей, друзей, любимую жену, все надежды. Там меня предавали, гнали, не понимали и не хотели понять. Там все было ненастоящее – все вызывало жестокие страдания, а здесь я наслаждался простой истинностью природы. Истинность была везде: в том, как стоят эти простые деревья, как они грустно склонили осенние ветви, она была в каждом желтом листочке на них, в каждой пылинке на земле. Наверное, эта естественность и намекала о вечности.
 Итак, я приехал в провинциальный городок Медведеево, чтобы в спокойной атмосфере наконец-то начать серьезно работать по специальности, преподавателем русского языка и литературы.
 Там, в Казани, лежа на топчане охранницкой, где временно работал и ночевал, я встал перед выбором: каким сделать свой новый жизненный путь? Обманывать потерявших мое уважение людей и сделать карьеру или отдать себя, свои знания и способности им, тем же людям? На первое, я чувствовал, не был способен: карьера подлеца вызывала тошноту и пустую тоску. Второе казалось наивным и глупым, но было ближе моей натуре, не вызывало тошноты. Избрав этот путь, я пошел в Министерство просвещения и Управление профтехобразования, где мне любезно предложили маленький приволжский городок Медведеево, сельское техническое училище.
 И вот, сегодня я бодро шагал с чемоданом и сумкой на плече на место своей новой работы, в новую, неведомую мне жизнь. Совсем недавно одинокий, свободный, но никому не нужный, сейчас я радовался, что вновь вписываюсь в общество человеческое, что земля перестает качаться под ногами, как палуба неуправляемого корабля.
 Когда-то мне крепко не повезло в школе: очень тяжело было управляться с учениками, но я мечтал стать композитором, сочинял музыку, поэтому учительская работа была для меня чем-то второстепенным, только необходимостью прокормить себя. Ныне же она стала для меня единственной целью, единственной возможностью жить, и духовно, и материально: все остальное я отбросил в сторону. Назад пути не было: стать учителем, сработаться надо было обязательно, даже среди таких трудных ребят, как учащиеся ПТУ.
 Теперь передо мною тянулась длинная дорога – аллея между тонкоствольных деревьев. Чемодан был тяжел, я несколько раз останавливался, перекуривал. Радость и особенно страх перед встречей с администрацией поминутно волновали душу: вдруг опять что-нибудь не так, появился более известный начальству кандидат, и откажут, а у меня и крыши над головой нет: ни в Медведеево, ни в Казани. Но я шел, «укрепляя свое сердце мужеством», делая свое лицо, всего себя бесчувственным, даже наглым. Наконец, показались ворота училища и вывеска «ССПТУ-7», а слева под ней нарисованная на фанере юная, улыбающаяся, с передовым выражением лица работница, льющая кому-то полное ведро молока.

 (2)Осташевский А. А. Все это было бы смешно.... Сб. рассказов о школе и жизни. Казань: Изд. "Дом печати", 2007. В след. эпиграфах будет цитироваться эта книга только с указанием названия рассказа.

2

 Сколько себя помню, меня часто охватывало странное состояние: слабели душа и тело, голос терял силу, становился высоким, гадким, и я сам казался себе отвратительным, что-то болтал, всего боялся, на многое просто махал рукой. Только жесточайшая самодисциплина, налаженный порядок в делах: работа и отдых помогали исправить положение, но ненадолго. Что это было? Божие проклятие, закомплексованность нервной системы? Наверное, и то, и другое.
 Но на второй этаж, в приемную директора, я поднялся спокойный и «железный». Здесь сидело и стояло несколько человек, а налево и направо находились две обитые темной кожей закрытые двери. Я представился секретарю, деревенского вида девушке, сидящей за пишущей машинкой. Директор был занят, и она попросила меня подождать. Я сел в кресло и, несмотря на усталость, ощутил необычайную легкость, чему способствовали и окружающие меня простые люди. Равнодушие к себе, ко всему вообще все больше овладевало мной, укрепляло душу. Я непринужденно, мило и весело поболтал с ними о пустяках, и, наконец, меня пригласили к директору.
 Я вошел широко, по-доброму улыбающийся, умный и своеобразно представился:
 - Русский язык и литература!
 Директор был оповещен о моем прибытии и выбежал из-за стола. С чувством затряс мою руку и пригласил сесть в кресло около своего стола. Коренастый, небольшого роста, он обладал приятным, очень подвижным, немного нерусским лицом. Веселые, блестящие темные глаза, волнистые, короткие черные волосы добавляли ему живости и чувственности. В выражении тонких губ было нечто интеллигентное, симпатичное, хотя и нервическое. Он все суетился, чувствовал какую-то неловкость передо мной, затем сел за стол напротив меня и сказал:
 - Очень рад вас видеть, Александр… Алексеевич! Надолго к нам? Ведь у нас тут деревня: куры, овцы, козы, знаете ли….
 - Навсегда, - коротко и мужественно ответил я.
 - А почему решили к нам, в деревню?
 - Родные у меня в Казани умерли, с женой разошелся, так что у меня никого не осталось.
 - А-а, понимаю, да…. А документы у вас с собой?
 - Да, - я выложил на стол паспорт и университетский диплом с вкладышем и копией.
 Директор внимательно рассмотрел их и стал читать вкладыш с перечнем сданных мной учебных предметов:
 - Практическая стилистика русского языка, - с восторгом произнес он, - методика преподавания русской литературы, метод, направление и стиль, - здорово, вот ведь какие науки!.. Это ведь голова у вас какая, чтобы все это изучить! Александр Алексеевич, я хочу, чтобы вы были у нас источником культуры, знаний, ведь у нас, знаете….
 - Да, да, я понимаю. Я еще могу рисовать, играть на фортепиано.
 - Да?! – директор еще более восторженно поднял брови, раскрыл глаза. – Значит, поможете с оформлением, с художественной самодеятельностью. Правда, - он посерьезнел, - платить за это я вам не смогу.
 - Ничего, я так, помогу, в чем смогу.
 - Спасибо! Ну, что же, с Богом!.. Вы как приехали, с имуществом?
 - Да, у меня чемодан и сумка.
 - Хорошо. Пока поживете в гостинице, а там мы что-нибудь придумаем. Я, Александр Алексеевич, думаю, что вам лучше остановиться где-нибудь на квартире: в общежитии труднее, туда и привести никого нельзя.
 Затем директор быстро вышел из кабинета, вернулся, а за ним стали входить различные люди. Каждый садился напротив меня, директор представлял его, потом он вставал, жал мне руку и уходил.
 - Тупорылов Михаил Васильевич, старший мастер. А это Александр Алексеевич, наш новый преподаватель русского языка и литературы, - знакомил нас директор. – Михаил Васильевич – честнейший человек, никогда не подведет, - звонко раскатывался его голос. – Опора наша…. Кстати, Михаил Васильевич, надо нашему педагогу комнату подыскать, срочно. Он человек серьезнейший.
 - Постараемся, - с улыбкой, снисходительно, но с некоторым недоумением ответил Тупорылов, приземистый, лысеющий, черноволосый мужчина средних лет, с хитроватыми глазками под густыми, нависшими бровями.
 - Попрыгунчиков Дима, наш комсорг, парень отличнейшей души.
 Я с удовольствием пожал руку милейшему Диме, который улыбался мне во все свое молодое лицо с небольшими усиками.
 Передо мной прошло еще несколько лиц, молодых и старых, улыбающихся и серьезных, но одинаково приветливых. Когда мы с директором остались одни, он вдруг забегал по кабинету, взмахивая руками, как крыльями, и заговорил быстро, зло,