Я заснул уже под утро - где-то без десяти четыре или даже в начале пятого, и то лишь после того как убедился, что основная часть Таниного портрета закончена. И, хотя до конца было все еще далеко, с главным я, вроде бы, справился. Девушка на моей картине была изображена по пояс (в живописи, это, кажется, называется «камерным портретом») сидящей на стуле - локоть правой руки на столе, кулачок подпирает щеку, - развернутая таким образом, чтобы левая часть лица, плечо и вторая рука, мирно покоящаяся на коленях, оказались в тени. Саму тень (так же как Танины волосы, кольцами падающие на грудь, и некоторые детали одежды) я изобразил пока весьма схематично, лишь слабо наметив границы и небрежно заштриховав ту половину портрета, которая будет символизировать темную сторону ее натуры. Зато над видимой частью лица трудился довольно долго, пока не добился того, чего хотел: выражения растерянности, тщательно скрываемого испуга, затаившихся на самом дне Таниных глаз, притом что внешне она выглядела, в общем-то, довольно спокойной, даже слегка беззаботной. На это я, что называется, положил все силы, до основания искрошив ластик и ступив два карандаша, и только когда перед глазами заплясали оранжево-фиолетовые восьмерки, а затылок сдавило так, словно на него надели железный обруч, понял, что пора заканчивать.
Я плохо помню, как добрался до постели, как разобрал диван, как, прежде чем «отрубиться», не забыл выключить будильник, чтобы он не разбудил меня чуть свет. Зато очень хорошо запомнил сон, увиденный мной в эту ночь. Он отпечатался в моем мозгу настолько отчетливо, что даже после пробуждения - где-то в начале одиннадцатого, если не позже - еще какое-то время маячил перед глазами, словно череда слайдов необычайной яркости, снова и снова заставляя переживать все те события, что мне только что пригрезились. Да и пригрезились ли?
Помнится, я что есть сил бежал по пустым утренним улицам. Сумка с тяжелой поклажей отчаянно давила плечо, сердце прыгало в груди как мяч. Я ужасно торопился, боясь опоздать на электричку. Она отходила в 5.30, а поезд до Москвы, на который мне почему-то нужно было успеть, стартовал с главного вокзала Серебрянска в 7.15.
Время поджимало. В моем распоряжении оставалось всего несколько минут. Когда, страшно запыхавшись, с подкашивающимися от усталости ногами, я добежал, наконец, до перрона, стрелка вокзальных часов уже приближалась к половине шестого. Первым моим порывом было, конечно, тут же бежать к зданию вокзала, чтобы поскорей приобрести билет, однако, секунду поразмыслив, я понял, что, пока буду преодолевать расстояние до кассового окошка и обратно, электричка попросту сделает мне ручкой. С другой стороны, если я решусь поехать «зайцем», где гарантия, что меня не оштрафуют или, хуже того, не высадят где-нибудь по дороге. Последнее время, я слышал, контролеры междугородних рейсов жутко озверели, и сегодня попасться кому-то из них под горячую руку почти то же самое, что кинуться под колеса летящего на всех парах состава…
Я бросил еще один тоскливый взгляд в сторону вокзальных дверей, но в эту самую минуту поезд дал гудок к отправлению, и я, уже не раздумывая, поспешно вскочил на подножку ближайшего вагона. Ладно, будем надеяться, что на этот раз пронесет. Слабо верится, что среди проверяющих есть идиоты, готовые чуть свет подняться с постели, только для того чтобы прищучить какого-нибудь случайного «зайца», вроде меня!
В вагоне я оказался совершенно один, если не считать какого-то бомжеватого вида мужика, пристроившегося в дальнем углу, возле самых дверей, и вышедшего через две остановки после того, как поезд отвалил от перрона. Отдышавшись, я от нечего делать стал смотреть в окно, хотя разглядеть что-либо в серых предрассветных сумерках было почти невозможно. Я видел только собственное отражение на фоне каких-то темных размытых контуров, отчасти напоминающих холмы, хотя скорей всего это были не холмы, а лесопосадки, или крыши дальней деревни, или вообще непонятно что…
Ритмично отстукивали колеса, мелодично позванивая на рельсовых стыках. Подслеповато помаргивала лампочка под потолком. Убаюкиваемый мерным движением поезда, я и сам не заметил, как голова моя стала клониться на грудь, а веки налились свинцом. Я поудобней устроился на сиденье и с наслаждением закрыл глаза, намереваясь вздремнуть…
Как вдруг… с громким угрожающим лязгом распахнулись вагонные двери, и - о, только не это! - словно в страшном сне, я увидел приближающихся ко мне по проходу… Ну, конечно же, это они! КОНТРОЛЕРЫ! Толстая низенькая тетка в грязно-сером нелепом платке и такого же цвета куртке, с черной кожаной сумкой через плечо, и высокий сухопарый мужик в клетчатой кепке, в длиннополом коричневом плаще, длинной тенью маячивший у нее за спиной. Пат и Паташонок. Дон-Кихот и его верный оруженосец Санчо Панса. Да, что там говорить! Со стороны эта парочка выглядела довольно уморительно, и, наверно, в другом месте и при других обстоятельствах я бы не смог удержаться от улыбки... Но только не сейчас! Сейчас при виде этих двух мне вдруг ужасно захотелось стать невидимым, ужаться до микроскопических размеров или, подобно хамелеону, по цвету сделаться неотличимым от приютившего меня сиденья электрички.
В последней попытке спастись я сделал вид, что сплю. А вдруг случится чудо, вдруг им не захочется меня будить, и они пройдут мимо… Черта с два! Я слышу, как их шаги замирают прямо возле моей скамьи.
- Молодой человек, предъявите билетик! - визгливый голос контролерши бьет по ушам, как резкий звук тормозов на полном ходу остановившейся машины.
Я делаю вид, что продолжаю спать. Но эта сука не сдается:
- Молодой человек, я к вам обращаюсь! - при этом она довольно-таки бесцеремонно начинает трясти меня за плечо.
К ней присоединяется мужик:
- Эй, парень! Ты слышишь? Просыпайся! - его сиплый простуженный бас гулко разносится по вагону.
Притворяться дальше нет никакого смысла. Я медленно открываю глаза, вижу склонившуюся надо мной толстую краснощекую физиономию, злобно ощупывающую меня острыми мышиными глазками, глубоко запрятанными в складках жира, и с ужасом понимаю, что пощады не будет. Эта толстая тетка в сером платке сожрет меня с потрохами и даже не подавится.
- Молодой человек, вы меня слышите? Ваш билетик!
- Да-да, сейчас… - с озабоченностью на лице я начинаю обшаривать карманы куртки и штанов. Поздним умом понимаю, что, наверно, лучше было бы сразу признаться, что никакого билета у меня нет, что я просто не успел его купить и согласен заплатить штраф. Однако момент упущен. Единственное, что мне теперь остается - еще и еще раз повторять процедуру поисков, талдыча как попугай: - Сейчас-сейчас… минуточку…
Контролеры, между тем, начинают проявлять первые признаки нетерпения.
- Ну, скоро вы? - торопит меня тетка в платке, и в ее глазках загорается недобрый огонь.
- Знаете, я… я, кажется, его потерял.
- Потеряли? - это уже дядька, бас которого звучит не менее грозно. Он нависает над плечом своей спутницы, словно топор гильотины. - А может, вы его просто не покупали?!
- Да нет, я точно помню, что… То есть я хотел сказать… - смешавшись, я сконфуженно умолкаю, покорно ожидая приговора.
И приговор не заставляет себя ждать.
- Что ж, в таком случае вам придется пройти с нами, - безапелляционным тоном подводит итог контролерша.
- Пройти? Куда пройти?
- Для составления протокола… - и так как я продолжаю переводить недоуменный взгляд с нее на второго контролера, ворчливым голосом поясняет: - Через две минуты станция, на которой вам надо сойти, чтобы оформить все необходимые бумаги.
И тут я, наконец, понимаю, чего мне будет стоить моя попытка проехать «зайцем». Я опоздаю на поезд в Москву, а значит, пропадет билет, на который я копил целых два месяца. Да что там билет! Сорвется важная встреча, к которой я, может быть, всю свою жизнь готовился. Ведь я так долго добивался этой возможности. Мне с таким трудом удалось договориться об аудиенции с главным редактором. И что же! Получается, что все пойдет прахом! Только из-за того, что я не успел купить этот чертов билет!
- Послушайте, - я набираю больше воздуха в легкие, - а может, мы все-таки договоримся. Я… я готов заплатить штраф. Прямо сейчас! Пожалуйста, назовите сумму!
- Нет, сейчас уже не надо, - снова вмешивается в разговор длинный контролер. - Сейчас уже поздно. Там, на месте, и заплатите… - При этом он решительно похлопывает меня по плечу, дескать, давай вставай, не задерживай.
- Но… но послушайте! Я опаздываю! Мой поезд отходит через полчаса! - я старательно подыскиваю слова, инстинктивно все больше вжимаясь в сиденье.
Дядька, однако, неумолим. Почувствовав мое сопротивление, он, изо всех сил вцепившись в рукав моей куртки, начинает тянуть меня вверх. К нему тут же присоединяется толстая контролерша, которая пытается ухватить меня за второй рукав.
- Раньше надо было думать, молодой человек! Вставайте-вставайте! Нечего тут!..
Но я продолжаю отчаянно сопротивляться. Я умоляю их оставить меня в покое и все-таки взять с меня штраф прямо здесь, на месте, хотя прекрасно понимаю, что шанс упущен, что, разгоряченные борьбой, теперь они уже ни за что не пойдут на уступки и ссадят меня просто из принципа, просто потому что им так хочется…
В самый разгар борьбы поезд начинает вдруг резко тормозить. Не сумев удержаться на ногах, эти двое всей тяжестью наваливаются на меня. Они буквально вдавливают меня в сиденье. Близко, очень близко от себя я вижу две пары злобно сверкающих глаз, слышу их тяжелое прерывистое дыхание, заползающее мне прямо в уши и…
…внезапно просыпаюсь. Просыпаюсь в твердой уверенности, что все, что я только что пережил, я пережил на самом деле. Сердце глухо бухает о ребра, зубы во рту выбивают тарантеллу. Я сажусь на кровати, еще плохо соображая, кто я и где сейчас нахожусь.
Комната погружена в полумрак. Небо за окном по цвету напоминает графит, в который чуть-чуть добавили розового. Оно точно такое, каким я только что видел его в окне летящего по рельсам вагона. А значит, все, что происходило со мной, происходило в реальном времени, и значит, то, что я якобы видел во сне - никакой не сон. Все это было на самом деле. Вот только не со мной, а… Господи! И как же я сразу не
