так что я не сразу понял его и весьма удивился:
- Куда-куда-куда, ты, все подевались, мастера, мать их, не могу дозваться!
При этом он поразительно точно напоминал всполошенную и разгневанную курицу.
А ведь какой тип для литературного произведения! Ничего выдумывать не надо, рисуй прямо с натуры: все в нем есть: эпоха, ее противоречия, хотя и в примитивном варианте, но так ярко выраженные, что сами просятся на бумагу.
Директор перестал бегать, уселся за стол и внимательно посмотрел на меня:
- А кто у вас родители? – вынул журнал, отыскал белые страницы и приготовился записывать. – Это я для себя, на памятку, Александр Алексеевич.
- Мать была библиотекарем, отец работал литсотрудником.
- Где? – директор записывал.
- На заводе.
- А-а….
- В многотиражке.
- Ага…. Спасибо, Александр Алексеевич!.. Сейчас подойдет Шатаев и проводит вас в гостиницу. А пока погуляйте, присмотритесь.
Я вышел из кабинета: настроение было превосходное: приподнятое, праздничное. В коридоре первое, что мне бросилось в глаза, - кабинет русского языка и литературы. Я зашел: у окна возвышение с учительским столом, напротив три ряда столов со стульями, которые, казалось, уходили в бесконечность. Сразу почувствовал атмосферу присутствия учащихся, атмосферу урока. Тревожно боязно и возвышенно сладостно защемило сердце. Я любил школу, уроки, преподавание. Со многими местами, где я работал, расставался легко, без следа, но после разлуки со школой мне снились уроки, класс, ребята. Мелодия из кинофильма «Доживем до понедельника» воссоздавала дух школы, сокровенный, неповторимый, звала туда, как зовут в детство петые там песни. Я часто грустил при звуках этой мелодии, вспоминая школу, ее неповторимую атмосферу. Когда сел за учительский стол, вдруг увидел женщину средних лет, весьма моложавую и улыбающуюся, сидевшую за дальним столом.
- Здравствуйте!.. А я вот сижу и представляю урок, - беззаботно и весело сказал я. – Соскучился по преподавательской работе, хочется вновь заняться ею.
- Здравствуйте! Давно не работали? – спросила она с понимающей улыбкой.
- Давно, - ответил я, - а все забыть не могу. Тянет к себе. Все работы можно забыть, а нашу нельзя: есть у нее такое свойство.
- Совершенно с вами согласна, - сказала женщина, все так же улыбаясь.
Да, было в ней что-то очень молодое: простое, кругловатое русское лицо, хотя и крашеное, но очень оживленное, одухотворенное; и вся она казалась искренней, милой, доброй. Но кто она?
- А вот и наш Степан Михайлович, наш бог! – воскликнула женщина. – Ну-ка заходите, заходите!
В дверь просунулась длинная фигура молодца, с красивым, будто выточенным лицом, широкими плечами.
- Здравствуйте! – сказал молодец женщине и посмотрел на меня с любопытством.
Он так и не переступил порог, улыбаясь широко, открыто, но дипломатично.
- Здравствуйте, Степа!.. Степан Михайлович, - она показала на меня, - это наш новый преподаватель литературы, Александр Алексеевич.
Я поздоровался, он ответил.
- А это наш завхоз, Шатаев Степан Михайлович. Знакомьтесь!
Мы еще раз поздоровались.
- Как наши занавески, Степан Михайлович? Без них ведь ни туды и ни сюды, как говорится. Вы уж постарайтесь!
- Будут, Марья Петровна, обязательно будут! Вот, послезавтра в Казань поеду – пробьем!
- Вы уж постарайтесь, Степан Михайлович! Все их так ждут.
- Будут, Марья Петровна, раз сказал – значит, будут!
Степан закрыл дверь, а Марья Петровна опять очень доброжелательно посмотрела на меня.
- Ну, привыкайте к нашей жизни, не буду вам мешать, - попрощалась она и направилась к выходу.
- Ничего, вы не мешаете…. А вы, значит, завуч училища, Марья Петровна?
- Да, - она остановилась, - извините, что сразу не представилась.
- Ничего, я догадался.
Она опять улыбнулась и ушла.
Вот это обращение! Потому что я кадр, нужный им, ведь у них два года не было словесника. Все-таки эти люди чем-то отличаются от городских: более открытые, приветливые. Хотя… поживем – увидим.
Что-то будет дальше? Справлюсь ли я с работой, в СПТУ ребята трудные?
Сижу и удивляюсь: после стольких страшных жизненных бедствий я вновь хочу жить, трудиться, во что-то верю, радуюсь, и люди мне нравятся. А ведь когда-то другие, тоже люди, чуть не убили меня… и я это помню.
Дверь открылась, и заглянула обаятельная Марья Петровна:
- Александр Алексеевич, вас просит зайти Николай Федорович.
Я вошел в кабинет и снова увидел улыбающегося директора. Мы с Марьей Петровной уселись перед ним.
- Я вот думаю, Александр Алексеевич, Марья Петровна, не создать ли нам какой-нибудь литературный кружок, клуб даже, для преподавателей и мастеров. Собираться, читать стихи; чтобы в помещении было красиво, цветы стояли. Вы, Александр Алексеевич, будете нашим руководителем, наставником. А то ведь мы ничего не знаем: вечно в текучке, беготне. Читали в «Литературке» статью, недавно напечатанную? Вот это живут учителя! И Клуб интересных встреч, и самодеятельность, и собственная газета! Конечно, литературный кружок для учеников – само собой, но ведь и нам надо как-то оживиться, а то ведь отупели, к хренам.
- Да, это прекрасно! – воскликнула Марья Петровна. – Вам, Александр Алексеевич, и карты в руки.
Я загорелся:
- Да, это здорово, обязательно сделаем!
- Вам это и нетрудно, Александр Алексеевич, - подхватил директор, - ведь вы голова! Вон сколько у него всего, - директор окружил свой череп поднятыми ладонями и посмотрел на Марью Петровну, - знания обширнейшие, интеллект! Мудрейший человек, я чувствую!.. Значит, договорились, Александр Алексеевич! Думаю, с вами наша жизнь теперь изменится!
Директор вывал Шатаева Степана.
- Ну вот, Александр Алексеевич, Степан Михайлович проводит вас в гостиницу, потом пообедайте. И, - он обратился к Степану, - надо ему срочно жилье подыскать. Пусть пока у тебя поживет, пропиши его, а там видно будет.
Степан кивнул.
- А вечером, чтобы педагогу скучно не было.
- Понял, сделаем, - с готовностью ответил Степан.
- А потом мы с вами, - директор вновь обратился ко мне, - съездим, посмотрим город, наше учебное хозяйство. Вам, наверное, интересно будет?
- Конечно, - ответил я.
- Ну вот и хорошо, - директор встал и вместе с нами направился к дверям. – С Богом, ребята, с Богом!
Я вышел на улицу. Во всю ширь сияло солнце, слепило глаза, казалось, начиналась новая жизнь.
Степан взял мой чемодан, и мы пошли. Оживление, радость еще больше охватывали душу, чувство внутренней «железности», силы не ослабело, а стало как бы присущим моей натуре. Сверкали красно-коричневые комбайны, тракторы, сеялки. Они расступались и открывали узкую асфальтированную дорогу к четырехэтажному кирпичному дому.
- Ну, как настроение, Александр Алексеевич? – поинтересовался Степан.
- Нормальное. Мне здесь нравится, - бодро и весело, но внушительно сказал я.
Слева заблестел пруд, где крякали, гоготали утки и гуси. Мы свернули за угол дома и вошли в подъезд, над которым было написано, что это общежитие курсантов училища. Нас встретили хлам и куча известки на полу. Гигантскими шагами прошел высокий Степан к последней двери в левом конце коридора и открыл большой висячий замок. Мы очутились в уютной, светлой комнате с зелеными обоями. У стен стояли аккуратно застеленные четыре пружинные кровати. Около них тумбочки, на одной из которых лежал стереофонический проигрыватель для пластинок, наверняка, дорогой, но неработоспособный.
- Ну вот, располагайтесь, Александр Алексеевич! Кровать выбирайте любую, отдыхайте! Правда, техника у нас не работает, - Степан покрутил ручки проигрывателя, - курсанты доломали.
Я сел на кровать и закурил. Как было хорошо! Приятно прогнулись пружины, обнимая уставшее тело, пахло свежими простынями. Степан ушел, пообещав скоро вернуться.
Вот я и нашел свой дом, пускай временный, но я смогу здесь наконец-то всласть выспаться, почитать. Не надо рано утром с воровским видом вскакивать с топчана охранницкой, боясь подвести сменщиков, давших мне ночлег. Не надо выходить в толпящиеся улицы среди белых безликих домов и ощущать свою полную отверженность среди таких же безликих, равнодушных ко мне людей. Сейчас я чувствовал новую, прочную связь с ними, неважно какими: сейчас я им нужен, и поэтому они не оставят меня без крова и пищи.
Мои размышления прервал молодой человек, который неожиданно вошел в комнату. Он был похож на деревенского старика, только без бороды и усов, пожал мне руку и представился как комендант общежития. Мы закурили. Он поинтересовался, откуда я приехал и почему променял город на деревню. Затем сказал, что здесь сплошной бардак, «дыра», и он с женой только и мечтает, как бы поскорее уехать. «Курсанты – сволочи, везде гадят, все ломают… хотя в городских ПТУ, кажется, похуже будет», - говорил он.
Я верил и не верил ему. Сейчас во мне было столько силы, что все эти трудности виделись преодолимыми, хотя порой становилось жутковато. Мы помолчали, каждый подумал о своем, и он ушел. Я сидел, курил и курил. Ни Степан, ни комендант Василий, никто здесь не знал, что было за плечами нового преподавателя, откуда, после какой жизни он приехал: разве могли они, имеющие свой дом, очаг, семью, понять его?
Появился Степан и повел меня обедать.
Перед нами раскинулся веселый, играющий в сияющем солнечном свете мир деревенских изб, садов, огородов, весь зеленый в кущах развесистых деревьев и почти сплошном травяном покрове. Лишь очаровательные тропинки с желтыми листьями по краям и отдельные желтые пятна на траве напоминали об осени, но ее не чувствовалось.
Степан здоровался почти с каждым встречным, останавливался, разговаривал: он был здесь своим и всех знал. Мне нравилось, как он держал себя: с достоинством и просто.
- Ну что, Кузьмич? Корова-то не отелилась еще? А ты заходи ко мне в случае чего, помозгуем, - говорил одному.
- Ну вот, голова, задал ты мне задачу: где я тебе бревен-то возьму? А-а… ладно, потом посмотрим! – отвечал другому.
И обратился ко мне:
- Вот, Александр Алексеевич, здесь Машка живет. Посмотри, хочешь познакомлю? Бабенка, я тебе скажу, что надо!
Он повернул калитку и вошел в густой, зеленый с цветами палисад.
- Мария… Ефимовна!..
Из-за кустов выглянула смазливая молодуха, улыбнулась кроваво окрашенными губами.
- Ну чо, Маша, хочешь тебе нового товарища представлю из Москвы? У нас будет работать, мужик что надо, холостой!
- Да ну тебя, Степка, скажешь тоже! Ты куда это пошел?
- Да вот надо нового кадра покормить да наше Медведеево показать.
Я любовался им: высокая, атлетическая фигура лицом, мимикой, голосом напоминала артиста Юрия Яковлева, но без выражения присущей ему воли, пресыщенности и культуры. Эти черты заменяла деревенская натура: непринужденная общительность со всеми без разбора, стремление покуражиться, выделиться на глазах городского и образованного. Степан казался тут первым человеком, головой.
Мы пошли дальше.
- Николай Федорович-то, - говорил он о директоре, немного окая, - мужик ничего, но, знаете, покуражиться любит, взрывной мужик. Его у нас бандитом зовут. Но чо скажу от души, так это: он зла не держит, - Степан положил руку на сердце, - это точно, Лексеич. Наорет, изругает, а потом забудет, как будто ничо и не было.
- Не знаю. Мне он показался милым, душевным
