— Маня… Маня… — забормотал он.
— Ты что же все пьешь, а?! — проговорила Маня. — Ты посмотри, с кем ты связался, а?! — Она не глядя ткнула пальцем в Ивана Степановича. — С алкашом с этим. Совесть у тебя есть, а?!
— Н-не… Не оскорбляй моих д-друзей.
— Каких друзей?! — Она снова ткнула пальцем в Ивана Степановича. — Этого вот козла, что ли?
— А я говорю, н-не оскорбляй… моих… д-друзей.
Иван Степанович сконфуженно опустил глаза и вдруг в верхней части груди ощутил острый болезненный укол. Он невольно закашлялся, схватившись за горло. Все непроизвольно на него посмотрели.
— Степаныч, т-ты чего? — спросил Никифорыч, довольный, что внимание Мани можно переключить с него на кого-то другого. — Косточка, что ли, попала?
Иван Степанович не ответил. Он схватил кружку, сделал из нее несколько глотков. Однако колотье в груди не только не утихло, но даже, казалось, усилилось еще больше. От мучительного кашля его согнуло чуть ли не пополам. Стоявшие вокруг люди стали на него оглядываться.
— Подавился, видать, — послышались голоса. — Дайте ему пива.
— Иван Степанович, да что ж с тобою?! — голос Никифорыча стал встревоженным. — Вот видишь, — сказал он Мане, — до чего довела человека своими… У него же это… сердце больное… Видишь, как за грудь ухватился… У него этот… как его… Конью… Контю… Тьфу ты!.. Конъ-юн-кти-вит, вот.
Маня, не зная, что ответить, молча глядела на Ивана Степановича. Иван Степанович же дергался, как в конвульсиях. Лицо у него побагровело, глаза, казалось, готовы были выскочить из орбит.
— Да дайте ему пива! — кричали вокруг. — Задохнется же!
— Да, пива ему, пива!
— Скорее, скорее!
— Степаныч, на-ка, хлебни, — сказал Никифорыч, протягивая кружку.
— Иди ты! — прохрипел Иван Степанович.
Он стоял, не замечая ничего вокруг, вцепившись в стол обеими руками, и продолжал кашлять. Казалось, еще мгновение-другое, и он выкашляет на стол свой желудок. Так бы, возможно, и произошло, если бы не Левандовский. Он вдруг, словно бы пробудившись от сна, наклонился вперед и мощной своей ручищей приложил Ивана Степановича по спине. Тот ткнулся физиономией в груду рыбьих костей, кашлянул в последний раз, и изо рта у него вылетела какая-то металлическая пластинка, круглая и плоская, как копейка, только в полтора раза меньше. Влажная от слюны, он шлепнулась на стол, и все с удивлением на нее уставились.
— Вот это да! — пробормотал Никифорыч после некоторого молчания. — Ты че ж это, железками, че ли, питаешься?!
Иван Степанович не ответил, только вытер молча выступившие на глазах слезы и отхлебнул из кружки. Никифорыч между тем попробовал поддеть пластинку рыбьим хвостом, но та вдруг зажужжала, словно шмель, взмыла в воздух и, ловко маневрируя, кругами взлетела вверх, где и исчезла, растворившись в небесной синеве.
Все присутствующие проводили ее оторопелыми глазами.
— Это она чего? — пробормотал Иван Степанович сипло.
— Да это… галлю… цианция, — предположил Никифорыч. — Или… этот… как его… Пол… Полтарагейст… Я в «Знамя коммуны» про него читал. Это когда всякая нечистая сила бесноваться вдруг начинает, злобствует как бы, а почему — никто сказать не может… Да, чего только не бывает… Слышь, Маня, — повернулся он вдруг к супруге. — Тут такое дело… Человек вот едва… Полечиться бы ему, а?
Маня, с обалдевшим видом следившая за последними событиями, от слов Никифорыча пришла в себя. На ее лицо снова вернулось сердитое выражение.
— Полечиться?! — сказала она. — А вот это видел?!
Она сунула ему под нос кукиш и, решительно расталкивая толпу, убралась вон.
— М-да, — пробормотал Никифорыч. — Видать, она сегодня не в настроении. Не придется нам, видать, сегодня больше… Что же это за железка такая?
— Это что, — сказал Левандовский. — Вот у нас, во МХАТе…
* * *
В капитанской рубке царило ликование.
— Мы вырвались, вырвались! — кричал штурман.
От радости он готов был, казалось, пуститься в ритуальную пляску. Капитан тоже был доволен сверх меры. Он дотянулся до штурмана кончиком щупальца и отечески потрепал одну из его голов.
— Ты прекрасно справился с этой проблемой, сынок.
— Что вы, кэп. Это не я, а вы. Это благодаря вашему руководству.
— Мы оба славно потрудились.
Все четыре рта штурмана раздвинулись в улыбке.
— Куда прикажете теперь, кэп?
Капитан на секунду задумался.
— Я думаю, прежде всего — на орбиту. Что-то наводит меня на мысль, что с этой планетой нам не совладать.
— Есть на орбиту, кэп! — откликнулся штурман весело.
Его многочисленные пальцы запорхали по клавиатуре. Изображение поверхности планеты на экранах стало отдаляться. Вскоре она превратилась в висящий в черноте шарик.
Да, подумал капитан, с грустью глядя на него сквозь иллюминатор. Еще одно разочарование, еще одна неудача. А ведь надежда была так реальна, так осязаема. Что же теперь. Опять изнуряющий поиск? Снова холодные колючие звезды, и могильный космический мрак, и губительные излучения, и метеориты, и одиночество? Да, пожалуй. Другого выхода нет. К тому же все это уже не кажется таким страшным, как в начале полета, ведь это давно уже стало привычным, испытанным, чего никак нельзя сказать о планете, такой враждебной, что даже неодушевленные горы на ней таят смертельную опасность. Привести туда свой народ… Нет, только не это. Ведь я так люблю свой народ. Я готов ради него на все. Хоть тысячу тысяч лет лететь сквозь пространство. Ведь такая у нас, космических первопроходцев, судьба, славная и невообразимо трудная, как сама жизнь.
1988 г.
До завтра! 
