Женщина может любить
одновременно двух мужчин до тех пор,
пока один из них не узнает об этом.
Я. Л. Вишневский. "Одиночество в сети".
«О женщины, вам имя – вероломство!» Последнее время эти слова Шекспира почему-то довольно часто приходят мне в голову. Приходили они, конечно, и раньше (первый раз я прочитал «Гамлета» классе в 8-ом или 9-ом, и потом, уже учась в институте, не раз возвращался к этому произведению), но тогда я как-то не придавал им значения. До тех пор, пока не убедился во всём на собственной шкуре.
Случилось это давно – кажется, ещё на первом курсе, когда мне только исполнилось девятнадцать. В тот незабываемый год я всерьёз – может быть, первый раз в жизни – без памяти влюбился в одну свою одногруппницу. О, это было довольно странное чувство, свалившееся как снег на голову, и к тому же с изрядной примесью горечи, поскольку я вынужден был делить его с другим, более удачливым соперником, который ко всему прочему являлся моим близким другом.
Девушку, по-моему, звали Светланой (хотя, конечно, я могу и ошибаться). Мы с Мишкой обратили на неё внимание почти одновременно, как только она вошла в лекционный зал, слегка напуганная, смущённо озираясь по сторонам, и уселась чуть впереди, за два ряда от нас. У неё были гладкие пшеничные волосы, Ниагарским водопадом струившиеся по плечам, маленький симпатичный носик и какие-то бледные, совершенно бескровные губы. Но первое, что обращало на себя внимание, - это, конечно, её глаза, большие, чуть удивлённые, тёмно-зелёного, даже, скорей, изумрудного цвета.
Я был так поглощён разглядыванием незнакомки, что вздрогнул от неожиданности, когда Мишка вдруг ткнул меня локтем в бок и, наклонившись к самому лицу, взволнованно зашептал:
- А ничего девочка, верно? Спорим, мне сегодня же удастся её склеить?
Надо заметить, мой друг всегда отличался более решительным, слегка напористым характером, отчего нередко попадал в разные неприятные истории, из которых мне частенько приходилось его вызволять. Поэтому и в тот раз Мишкино предложение, помнится, вызвало у меня лишь саркастическую усмешку, настолько нереальной показалась мне сама возможность такого допущения. Тем более что сам я ни за что бы не решился первым подойти к незнакомой девушке, даже если бы она мне очень нравилась. Такой уж у меня был дурацкий характер, который, кстати сказать, и по сей день не слишком-то изменился. Одним словом, я, что греха таить, тогда с прохладцей отнёсся к затее моего друга, посчитав её просто пустой похвальбой.
Какого же было моё удивление (и одновременно досада), когда буквально на следующей перемене Мишка с победным видом подвёл ко мне предмет моей тайной симпатии, бросив несколько свысока:
- Вот, Света, познакомься. Это мой друг Лёша.
Мы обменялись быстрыми взглядами, и я заметил огонёк заинтересованности, вспыхнувший в её глазах. Я понял, что произвёл на девушку благоприятное впечатление, и это сразу наполнило меня такой безудержной радостью, что я чуть не запрыгал на месте. Когда-то в одной книге (не помню названия) я прочитал, что если взаимная симпатия между мужчиной и женщиной не возникнет сразу, в первую же минуту знакомства, то потом она уже не возникнет никогда, как ни старайся. Ну а коль скоро она возникла – можно считать, что начало положено, дальше уже всё в твоих руках.
Одним словом, я посчитал, что, хотя Мишка и оказался проворней меня, я ещё возьму своё, я добьюсь того, что эта девчонка станет моей, чего бы мне это ни стоило. Поэтому с первого же дня знакомства я повёл серьёзную атаку на Свету. Надо сказать, что поначалу это было довольно легко, так как мы повсюду ходили вместе, словно три мушкетёра или, скорей, какая-нибудь образцовая семейка шведского образца. Помню, я из кожи вон лез, чтобы ей понравиться: оказывал разные мелкие знаки внимания, старался быть галантным, предупредительным, частенько развлекал разговорами, не упуская случая блеснуть своим интеллектом. При этом всякий раз посылал ей многозначительные, очень красноречивые взгляды, на которые иногда (да-да, я был в этом уверен!) она отвечала мне то ободряющей улыбкой, то чуть заметным рукопожатием.
Думаю, это последнее обстоятельство не укрылось от Мишки, поскольку, как я заметил, с какого-то времени он под разными предлогами стал всё чаще оставаться со Светой наедине: то, втайне от меня подкараулив после занятий, предлагал проводить до дому, то приглашал на какой-то закрытый показ фестивального фильма, на который он чудом достал билеты (к сожалению, только два), то ему срочно требовалась помощь в подготовке доклада для семинара и т.д. и т.п. Обидней всего было то, что я не мог отплатить ему той же монетой – у Мишки ведь, как-никак, был приоритет, о чём он при всяком удобном случае мне напоминал, да и сама Света, надо сказать, не очень помогала мне в этом, отделываясь лишь виноватыми взглядами да легкими пожатиями плеч. А тут ещё я, как назло, заболел и довольно долго провалялся в постели. Мишка, конечно, не преминул этим воспользоваться. Когда спустя неделю я снова появился на занятиях, то по его победной физиономии и по тому, как старательно отводила глаза Света, понял, что у них уже всё на мази, а мои шансы отныне равны нулю.
И всё-таки я не сдался. Наверно, потому что все эти дни очень скучал по ней, рисуя в своём воображении сцены одна нелепей другой, где именно я, а не Мишка, добивался взаимности у предмета своей любви. Одним словом, за время болезни моё чувство к Свете ещё более окрепло, и, кроме того, к нему добавилась какая-то не совсем понятная мне обида на друга, сродни той, что нередко во время соревнования возникает к сопернику, неожиданно применившему нечестный приём.
Хотя, на первый взгляд, в наших отношениях ничего не изменилось. Я по-прежнему таскался с ними то в кино, то на концерты, но теперь всё больше чувствовал себя третьим лишним, неудачливым воздыхателем, надеющимся неизвестно на что. Впрочем, на этот счёт у меня имелись кое-какие сомнения. Иногда мне вдруг начинало казаться, что Света не определилась окончательно со своим выбором и ведёт двойную игру. Оснований для этого у меня было более чем достаточно. Когда, бывало, во время танца я, близко наклонившись к ней, чуть заметно касался губами её щеки или завиточков волос возле уха, она не отстранялась от меня в возмущении, а, наоборот, прижималась ещё тесней. И если в темноте кинозала я как бы невзначай на несколько секунд накрывал её руку своей, начинала дышать как-то взволнованней и прерывистей. При этом в её больших изумрудных глазах было столько обещания и какой-то затаённой грусти, что я даже не знал, что и подумать, и просто терял голову…
Между тем, на факультете (больше всех, конечно, старались Светкины подружки-однокурсницы) уже стали поговаривать о том, что Мишка нашёл себе хорошую пару и что не пора бы ему подумать о женитьбе: мол, такие девчонки на дороге не валяются, так что не хлопай ушами, а то не успеешь оглянуться, как уведут. Мой друг на это всё больше отшучивался, но как-то в минуту откровенности признался мне, что на днях познакомился со Светкиными родителями и, вроде бы, даже им понравился.
Дальше – больше. Мишкины визиты к Свете участились, причём у него всякий раз находились благовидные предлоги для того, чтобы отправиться туда одному. Единственное, что мне иногда разрешалось – это сопроводить их до калитки (Света жила в частном доме почти на окраине города), после чего Мишка тут же начинал энергично со мной прощаться, а потом, быстро подхватив свою спутницу под руку, чуть ли не силой волок за собой. При этом Света изо всех сил старалась не смотреть в мою сторону, а если наши взгляды всё-таки ненадолго встречались, краснела и стыдливо опускала глаза. Она как бы показывала всем своим видом, что совершенно тут не при чём, однако ни разу не возмутилась Мишкиным самоуправством и покорно плелась за ним, кроткая как овечка, чем приводила меня в еще большее негодование.
Бывало, что после того как они скрывались в доме, хлопнув дверью перед самым моим носом, я с каким-то мазохистским упорством еще долго не уходил оттуда, прогуливаясь где-нибудь неподалёку и ожидая, когда они снова появятся. Мои ожидания, как правило, оправдывались. Спустя полчаса или что-то около того мой друг под руку со Светой вновь появлялись на улице, чтобы по обыкновению отправиться куда-нибудь на прогулку, а я, словно тень, шёл за ними следом, прячась за деревья и фонарные столбы и изнывая от ревности.
К счастью, прогулки эти длились недолго, так как Мишке нужно было успеть до закрытия общежития. Где-то через час влюблённые прощались, причём всегда в одном и том же месте, на углу переулка, где жила Света, так как оттуда было рукой подать до остановки трамвая, на котором мой друг обычно возвращался. Дальше всё шло как по сценарию. Минут через пять, лязгая и грохоча, из-за угла появлялся трамвай. Следовали торопливые объятия и дежурный поцелуй на прощание. Затем Мишка летел со всех ног на остановку, а девушка возвращалась домой. Я же, оставив свой наблюдательный пункт на той стороне переулка, совершал ещё один прощальный променад вблизи Светиных окон, после чего дожидался следующего трамвая, чтобы ехать в совершенно другую часть города, где квартировал у одной милой старушки, которая не очень мне досаждала и сквозь пальцы смотрела на мои довольно поздние возвращения.
Продолжалось это примерно неделю, а потом… потом случилось то, что когда-то всё равно должно было случиться. Я очень хорошо запомнил этот день. Сразу после занятий Мишка с таинственным видом сообщил мне, что сегодня мы все трое идём в кафе, где он намерен сообщить мне нечто очень важное. Я заранее почувствовал неладное, однако возражать не стал, так как уже довольно давно никуда вместе с ними не ходил.
Мы заняли столик возле окна, мой друг заказал три порции мороженого и бутылку шампанского, и как только все наполнили бокалы, торжественным тоном объявил, что вчера они со Светой подали заявления в загс. Для меня это известие явилось, что называется, громом среди ясного неба. Просто ума не приложу, как мне хватило выдержки тут же, не сходя с места, не выплеснуть содержимое бокала прямо в сияющую Мишкину физиономию… Конечно, я этого не сделал, лишь перевёл вопросительный взгляд на Свету, словно ждал от неё опровержения этой неслыханной новости, но она, как всегда, лишь скромно опустила глаза, густо при этом покраснев. Я сидел как оплёванный, изо всех сил пытаясь улыбнуться, потом выдавил из себя несколько поздравительных фраз и поскорей отвернулся, чтоб Мишка не смог прочитать на моём лице, что я на самом деле думал. К счастью, мой друг был настолько горд и упоён собой, что ничего не заметил (или сделал вид, что не заметил). Мы выпили ещё немного шампанского, поговорили о том о сём, после чего я, сославшись на какие-то неотложные дела, поспешил откланяться.
Домой я, конечно, не пошёл и вместо этого отправился шататься по городу. Думаю, в этот день на всем белом свете не было человека несчастнее меня. Я долго брёл куда глаза глядят и в полном смысле слова не мог найти себе места – иногда усаживался на какую-нибудь лавочку и несколько
