Запись двенадцатая. Роман "Медвежья кровь".

возвышались суровые горы, необыкновенно мрачные, темно-серые, высокие. Они гордо вонзались в небо, будто спорили с ним о величии и красоте. Они поражали своей дикостью и нелюдимостью, гордой отверженностью от земли. Казалось, их причудливые вершины угрожают, борясь с небом, его облаками, которые застилают их. В автобусе все притихли.
 Дорога становилась все уже и уже, горы – выше и темнее, подъем круче. Проехали Казбеги, и сейчас горы уже звали нас вверх, выше, к небу. Дорога становилась мрачнее, таинственнее, более грозной.
 Мы въехали в Дарьяльское ущелье – еще ближе с обеих сторон подступили грозные горы, в сгустившихся сумерках темные скалы презрительно смотрели вниз, на узкое полотно дороги, где двигались мы, люди. Слева свирепо ревел Терек, прыгая с камня на камень, весь в белой пене. Медленно, нехотя впускали горы людей, как бы отодвигаясь в сторону при каждом повороте автобуса. Изредка высоко над дорогой, на огромных и мрачных скалах появлялись развалины замков, слитые с ними в одно целое. Однообразный рев Терека перекрывал рычание двигателя автобуса, как бы заявляя, что он только один в ущелье, единственный его хозяин. Рожденный на вершинах диких гор, он тоже был дик, выражая в мощном движении и звуке их застывшие мощь и могущество.
 Я вздрогнул: на меня смотрела Марина и улыбалась, но улыбалась как-то странно…. Чередование света и тени, света и тьмы рождали в ее лице и улыбке что-то зловеще насмешливое, почти издевательское…. Да и лицо ее изменилось: в мелькавших, неясных полосах света оно казалось смуглым, овальным, южным: большие глаза, пухлые, алые губы, сужающийся вверх лоб – и все это кривилось в столь знакомой мне, очаровательной, но презрительной насмешке…. Я чуть не вскрикнул: Ирина! Это была моя первая жена, Ирина!.. Почти точная копия «Неизвестной» Крамского…. Я задрожал и с усилием отвернулся в сторону. Вдруг все привстали, вглядываясь в левые окна вверх…. На вершине одной из темных скал показался замок царицы Тамары. Туристы стали выходить из автобуса, двинулся и я, пугливо озираясь на Марину.
 Грозная, мрачная, грохочущая природа обступила нас со всех сторон, придвинулась и как бы заполнила наши души. Надвинулись жуткие, возносящиеся к самому небу причудливые скалы, громко ревел, мчался в пене, прыгая, как дикий зверь, Терек. Его правый берег, наша узкая дорога, терялся среди стоящих стенами грозных утесов. Ни солнца, ни зелени, радующих глаз, здесь не было. Эта мощь природы потрясала человеческую душу, загоняла ее куда-то в тайники, но и заставляла любоваться собой. Даже турист, который путешествовал с нами по «горящей» путевке бесплатно и равнодушно, воскликнул:
 - Вот это мощь, сила, а?! Я такого еще не видел, вот это природа!
 - Да, - отозвались другие, - такая природа потрясает!
 А на противоположном берегу Терека возвышалась темная скала, на вершине которой виднелись такие же темные развалины замка. Живописное сооружение, наполовину развалившееся, казалось плотью от плоти этой скалы, и трудно было представить, что его когда-то соорудил человек. Это был замок царицы Тамары, таинственной и мрачной красавицы, которую воспел Лермонтов:
В глубокой теснине Дарьяла,
Где роется Терек во мгле,
Старинная башня стояла,
Чернея на черной скале.

В той башне высокой и тесной
Царица Тамара жила:
Прекрасна, как ангел небесный,
Как демон, коварна и зла.

И там сквозь туман полуночи
Блистал огонек золотой,
Кидался он путнику в очи,
Манил он на отдых ночной.

И слышался голос Тамары:
Он весь был желанье и страсть,
В нем были всесильные чары,
Была непонятная власть.

На голос невидимой пери
Шел воин, купец и пастух;
Пред ним отворялися двери,
Встречал его мрачный евнух.

На мягкой пуховой постели,
В парчу и жемчуг убрана,
Ждала она гостя… Шипели
Пред нею два кубка вина.

Сплетались горячие руки,
Уста прилипали к устам,
И странные, дикие звуки
Всю ночь раздавалися там.

Как будто в ту башню пустую
Сто юношей пылких и жен
Сошлися на свадьбу ночную,
На тризну больших похорон.

Но только что утра сиянье
Кидало свой луч по горам,
Мгновенно и мрак и молчанье
Опять воцарялися там.

Лишь Терек в теснине Дарьяла,
Гремя, нарушал тишину;
Волна на волну набегала,
Волна погоняла волну;

И с плачем безгласное тело
Спешили они унести;
В окне тогда что-то белело,
Звучало оттуда: прости.

И было так нежно прощанье,
Так сладко тот голос звучал,
Как будто восторги свиданья
И ласки любви обещал.
 Забыть все, остаться совсем одному, подняться в этот замок, в развалины этой башни, и жить там, вдали от людей, их дружбы, любви и вражды.... И ничего больше не надо: видеть под собой кипящий Терек, мрачные скалы вокруг и любоваться ими, постоянно чувствуя их могущество и величие…. А вверху – голубое небо, солнце и бегущие белые облака.
 Но вот наступает ночь, и слышишь песню Демона из одноименной оперы А. Рубинштейна:
«Лишь только ночь своим покровом
Верхи Кавказа осенит,
Лишь только мир, волшебным словом
Завороженный, замолчит….».
 Мужественный, низкий голос влюбленного в Тамару Демона звучит чарующей мелодией на фоне высокого, чуть струящегося пения скрипок. Я поднимаюсь выше и вижу сплошные белоснежные вершины гор среди темно-синего неба и волшебный тихий свет над ними. И душа тонет в этом завороженном мире гор, музыки и любви, в котором она жила когда-то и была истинно счастлива.
«… Лишь только месяц золотой
Из-за горы тихонько встанет
И на тебя украдкой взглянет, -
К тебе я стану прилетать;
Гостить я буду до денницы
И на шелковые ресницы
Сны золотые навевать….».
 Завораживающий, желтоватый, в ореоле такого же волшебного тихого света месяц…. А вокруг ночь, спят горы, и таинственно-жутко вокруг, и так прекрасно, и совсем близко чудесный злодей Демон….
 - Здравствуй, Саша! – совсем рядом прозвучал давно знакомый голос.
 Я вздрогнул и очнулся. Передо мною стояла… Ирина, та Ирина, которую я когда-то бешено любил и ненавидел… стояла в одежде Марины, но… гордо приподняв голову, как Неизвестная Крамского, смотря на меня сверху вниз. Я задрожал, как-то весь спутался….
 - Это ты?.. – только и смог вымолвить я, не в силах закрыть свой рот. – Откуда?..
 Она улыбнулась:
 - Оттуда… - и показала на развалины замка царицы Тамары, - я пришла пригласить тебя в гости.
 - Ты там живешь? – спросил я, борясь с охватившем меня ознобом.
 - Так давно, что и себя не помню.
 - Но ты ведь Ирина… жена моя бывшая….
 - Нет, я вечная хозяйка этого одинокого, умирающего замка…. Когда-то он был так славен… - она опустила голову, помолчала, но потом быстро подняла. – А теперь посмотри, что от него осталось!.. – она вскинула к нему руки. – Развалины!.. одни развалины!.. развалины моей славы, чести, всей моей жизни!.. И я так одинока… как одинок мой умирающий замок!..
 - Значит, ты не Ирина?
 - Нет…. Я ушла от нее…. Она теперь другая… потому что предала себя… и меня. У нее теперь умный муж, в очках, двое детей… и она совсем не вспоминает тебя, как будто тебя и на свете не было. Ты бы не узнал ее… нет твоей Ирины.
 - Значит, Ирины нет….
 - По-настоящему ее и не было никогда… ведь все, что ты любил в ней, была я.
 - Царица Тамара?
 - Нет, ее создал Лермонтов, когда видел и чувствовал меня… там…. – она кивнула на развалины башни.
 Да, она была полной копией Ирины, ее манеры, мимика, жесты были ее, прежние, когда-то родные и любимые. Я чувствовал, как внезапно нахлынула на меня прежнее чувство, как я хочу ее, но уже по-новому, не так, как хотел Ирину, а со всей силой перестрадавшей души и тела. И в то же время с ужасом ощущал темную силу зла, исходящую от нее, женщины или демона, и точно знал, что она пришла погубить меня. Поднял голову вверх и заметил золотой лучик солнца, скользнувший по вершине одной из гор. Потом как-то махнул на все рукой и как можно спокойнее спросил ее:
 - Значит, ты демон или ведьма и пришла погубить меня, завладеть моей душой?
 - Нет, ты и так мой, ведь ты любишь меня. Мы оба прокляли этот мир и свою жизнь, оба идем по одной дороге одиночества и скорби.
 - Так что ты предлагаешь?
 - Быть логичным и последовательным: расстаться навсегда с этим миром и своей жизнью, чтобы быть со мною.
 - И ты, конечно, подаришь мне «пучину гордого познанья» и блаженство вечной любви!.. –  я начинал почему-то злиться.
 - Нет, я подарю тебе избавление от мучений, покой и буду исполнять малейшее твое желание… а сила у меня большая. Ты любишь Лермонтова, Кавказ, вот эти горы, хочешь жить среди них, вдали от людей…. И это возможно сделать прямо сейчас!
 - Как?.. Зарезаться, разбиться, удавиться?
 - Ну, зачем так примитивно: просто наберись мужества, зайди в Терек поглубже, и самая большая и бурная его волна разобьет твою голову о камень. Но боли ты не почувствуешь, я помогу тебе, и мы навсегда вместе. Ведь ты любишь меня, спроси-ка себя самого! Ведь настоящая Ирина это я, я жена твоя… и царица этого прекрасного замка, который так близок твоему сердцу!
 - Нет твоего замка, ведьма, он в развалинах, нет рабыни твоей, Ирины, которая всегда ставила себя выше всех и презирала людей! Так неужели я буду твоей следующей жертвой, когда я понял и возненавидел тебя? Ты глубоко ошибаешься!
 - Ты и так моя жертва, Саша: посмотри, как из тебя медвежья шерсть лезет! Это ты, и никто иной, кроме тебя, делаешь себя медведем, а Марину – «пустышкой», способной наслаждаться только парнями и дискотеками… но я ей займусь: есть в ней мое начало. А сколько горя ты принес Варваре, Алсу, даже Кате, и причем совсем недавно? Как же ты не мой: самый что ни на есть мой!
 - Я это сделал невольно: я не хотел им зла, наоборот, я всегда желал добра и справедливости.
 - Дорога в ад вымощена благими намерениями. Но, как хочешь: я и без тебя могу прожить, а вот ты без меня – не сможешь, - и она опять посмотрела на меня сверху вниз, как Неизвестная, чуть улыбаясь.
 А затем пошла прочь, к Тереку, медленно, устало. Так же медленно зашла в бушующие волны и долго стояла среди них неподвижно, будто размышляя о чем-то. Сердце мое стеснилось от жалости и прилива прежней любви…. Мощная, небывалая волна захлестнула ее почти всю, схлынула, но ведьма стояла все так же невозмутимо, как прежде. Потом она медленно повернулась и быстро пошла обратно, но легко, изящно, как могла ходить только одна Марина.
 Да, это была Марина, она сразу улыбнулась мне и чуть заискивающе проговорила:
 - Саша, вы простите меня, что я тогда наговорила вам глупостей и ушла от домика Лермонтова, от вас: что-то во мне сделалось: все показалось скучным, неинтересным, даже вы с вашими рассказами. Это настроение было такое, но оно прошло, и я опять все это люблю: и природу, и Кавказ, и литературу, и Лермонтова… и вас.
 Я раскрыл рот от удивления, смотрел на нее и хотел верить ей, и не мог верить ей, пристально вглядывался в выражение ее лица, глаз и не знал, что подумать. А она, как всегда, обворожительно мне улыбалась, и виноватые ее глаза источали столько милой нежности, что я чуть не захлебнулся в ней и только смог пробормотать:
 - Что вы, Марина, с кем не бывает.
 И как назвал ее Мариной, так и поверил, что это точно она, а не ведьма. Марина побежала к автобусу, который разводил пары, готовясь к новому подъему, а я продолжал смотреть на Терек, поняв, что ведьма пока покинула Марину.