ссорились. Просто как-то не о чем нам стало с Игорем разговаривать. Его шутки мне глупыми стали казаться, злыми, а интересы его - такими далекими. А то, что было мне интересно, он всерьез не воспринимал. Насмехался над этим. Вот я и перестала делиться с ним, особенно тем, что действительно, глубоко меня трогало.
Одним словом, в какой-то момент я вдруг почувствовала, что в этой жизни у меня вообще никого нет кроме детей. Какое-то глубинное одиночество накрыло меня. Такое странное ощущение – как будто я отдельно, а весь мир отдельно. Сижу на работе – коллеги обсуждают что-то, строят планы на выходные, на лето. А у меня все дни одинаковые. И никаких планов нет. Смотрю на них как на инопланетян. Вот, правда, не поверишь! Смотрю, как они одеты, как смеются, как выбирают на какой фильм в кино сходить, как день рожденья свой отметить хотят – и удивляюсь: откуда в них столько жизни? И почему у меня в семье все по-другому? Почему я так не могу? Прихожу домой – у меня тишина гробовая: муж фильм смотрит какой-нибудь мрачный (он комедии и легкие позитивные фильмы на дух не переносил). Дети тихонько-тихонько сидят в своей комнате, чтобы папе не мешать, иначе он будет ругаться. Вдохну этот воздух и чувствую, как начинает болеть голова, нудно так, до тошноты.
Просыпаться по утрам стало тяжело, слабость какая-то появилась. Дел, как обычно, невпроворот, а я чуть живая: в глазах темно, в ушах шум. С работы прихожу и падаю, стоять не могу - так мне плохо, все кружится перед глазами. А еще нужно ужин готовить, уроки с Андрюшкой делать. Игорь ворчит: «Да что с тобой, не пойму! Если болеешь – к врачу иди, чего лежать-то?!» Он вообще не любил, когда я болела. Не понимал, видимо, что нужно делать в этот момент. Ходит, психует, а мне от этого еще хуже, чувство вины какое-то появляется, да и просто обидно, что ни капли жалости и тепла не даёт мне, когда я в этом так нуждаюсь, будто наказывает меня своей холодностью….
Ну, вот и пошла я к врачу. Анализы сдала, прошла обследование. Врач все это время только головой кивала: «Вот это еще сделайте, и вот это». Пришла я в очередной раз и спрашиваю:
- У меня опухоль в голове? Прямо говорите, я же вижу по вашему выражению лица.
- Да, - говорит она, - но вы не волнуйтесь, опухоль небольшая, и нужно пройти дополнительное обследование, чтобы понять злокачественная она или нет.
Ты знаешь, а я сижу и понимаю, что я не то чтобы не волнуюсь - я радуюсь. Я еле улыбку сдержала. Спрашиваю её, как-то весело так спрашиваю:
- Я умру?
Она от прямоты вопроса или от тона моего голоса (уж и не знаю) глаза широко раскрыла и не нашлась сразу, что ответить. Потом начала что-то про своевременность лечения говорить и выписывать дополнительные направления. А напоследок мне говорит:
- Я вам честно скажу, риск летального исхода существует. Вам нужно срочно пройти дополнительное обследование и оперироваться при любом результате. Взрыв может произойти в любой момент.
Вышла я из кабинета в легком шоке. Но не от диагноза. А от своей реакции на него. Иду по коридору, вижу, как женщина рыдает, а рядом мужчина, муж видимо, в растерянности, не знает, что сказать ей. Она причитает: «Я же не умру, скажи мне, я же не умру?»
И тут меня торкнуло. Все эти люди жить хотят. А я - нет! Я радуюсь, что мне осталось не долго. Ты понимаешь?! Я иду и радуюсь, что могу умереть! Дикое чувство такое, будто я в тюрьме сидела пожизненно и мне вдруг сказали, что скоро я выйду на свободу!
Аня замолчала. Находясь под впечатлением, я пыталась как-то осмыслить её последние слова. Я много читала о людях с онкологическими заболеваниями. И в силу своей профессии много изучала проблему страха смерти. Мне приходилось также иметь дело с людьми, которые готовы были покончить с собой из-за, как им казалось, неразрешимых проблем. Но мысли о смерти всегда были связаны с тяжелыми горестными переживаниями, эти мысли скорее были следствием отчаянья. Радости в этом не было.
- Ань, я правильно поняла тебя, ты обрадовалась тому, что скоро можешь умереть?
- В этом всё и дело, - взволновано ответила Аня. - Ты правильно всё услышала – я обрадовалась. Так, как будто смерть была свободой. Я поняла вдруг, что ждала её. Давно ждала. Всё встало на свои места в моей голове. Все последние годы я не жила будто, а срок отбывала. На других людей смотрела с легкой завистью и раздражением – будто через тюремную решетку. А потом и раздражение прошло. Смирилась.
- Аня, поясни, пожалуйста, я все же не очень понимаю, ты ведь говорила, что была счастлива иметь детей, семью.
- Да. – Аня надолго замолчала. Лицо её было сосредоточенным и напряженным, я никогда не видела её такой.
- Это странно так. Я растворилась в своей семье. Именно растворилась. Без остатка…. Интересы семьи были так важны, что никаких других не могло и быть. Мне казалось это таким естественным. В какой-то момент я поняла, что вот так я и будут жить до самого конца, до старости. Ведь это - мои близкие, и самое главное, чтобы им было хорошо. И им хорошо. Значит и мне должно быть хорошо. Я умело и аргументировано убеждала себя в том, что мне очень хорошо. Я верила в это. Ровно до того момента, пока не поняла, что хочу поскорее умереть. Я чувствовала себя закованной в кандалы, замурованной в стену. Только кандалами были мои любимые люди, и против них я пойти не могла. А потому оставалось лишь смириться и ждать. Ждать, когда я выполню этот свой долг. Когда отживу отмеренные мне годы…. Будущего не было. Моего будущего. Было будущее моих детей, моего мужа, а моего – не было. Как на больничном мониторе: линия весело скачет зигзагом – то вверх, то вниз – а потом амплитуда становится все меньше, меньше, и вот уже вместо зигзагов тонкая прямая, идущая ровно в бесконечность, вникуда.
- Какой сильный образ. Это ты поняла в тот самый день, когда была у врача?
- Да. Я поехала домой, но на Театральной вышла из метро. Я так делала иногда, когда мне нужно было подумать. Я люблю очень центр Москвы, и мне там как-то по-особенному дышится. И вот я пошла. Своим обычным маршрутом – до Тверской, а потом по Тверской в сторону Патриарших. В центре всегда очень много людей. Таких разных! И все они полны жизни. Кто-то спешит, кто-то восхищается красотами улиц, кто-то ругается. Кто-то что-то продает. Кто-то просто сидит на скамейке, поймав своё чудное мгновение. Машины несутся, сигналят. Голуби целой стаей слетели с карниза, дерутся за кусочки оброненной кем-то булки. Всё движется, всё живет. А я среди всего этого – как тень. Что есть я, что нет меня. И не грустно мне вовсе. Просто никак. Нет чувств никаких. Кроме одного – удивления. Удивления от того, что я могу скоро умереть. Как это умереть? Ведь меня уже нет.
Я села на скамейку у фонтана и стала рассматривать здание мэрии на противоположной стороне Тверской. Чудесный памятник русского классицизма. Мне знакомы были все детали: узорчатые капители, карнизы, горельефы. Сколько времени я посвятила изучению всего этого! Я стала вспоминать свои студенческие годы. И свои мечты. И что-то больно так заныло внутри. И вдруг запахло жизнью! Так явно я ощутила этот запах, будто запах шоколада из кофейни за углом. Я ведь искусствоведом мечтала стать…. Я столько книг прочитала об этом! Но вместо произведений искусств изучаю цифры и перебираю бумаги. Мечтала путешествовать и посетить все известные музеи мира. Но со своими мальчишками за последнее 5-6 лет не выбралась даже в Кремль и Третьяковку. Я всегда была переполнена чувствами, эмоциями. А теперь я пуста и безжизненна как пластиковая бутылка, валяющаяся на тротуаре. Вот она попала кому-то под ноги, потом кому-то другому и улетела на проезжую часть. И тут же была раздавлена в потоке автомобилей. Исчезла из виду. И также исчезну я. Уже совсем скоро. Мой муж расстроится, потому что ему станет еще тяжелее. Он будет мрачен и суров. Бабушки будут охать над моими осиротевшими детьми. Придут коллеги помянуть меня и скажут о том, каким хорошим я была бухгалтером. Потом забудут и это. Всё.
В тот же момент я встала и пошла. Спустилась в метро на ближайшей станции, кажется, это была Пушкинская, доехала до Третьяковской и – да! Я пошла туда, в Третьяковскую галерею! Это были незабываемые два часа. Как мало иногда нужно человеку, чтобы почувствовать себя на ТАКОЙ высоте!
Домой я летела на крыльях. Но стоило только войти в квартиру, как крылья мои стали крошечными. Карета превратилась в тыкву, а бальное платье в лохмотья. Пока накрывала на стол – ужасно разболелась голова. Посадила всех ужинать и без сил легла на кровать. Мальчишки как всегда о чём-то спорили, Игорь, как всегда ворчал, потом дети ушли в свою комнату, Игорь переместился на диван и включил новости. Я лежала в спальне в полном одиночестве. Одна. Никто не вошел и не спросил, почему я лежу. Никто не поинтересовался тем, что мне сказал врач. Никто в течение всего вечера. У меня была семья: муж, два сына, но я была абсолютно одинока в этой семье. Или меня в ней просто не было?
Я вспомнила про свою опухоль. Я представила, как я буду с каждым днем чувствовать себя все хуже и хуже и буду вот так, как сейчас, лежать одна, и никто не будет ко мне заходить, будто никого у меня нет на свете. А потом, наверное, меня положат в больницу, и ко мне никто не будет приезжать. Только мама будет тихонько плакать в коридоре от безысходности. А Игорь будет все время занят. Ведь из-за моей болезни спутаются все его планы.
Как немое кино перед глазами мелькали кадры из прошлого. Когда я рожала Никитку, потеряла много крови и сил. Я старалась не раскисать, радовалась, что, не смотря ни на что, с сыночком все в порядке. Лежала после родов совсем слабая, и, видимо от бессилия, ужасно хотела сладкого. Я позвонила Игорю, чтобы сказать, что у нас родился еще один сын, он еще не знал, и, заодно, попросила, чтобы вместе с моими вещами он привез мне пачку обычного песочного печенья. Но он не привез. Он вообще не приехал. Вернее приехал только на следующий день вечером. Вещи мои привез, а когда я спросила, почему он так долго не приезжал и почему не привез печенье – Игорь разозлился, мол, у него и так проблем много, и Андрюшка теперь на нем, а тут я еще со своими капризами…. Не поверишь, это печенье я много лет забыть не могла.
Вот и представила я, как буду болеть теперь, умирать даже, а он будет злиться, что все это не вовремя. И мне стало так тошно! Уж лучше глотнуть яду и сразу умереть, чем терпеть такое отношение. Но ведь всю жизнь терпела. Почему я терпела? Эта мысль меня просто ошарашила. Раньше я не видела никаких других вариантов – ведь у нас семья! А сейчас я вдруг ясно увидела, что моя семья – это дети, а с Игорем – мы два чужих и очень разных человека. Возможно, когда-то между нами что-то и было, но теперь – каждый сам по себе. Вроде семья у нас – а я живу так, будто одна-одинешенька. Может и он также? Он не дает мне ничего из того, что я хотела бы получать от своего мужа, но, может быть, и я ничего не даю ему? Как, когда это могло случиться?
С этими тяжелыми переживаниями я уложила детей спать, с ними же и сама уснула. Ночью мне приснился удивительный сон. Я стояла в узком темном пространстве между стен двух высотных домов. Рядом были какие-то женщины, кажется моя мама и свекровь, но я не видела их, просто
