Западня

         




Чек, командир разведывательного космокрейсера «Вагга», стоял у громадного, на полстены, иллюминатора. Внизу, под изъеденным за долгие годы космических странствий днищем, угадывались очертания проплывающего мимо ландшафта: фигурные валы, горы, лесистые равнины, реки. Кажется, наконец-то удалось отыскать планету, в атмосфере которой обнаружились все необходимые для жизни ингредиенты: кислород, азот, углекислый газ, — в необходимой, что не менее важно, пропорции. Это была воистину долгожданная награда, но Чек все никак не мог поверить своему счастью.
            — Штурман, — произнес он взволнованно. — Вы подыскали место для посадки?
            — Да, кэп, — отозвался штурман тоже не менее взволнованно. — Прямо по курсу — гора с двумя симметрично расположенными в ней пещерами, а чуть дальше — то, что нам нужно, горизонтальная площадка, достаточно просторная, чтобы на ней могла свободно разместиться такая громадина, как наш корабль. Думаю, искать что-то более подходящее не имеет смысла, так как сразу же за площадкой начинается лес, о размерах и протяженности которого, кроме того, что он очень велик, сказать что-либо определенное никак нельзя.
            — Хорошо, — сказал Чек рассеянно. — Я полагаюсь на ваш опыт. Действуйте.
            Пальцы штурмана стремительно запорхали по клавиатуре.
            Поглядев за его работой, Чек устало прикрыл глаза. Какое счастье, что на этой планете не обнаружено признаков разумной жизни. Кажется, никто и ничто не станет препятствовать широкой колонизации. Но если все-таки окажется, что первые разведданные неточны и разумная жизнь здесь все-таки имеется, что ж…
            Он вспомнил долгие годы космических странствий — и холодные колючие звезды, изранившие глаза космолетчикам, и могильный космический мрак, стремившийся погасить крохотную искорку жизни в беспредельном космическом пространстве, и жестокие губительные излучения, и метеориты, и тусклое мертвящее одиночество, и то сверхъестественное напряжение сил, которое потребовалось, чтобы все это преодолеть. Нет!! Если здесь все-таки обнаружится разумная жизнь, а это может означать только одно — планета уже занята какой-то другой цивилизацией, то выдержит ли экипаж «Вагги» тяготы повторного поиска? Вряд ли. Слишком уж подорваны для этого силы. Но тогда… Чек скрипнул зубами. Нет, только не повторный поиск. У космокрейсера достаточно огневой мощи, чтобы подавить любые акции протеста, если таковые вдруг возникнут, со стороны местного населения, будь то вялотекущее недовольство или прямое военное противостояние, будь то хоть что… Конечно, начинать знакомство с планетой карательными операциями — не лучший вариант, но… другого выхода может просто не быть. Слишком уж горячо Чек любил свой народ и слишком уж хорошо помнил, как он страдает от перенаселения. Покрывающие всю поверхность планеты города, вздымающиеся ввысь небоскребы, вместо квартир — крохотные, рассчитанные всего лишь на одну особь ячейки, в которых не то что стоять или сидеть, даже лежать было неудобно. О нормальной же семье и речи быть не могло. Ну почему, почему так?! Чек скрипнул зубами опять. Господи, пошли же нам наконец обетованную землю!
            Он открыл глаза и снова стал смотреть сквозь иллюминатор. Как раз в этот момент под ними проплывали странного вида валы удивительно мягких извилистых очертаний. Какая пластика, невольно восхитился Чек, но тут же нахмурился. Может, они искусственного происхождения?
            Тут валы совершенно неожиданно раздвинулись, образовав зияющий чернильной тьмой провал. Что за чертовщина!? Чек изумленно уставился на это диво и вдруг почувствовал, что пол под его ногами дрожит.
            — Капитан! — закричал штурман. — Мы попали в колоссальной силы воздушные потоки! Нас засасывает! Это ловушка!
            К чести Чека он отреагировал практически мгновенно.
            — Двигатели на полную мощность! — проревел он. — Полный назад! — И что было сноровки бросился к креслу, где спасительными пряжками поблескивали ремни безопасности. Но он не успел. Корабль завертело, как несомую ветром пушинку, пол и потолок поменялись несколько раз местами, два раза Чека ударило о пульт, один раз об Арноксатор. А что было потом, он уже не помнил, так как потерял сознание.



            Показалось или нет? Иван Степанович поднатужился и сел, опустив ноги на холодный пол. В голове у него тотчас забухали молоты, к горлу прихлынула тошнота. Тьфу ты напасть!
            С трудом ворочая глазными яблоками, он посмотрел по сторонам. Было утро. За распахнутым окном, надсаживаясь, визжали детишки, взревывали автомобили, какая-то тетка, семиэтажно матерясь, орала басом — словом, овладевший своими правами день гремел на полную катушку.
            — Тринь-тинь-тинь, — зазвенело тут опять.
            Действительно, не показалось, подумал Иван Степанович, поморщившись. И кого это там принесла нелегкая? Вот же изверги! В такую рань! Ведь одиннадцать часов только!
            Он не глядя пошарил кончиками пальцев ног под диваном, где, как он помнил, должны были находиться домашние шлепки, не нашел и, чертыхаясь, зашагал в прихожую босиком. Ох, как мне плохо, подумал он, приваливаясь по пути то к дверному косяку, то к шкафу, то просто к стене. Плохо, просто сил никаких нет.
            — Тринь-тинь-тинь, — зазвенело снова.
            — Да иду, иду, — проворчал Иван Степанович, нащупывая замок. — Ну, если какая-нибудь хренотень…
            За дверью стоял Никифорыч.
            — Ты че, спишь?! — удивился он.
            — А ты что в такую рань? Ведь одиннадцать часов только.
            — И вовсе не одиннадцать, а только без двадцати. — Никифорыч хохотнул. — К тому же кто рано встает, тому Бог дает. Ты погляди, день какой сегодня — солнышко, небо, травка.
            Иван Степанович поморщился, как от зубной боли.
            — Солнышко, травка, — проворчал он. — Слушай, мне сейчас не до шуток. Давай вечером, а? Или завтра?
            — Че, голова с похмелюги болит? — спросил Никифорыч, сочувственно покачав головой.
            — Не то слово.
            — Так полечись.
            — А у тебя разве есть чем?
            — Пока нет, но скоро будет. На «мочалку» пиво завезли, «жигулевское».
            — Пиво?— пробормотал Иван Степанович, сглотнул, и под подбородком у него судорожно дернулся туда и обратно острый хрящеватый кадык. — «Жигулевское»? А где же бабульки взять? Мы ведь вчера, кажись, все просадили.
            Тонкие потрескавшиеся губы Никифорыча раздвинулись в довольной ухмылке, обнажив единственный корявый зуб ядовито-желтого колору.
            — А это видел! — победно воскликнул он, протягивая коричневую морщинистую ладонь, на которой лежала смятая трешка.
            — Ух, ты! — поразился Иван Степанович. — Откуда?
            — Оттуда!
            — Украл, что ли?
            — Не украл, а экспроприировал, — поправил Никифорыч. — У этого… племянника. Он, понимаешь, на конструктор копил. Так я и подумал, на хрен ему конструктор, когда у родного дяди голова с похмелюги трещит.
            — Хм… А сколько ж ему лет?
            — Племяннику?
            — Угу.
            — Восемь в прошлом месяце исполнилось. Он еще не соображает ни хрена.
            Иван Степанович с сомнением покачал головой.
            — За такое и в каталажку… загрести могут. На пятнадцать суток.
            — А, ерунда.
            — Хм, как сказать…
            — Да не переживай ты. Пока то да се, мы ее уже оприходуем. Никто ведь не знает, куда мы сейчас… Ну так че, идем?
            — Счас, обувку вот только надену.



            — Сколько времени мы уже в этой ловушке? — спросил Чек.
            — Полтора часа, — отозвался штурман со вздохом.
            Капитан вздохнул тоже. Перебинтованный после полученных травм эллопластиком, он снова стоял перед экранами внешнего видения. Все они, как сговорившись, показывали примерно одни и те же картины — бугровато-пупырчатые поверхности стенок круглой шахты, в которую по-прежнему продолжал проваливаться корабль. В свете мощных рефлекторов, обшаривавших время от времени подрагивавшие стены, совершенно отчетливо просматривалась их фактура — красноватая, причудливо-волокнистая, сплошь покрытая многочисленными жидкостными потеками, искрившимися в лучах бортовых прожекторов. Казалось, будто поверхность этих стен сама выделяет влагу. Да, никогда еще корабль за то время, что длится эта экспедиция, не попадал в подобную передрягу…
            Дверь в капитанскую рубку отворилась, и вошли двое: научный консультант Бак и химико-геолог Рин. Чек смерил их внимательным взглядом.
            — Докладывайте, Рин, — коротко приказал он.
            Химико-геолог открыл папку, в которой находились данные химических анализов, и монотонным голосом забубнил:
            — Окружающие нас стены органического белково-углеродистого происхождения, потеки на стенах — органические кислоты того же порядка, что и стены, кроме того атмосфера здесь также чрезвычайно насыщена веществами органического порядка.
            Рин замолчал.
            — Все? — спросил Чек.
            — Все, — сказал химико-геолог. — Доложить что-то более определенное я не могу, так как все мои датчики съедены кислотами.
            Чек скрипнул зубами. На его лице отчетливо проступила тревога.
            — Какие можете сделать выводы?
            — Выводы не по моей части, кэп. Все, что я могу, так это лишь констатировать данные исследований.
            — Но можно ли сказать, что мы угодили в гигантский утилизатор?
            — Выводы не по моей части, — повторил Рин своим по-прежнему монотонным голосом.
            Чек вздохнул и сказал, обращаясь к Баку:
            — Вы?
            — Что бы это ни было, — сказал тот важно, — нам нужно выбираться отсюда как можно скорее.
            Секунд десять-двенадцать Чек внимательно их разглядывал.
            — Хорошо, — сказал он наконец. — Можете быть свободны.
            Ученые с достоинством удалились.



            Весть, что на «мочалку» завезли пиво, в считанные минуты разнеслась по округе. День был будний, однако народу там собралось видимо-невидимо. Иван Степанович и Никифорыч, впрочем, взяли одними из первых. Взяли с запасом, по три кружки на каждого.
            Толкотня стояла невообразимая, но им удалось пристроиться подле высокого круглого столика, по другую  сторону которого стоял какой-то субъект — коренастый, широкоплечий, с львиной гривой седых волос на крупной лобастой голове, в мощных роговых очках. Пиво он пока что не пил, не было у него пока что пива — возможно, кто-то из его друзей стоял для него в очереди — но Иван Степанович каким-то шестым чувством понял вдруг, что дело тут в другом. Быть может, навел его на эту мысль тот короткий, полный тоски взгляд, который незнакомец бросил на кружки, поставленные друзьями на столик, кружки, доверху наполненные пенистым янтарным напитком.
            Иван Степанович сразу же и категорически почувствовал к львиногривому неприязнь. Впрочем, испытываемое им чувство жажды было еще сильнее. Он припал к одной из кружек и не отрывался от нее до тех пор, пока не