можно нарыть если не клад, то, несомненно, старую демидовскую шахту. А в ней уж всякие сокровища. Такие шахты встречались в лесах вокруг посёлка. Жуткие, часто затопленные срубы, уходящие отвесно вниз. Что люди в них добывали? Железо? Золото?
Вообще, мы про всё старинное говорили – «демидовское». «Демидовский завод, демидовские шахты», дом, построенный «при Демидове». На самом же деле ровно ничего в Рудянке не было построено при Демидове. К 1780 году, когда была основана Рудянка, Демидовы уже продали все близлежащие заводы, в том числе Невьянск и Верх-Нейвинск Савве Яковлеву-Собакину. И уже Яковлев начал строить Нейво-Рудянский завод. Не так уж давно я сам об этом узнал. А мы всё говорили: «Демидовы, Демидовы».
У Яковлева, говорят, даже и фамилии не было. У Демидова-то хоть была – Антуфьев. А Яковлев – это по отчеству, Савва Яковлевич. Он был торговцем, пирогами торговал. Собакиным же его прозвали за то, что он в эти пироги добавлял собачатины. Но, думается мне, что совершенно несправедливо приклеили ему эту кличку злые конкуренты. Завидно им было, что он быстро разбогател. Да так, что чуть ли не весь Урал скупил. На собачатине-то настоящего капитала не сколотишь. А после Яковлевых заводом владели графы Стенбок-Ферморы. Они же, кстати, основали медеплавильный завод в Калате, теперешний Кировград. Про графов мы почему-то знаем совсем мало. А стоило бы знать и побольше. Ведь именно граф Стенбок-Фермор передал в екатеринбургский музей Шигирского идола, самую старую в истории человечества деревянную скульптуру. Назван он так был по имени Шигирского озера, которое лежит недалеко от Рудянки.
Почему-то никто не связывает основание Рудянки с именем Тумашева. Тумашев –это тот, кто был ещё раньше Демидовых, основатель самого первого, легендарного завода. Никто даже точно и не знает, где был тот тумашевский завод. А ведь он, Тумашев, когда-то просил у воеводы, чтоб ему отдали в пользование Шигирское и Шайтанское озёра. Об этом упоминают все исследователи уральской старины. Но никто не упоминает о том, что Рудянка лежит как раз посередине между этими озёрами. До Шигирского пять километров и до Шайтанского столько же. Так может быть, тот легендарный завод был в Рудянке?
Первой из наших поселилась в этом доме баба Маня, сестра моей прабабушки. Её я никогда не видел. Мама мне рассказывала про неё только то, что она была скупая и много курила. Закурит и говорит:
-Ты, Лена, дым-то вдыхай, а то, что ему зря пропадать.
Какие папиросы она курила? Не знаю. Вот дед мой курил «Беломор», «Север» и «Прибой». Это я помню. Не помню, курил ли он «Приму». Наверное, не курил. «Прима» - это ведь уже не папиросы. Это сигареты. Сигареты вряд ли были ему по карману. Видимо, и баба Маня тоже курила «Беломор», «Север» и «Прибой».
Или ещё вот что. Два мужа были у бабы Мани, обоих пережила. Память у неё к старости стала дырявая, и она всё никак не могла вспомнить, жила она с ними, с двумя сразу или сначала с одним, а потом уже с другим. Один из её мужей был Владимир Ильич. И когда по радио начинали говорить про Ленина, она неизменно спрашивала:
-Это не про моего ли Владимира Ильича говорят? Наверно, про моего.
Рассказывали и страшное про неё. Она ведь была скупая. Под кроватью у неё лежали кульки с крупой и сахаром, в головах - валенки и какие-то еще «ценности». Всё при себе, чтоб не украли. Главное же богатство было в сундуке, ключ от которого у неё всегда был на шее. И когда пришло ей время умирать, она долго мучилась и стонала. Не могла её душа расстаться с телом. И умерла только тогда, когда кто-то из родственников снял с её шеи этот ключ и надел крест.
После бабы Мани в этом доме поселилась её сестра, баба Таня, моя прабабушка. Иногда меня приводили к ней в гости родители. Саму прабабушку я помню плохо. Ведь мне было всего шесть лет, когда она умерла. Вспоминаются второстепенные детали. Коврик с оленями. Или то, как я искал несуществующую комнату.
В детстве я был очень любопытен. Попадая в какой-нибудь дом, я старался заглянуть в каждый закоулок, в каждую дыру. Так было и в этом доме. Я тогда и не знал, что он станет нашим, просто меня привели в гости к бабе Тане. В кухне, между печкой и стеной был тесный закуток, в котором лежал всякий хлам. Мешки с сухарями, старые валенки и какие-то корзины. Этот закуток кончался деревянной перегородкой, в которой была щель. С трудом пробравшись сквозь горы хлама, я заглянул в эту щель. И увидел чудесную, светлую комнату. Всю пронизанную каким-то необыкновенным золотым светом.
-А где же она, эта комната?
Спотыкаясь о валенки, я выбрался из закутка. Обошёл печь. Вот здесь, за печью, она и должна быть, та чудесная комната. За печью ничего чудесного не было. Была комната, но обыкновенная и скучная. Стол, кровать, комод и радиоприёмник на стене. И всё. Я потыкался туда-сюда. Нигде никакого хода, никакой двери в чудесную комнату не было. Я опять залез в закуток. Посмотрел – есть чудесная комната. Прибежал обратно - её нет. Несколько раз я так лазил, пытаясь понять, в чём дело. Так ничего и не понял. Только потом, спустя годы, сообразил, что чудесную комнату нарисовало мне моё детское воображение.
И ещё один подобный случай был у меня в детстве. Однажды отец поднял меня высоко над лесом. Я посмотрел вдаль и вдруг увидел воду и маяк. В том, что я увидел воду, ничего удивительного не было, мы были почти на берегу пруда. Но маяк? Настоящий маяк, который указывает путь кораблям. Я доконал всех взрослых расспросами о маяке. Ведь он должен быть, я его видел. Только потом я узнал, что маяки у нас на Урале бывают только в кавычках.
Я хорошо помню, как баба Зоя молилась. Я уже засыпал, а она, раскрыв свою книгу, читала молитвы на сон грядущий. Я вслушивался в странные старославянские слова, стараясь проникнуть в их смысл. Иногда мне это удавалось, чаще нет. Вот псалом: «Живый в помощи Вышняго». Прислушиваюсь:
Тысяча и тьма,
Падут от страны твоея,
Яко ангелам своим заповесть о тебе,
Сохранити тя во всех путех твоих.
На руках возмут тя,
Да никогда преткнеши о камень ноги твоея,
На аспида и василиска наступиши,
Попереши льва и змея,
Яко на мя упова.
Вот это я понимал. Да и бабушка мне сама разъяснила, когда я её спросил про аспида и василиска. Господь помогает тем, кто верит и искренне ждёт от него помощи. И не страшны такому человеку ни враги, ни аспиды и василиски, не говоря уж о львах и змеях.
Молилась бабушка и за нас. Молилась за деда святому мученику князю Борису. Молилась за нас с мамой. Сначала говорила:
-Спаси, Господи и помилуй чада моего Елену, Спаси, Господи и помилуй младенца Александра.
Потом, когда я чуть подрос, стала говорить: «Юношу Александра», а когда вырос совсем: «Внука Александра».
Когда мне было года три, родители мои переехали из Рудянки в город Новоуральск, тогда ещё Свердловск-44. Отец мой, до того работавший на рудянском лесохимическом заводе аппаратчиком, устроился на ЗИЛ. Там ему посулили настоящую двухкомнатную квартиру в настоящем, хоть и закрытом городе. Примерно с год он бегал по шпалам из Рудянки в город, когда опаздывал на электричку. Но через год квартиру дали, и мы все туда торжественно въехали. Хоть я с трёх лет и живу в городе, но коренным новоуральцем, кажется, так и не стал. И, говоря о доме своего детства, я почему-то описываю не эту квартиру с видом на мемориал Победы, где живу сейчас, а дом, который уже давно продан.
Да и для отца Рудянка была всегда ближе и роднее. Отец мой родился в Карелии, жил в Кировской, Вологодской области, жил в Сибири. Но единственной Родиной стал для него этот уральский посёлок. Он и похоронить себя завешал на рудянском кладбище. Там и лежит, рядом с дедом Борисом бабой Зоей. В густом лесу, где прыгают полосатые бурундучки, а по стволам сосен носятся серо-рыжие белки.
Но хоть мы и жили в городе, связь наша с домом не прерывалась никогда. Каждую субботу ездили мы на электричке к бабушке и деду. Тащились с сумками с вокзала до дома. В жару и в холод проходили обязательные два километра. В сумках – продукты. Колбаса, консервы, рыба. В воскресенье вечером тянулись обратно на вокзал. И опять с сумками. В сумках опять продукты. Только другие. Картошка-морковка, варенье, солёные огурцы.
Рудянка совсем близко от Новоуральска, всего в девяти километрах. Наверно, она должна бы считаться новоуральским пригородом. Но пригороды и предместья есть только у обыкновенных, «открытых» городов. У городов закрытых есть только «присоединённые территории». На эти территории распространяются разнообразные «атомные» привилегии. Главная из этих привилегий – деньги, все остальные вытекают из неё. Ещё не так давно на долю каждого жителя Новоуральска приходилось в несколько раз больше бюджетных средств, чем в среднем по области. Бюджетные деньги - это дороги, медицина, образование, общественный транспорт и многое другое.
Новоуральск окружает около десятка разных посёлков. Одни из них дальше от города, другие ближе. Но статус «присоединённых территорий» давался не всей округе. Почему-то они, эти территории располагаются к югу от города. Там «на юге» городское подсобное хозяйство, санатории, дома и дачи начальства и тех, кто побогаче. Народная молва это объясняет просто. Все подобные города строили с учётом розы ветров. Так построен Озёрск, так построен город Припять и многие-многие другие. Место для города выбирал, наверное, сам Мешик. Тоже, кстати, один из моих героев.
Жилые кварталы строили так, чтобы господствующий ветер нёс радиоактивные выбросы, если вдруг они случатся, не на жильё, а куда-то в лес. Господствующий ветер у нас здесь, как оказалось, южный. И если что-то случится, то «невидимая смерть» полетит в северную сторону. Как раз к Рудянке.
Вот так, по воле ветра, окружающие Новоуральск посёлки разделились на «привилегированные и непривилегированные». Это было заметно, например, по ценам на дома. В посёлках к югу от города дома стоили гораздо дороже, чем в Рудянке или в Белоречке. Нам иногда даже чисто по-дружески советовали продавать свои дома и перебираться «на ту сторону». Мы выслушивали полезные советы, но так ничего и не предпринимали. Ведь «та земля теплей, но родина милей». Песня даже такая есть.
Теперь почему-то эта разница в ценах стала не столь заметна. Кстати, все бытовые и значительная часть промышленных стоков из города сливается именно в рудянский пруд. Раньше система очистки стоков не была столь совершенной, и город изредка травил нейворудянцам рыбу. Так вот и живёт моя родина, бедная падчерица «элитного» города. Даже дорогу прямую к ней некому построить. Приходится ездить в объезд за двадцать километров.
Дед мой был инвалидом с детства. У него была эпилепсия. Болезнь потихоньку прогрессировала, и деда парализовало всё больше. Сначала он ещё ходил по дому, потом только сидел. В тёплую погоду он сидел перед домом на лавочке и курил свои папиросы. Лавочка была старинная, кованая из гнутого и толстого железного прутка. Дед здоровался с проходящими знакомыми и разговаривал с соседом. А по выходным смотрел в конец улицы и ждал нас.
Однажды
