меня случай: я смог поговорить с человеком о том, чем интересуюсь не только я, но и он, тем более, что он молодая и обаятельная девушка, умеющая слушать и сочувствовать. А я ведь всю жизнь мечтаю и ищу такую жену, которая любит то же, что и я. Теплое, радостное ощущение праздника было на моем сердце. Кинуть бы все, уехать с этой Мариной куда глаза глядят: жить, любить, детей растить и работать, зная, что тебя поймут, разделят твои радости и скорби….
Э-э, я слишком залетел высоко…. Ничего не значит наш с ней разговор: сегодня ей нравится литература, завтра модные платья, а я буду сидеть и ждать, когда моя голубка выклюет мне, старому ворону, глаза и улетит к молодому. И сразу что-то враждебное появилось у меня к ней, сердце замолчало.
Иногда вспоминаю жизнь свою и вижу горный обвал, когда один падающий вниз камень увлекал за собою другие и другие, превращаясь в мощное, ужасно долгое крушение. Только земля способна остановить этот обвал, когда он разобьется об нее вдребезги, рассыплется по долине камнями и мелкими камушками. И так заглохнет, погибнет моя жизнь. Но еще как далеко до этой земли, прекращающей все и вся, а так тяжело и грустно катиться вниз, разбиваясь о встречные камни и уступы скал, катиться, все больше и больше привыкая к этому крушению, считая его нормой своей жизни. Скучно.
Вот и сейчас скучно идти к Викентию Африкановичу Зайцеву, застывшему сфинксу страха, и говорить с ним не хочется: тоскливо. Для чего он живет с такой душой? А для чего я живу?
Вечером опять были танцы. Я подошел – Марины не было. Девушки из моей группы собирались танцевать, и я пригласил Зою.
Чуть двигаясь в такт музыки, она молчала, изредка взглядывая на меня. Тени от деревьев с проблесками фонарей делали ее лицо туманным, таинственным.
- Ты что молчишь, Зоя? Загадочная какая-то….
- Да вот, о тебе думаю, - она улыбнулась.
- Ну и как? – я принял фатовской вид.
- Черт ты, дьявол… демон!
Мне это понравилось. Я лукаво спросил:
- Кого же это я обольстил-погубил?
- Марина вон глаз не кажет, пришла сама не своя, спать легла.
Я расхохотался:
- Ну и демон: женщину в сон вогнал!
- Да она и не спала, ворочалась только. Теперь книгу читает. Чего ты ей там наговорил?
- А ты чего от нас убежала: оглянулся – нет Зои.
- Вам и без меня было хорошо. А все-таки: чего ты ей там наговорил?
Я принял невинный вид:
- Я рассказывал ей биографию Есенина.
- Врешь, почему же она такая пришла? Закомпостировал мозги девчонке….
Я принял оскорбленный и торжественный вид:
- Клянусь тебе, нет! – насколько мог искренно произнес я и немного помолчал. – Пойдем, сходим к ней!..
- Я не пойду.
Танец кончился, и я отошел с Зоей в сторону. Сейчас мне очень хотелось увидеть Марину, но делать этого было нельзя по тактическим соображениям. Я снова повел Зою на танго и тут увидел Марину. Я танцевал, а она сидела на длинной, почти пустой лавке, грустная, и задумчиво смотрела по сторонам. Провел Зою недалеко от нее и чуть кивнул ей. Она ответила, улыбнулась.
Соблазн был велик, и я пригласил Марину на танец. Как приятно было обнять это юное, стройное тело, почувствовать его свежесть. Что-то грустное, милое, детски-доверчивое, пленительное было в ее тонкой талии, руках, опущенных на мои плечи, во всем ее облике. Да, злую шутку играю я над собой!
- Как вы себя чувствуете? – сочувственно спросил я. – Зоя сказала, что с вами не все в порядке… вы пришли очень взволнованны….
- Да нет, ничего особенного… просто, устала от прогулки.
- Да, мы много ходили.
Помолчали. Я чувствовал, что Зоя где-то рядом, смотрит на нас и… Бог знает, происходило ли что в ее душе, но, наверное, происходило.
- Я все под впечатлением нашего разговора, - тихо сказала Марина. – Вы так хорошо рассказывали… я заслушалась…. Но вы не должны быть так одиноки….
- Где же я одинок: вон, у меня есть Зоя….
Она опять помолчала.
- По-моему, вы с ней расстанетесь, как со всеми туристами, и никогда больше не вспомните… она не для вас.
Я помолчал.
- Наверное, вы правы…. А вы действительно приедете ко мне в Медведеево?
- Обязательно… конечно!
Доверчивее, теплее, нежнее стало ее тело в моих руках, но прижать ее к себе, как я это обычно делал в танцах, не мог, не хотел: что-то чистое, неприкосновенное видел сейчас в Марине.
Но вот, музыка кончилась, я довел ее до лавки и пошел в свой домик: проснулись сладкие, давно забытые чувства радости, надежд…. Кто же с кем играет, кто кого обольщает?
Я лежал в домике, который мы с Викентием Африкановичем занимали, смотрел в окошко на луну и вспоминал прошлое, юность. Да, эти весенние чувства, сладкие надежды когда-то составляли всю мою жизнь: мучили, радовали, утомляли. Где это теперь? Но иногда, на короткое время, как сейчас, они вдруг робко являлись, как непрошеные гости, обволакивали душу волшебным сном. Но забыться она уже не могла, зная ничтожную цену всему этому.
На следующий день мы поехали в селение Зиси, где находился «город мертвых». Тесно стояли вокруг нас каменные исполины, скалы, высокие, обнаженные, как правда. Ближе к селению горы расступились и открылась широкая долина, а справа, на пологом склоне горы, показалось несколько домов и дворишек, дальше и выше их стояли небольшие склепы. Почти никого не было видно: изредка промелькнут один-два человека, лишь склепы и горы царили в этой пустыне и тишине.
Я с интересом заглянул в первый попавшийся склеп: куча костей, грязные, полуистлевшие обрывки материи, куски какой-то утвари. Чьи это были кости? Может быть, лихого наездника, джигита, или мудрого старца, любившей женщины или гордого князя-узденя. О, они жили в совсем другое время. Не равнодушные, болтливые туристы, не их вонючий автобус топтали их землю, а копыта красавцев скакунов, изящные сапоги со шпорами и высокими каблуками джигитов и нежные ноги кабардинских девушек. Мудрые старцы сидели на камнях и курили свои трубки, вспоминали молодость и поучали юных.
А горы, наверное, были такими же. Их вершины чуть застилал туман, они стояли, как острова неведомого мира, вечно стремящегося к небу, звали, манили к себе своей волшебной тайной. И все было мелким перед ними, даже Марина, даже Азалия, жена моя бывшая.
И все-таки Орджоникидзе мне порядком уже надоел – я снова начинал тосковать. Но через день мы едем по Военно-Грузинской дороге в Тбилиси, а это путешествие стоит всех, вместе взятых. Ну а завтра – Чегемские водопады и Голубые озера.
Сурово Чегемское ущелье, суровы здесь горы. Идешь между ними: все уже и сумрачнее дорога, а впереди, кажется, каменная стена, тупик. Справа клокочет, спорит с неподвижными камнями быстрая речка. А горы древние, величественные, стоят отвесной стеной в мрачной задумчивости и безысходной неподвижности.
Когда-то, давным-давно, в этих горах две женщины полюбили молодого джигита. Он выбрал одну из них и женился. Родился ребенок, но злая соперница наколдовала ему тяжелую болезнь. Вылечить ребенка могло только молоко белой лани. Муж ушел в горы, убил лань и взял ее молоко. Но, когда он возвращался, злая колдунья столкнула его в реку. Кувшин же с молоком остался целым, и река принесла его матери. Ребенок выздоровел, а мать безутешно плачет о погибшем муже.
Так из ее слез родились Чегемские водопады. Когда на них смотришь снизу, то наверху их воды напоминают струи человеческих слез, они прокладывают скорбные дорожки на глине, как на лице человека.
А Марина что-то не подходит ко мне, и я смотрю на нее, веселую, играющую на берегу бурной горной речки. Смотрю, как эти хмурые горы смотрят на нас, и тоже внутренне плачу…. Никогда, никогда она не будет моей не только потому, что я стар для нее, а потому, что чужд ей, ее образу жизни, как все эти горы чужды людям.
Мы повернули обратно, и вскоре появились людские строения, дорога ширилась, все кругом посветлело. И вдруг передо мной появилась прекрасная женщина на прекрасном коне: оба черные, точеные. Ее темные волосы кудрями рассыпались из-под широкополой шляпы, ярко-красная улыбка змеилась на смуглом лице, и обворожительно стройные ноги обняли тело красавца коня. Все обернулись к ней: она взглянула на нас сверху и поскакала туда, откуда мы возвращались.
Я долго смотрел вслед этой вспыхнувшей и промелькнувшей мечте. Хотелось помчаться за ней, остановить ее… но слабость охватила меня. К тому же, группа уезжает, пора обедать, и вообще… кругом стоят ишаки и жуют все, что ни дают им туристы.
После обеда все поехали в Черекское ущелье, к Голубым озерам.
Красив путь к ним. Все выше и выше вьется дорога между гор, а они поднимаются навстречу как из-под земли. Гордо вскидывают мощные вершины, вонзая их в небо, и застывают, и кружатся, суровые, надменные. От подножия до середины их кудрявятся леса, выше они исчезают, и вершины гор стоят голые и дикие.
Выйдя из автобуса, я прошел немного вниз и увидел небольшое озеро, обрамленное со всех сторон зеленью: склонившимися над ним кустами и деревьями. Вода была зеленовато-голубая и очень прозрачная, галька, камни на дне казались совсем близкими. Чуть дальше дно резко уходило вниз, пропадало в загадочной и жутковатой темной бездне. Ни волн, ни ряби не было видно на поверхности, и я услышал название: Мертвое озеро. Что ж, значит, и здесь Медведеево… - никуда от него не деться.
Затем об озере говорили, что рыба в нем не могла жить: водоросли не росли, вода холодная. Но почему оно так красиво, так естественно в этой своей красоте? Нет, это не та красота, которую я видел в озере Медведеева: яркая, но ложная. Я пошел вдоль его берегов. Неожиданно стали открываться чудесные уголки.
Вот ветви деревьев низко склонились над изумрудно-зеленой с необыкновенно голубым оттенком водой и задумчиво грустили, глядя на свое отражение. Эта грусть и невозмутимое спокойствие воды говорили о какой-то вечной, природной, вселенской печали. Озеро отражало, несло в себе небо, с плывущими темными облаками, с его живыми, хотя и приглушенными водой красками. Если внимательно приглядеться, то на поверхности можно было заметить маленьких снующих жучков, вода здесь чуть рябила. Все это сливалось с яркими и чистыми красками зелени, обрамляющей берега, с таким же чистым горным воздухом.
Озеро не было мертвым, оно жило, но особой, невозмутимой, «вечной» жизнью, сопричастной всему окружающему, так жили и горы вокруг. И это было прекрасно.
Вдруг раздался мощный всплеск, и человек сильными саженками поплыл к середине озера. От него побежали волны во все стороны, но удивительно быстро таяли в глубокой бездне воды, и озеро оставалось таким же величаво спокойным. И человеку оно не позволяло долго плавать: он быстро вышел на берег, ведь температура воды была всего девять градусов, а под пловцом – 250 метров глубины. А близко со всех сторон и вдали по ущелью задумчивой стеной застыли горы, величественные, невозмутимые, с вершинами в белых облаках.
Любуясь красотой природы, уходя в нее душой, я часто забывал о Марине и тем более о Зое. Лишь иногда ощущение близкого присутствия Марины освещало окружающую красоту слабым, но свежим, чистым светом ее образа.
Однажды, во время привала, когда мы закусывали, Марина, смеясь, подбежала ко мне и предложила свое наполовину съеденное яблоко. Мы весело поболтали, и я, кушая ее
