В течение нескольких лет по небольшим рассказам мамы, Сафоновой Марии Тихоновны, писала повесть, которую потом назову «Ведьма из Карачева» (так её «окрестили» в городе). Была она ровесницей прошлого века (1903-1994) и все перипетии прошли чрез её жизнь. Из последних записок о ней.
1981-1994 годы.
Мама* сидит на кровати, окутав себя одеялом, и рассказывает:
- Да-а, трудяги Листафоровы были большие, а вот книг вовсе не читали. И в завети* книг не было. Да и дети пло-охо училися. Бывало, соберёть бабка внуков в школу, сунить им кошели в руки, проводить, а потом ко мне так-то:
- Глянь-ка, Мань, что там в канаве чернеить-то?
Гляну, а там или Шурик, или Колька сидять, залезуть в эту канаву и чернеють, как грачи какие. Заворчить:
- Дед, ты посмотри... пралич их побей!
Да возьмёть палку и пойдёть выгонять оттудова. Помню, раз так-то гонить Шурика к школе, а он идёть, ревёть что есть мочи и кошель за собой по земле ташшыть. Вот так-то и все училися, так-то и читали. Шурик так неграмотным и остался, года четыре проходил в школу, а с первого класса так и не вылез, выгнали потом из школы, здорове-енный стал! А Сенька три класса кончил, и даже еще в Карачеве учился, но потом сбаловался, пойдёть будто бы в гимназию, а сам прошляется где попало. И не стали больше учить. А писал грамотно, даже некоторые думали, что гимназию кончил, но читать… так и не читал... А я любила, ишшо и с детства. Но как читать-то? Это ж тебе не в городе, в деревне девку никто и замуж не возьмёть, если узнають, что она читать любить. Так вот, бывало, заберемся с Динкой на печку с книжкой, а тут как раз соседка и придёть, так мы что? Р-раз, и спрячем эту книжку, а вязанье - в руки. Не дождешься потом, когда наговорится да уйдёть, чтоб опять… Помню, когда еще на фабрике работала, то подруга давала мне книжки, и раз принесла «Антона Кречета»… Да рассказывалося там, как у одного богача сын был от прислуги, а когда выучился на архитектора и нужно было ему перестроить замок своему отцу, то у того уже другая жена была, молодая, красивая, и архитектор полюбил ее крепко, а когда стал перестраивать замок, то и сделал тайный ход в ее спальню... А еще про Атлантиду мне принесла…
Ну да, про ту, что сквозь землю провалилася. И жила в этой Атлантиде пара влюбленных, и им всё-ё никак не разрешали встречаться, а когда началася катастрофа и всё стало проваливаться… Пропасть-то ка-ак разверзнется и дом-то туда ку-увырк!.. вот тогда они и прыгали через эти пропасти, бежали, спасалися, пока ни погибли.
Что еще читала… Это уже потом... когда замуж вышла и в Брянск переехали. Знакомая как-то принесла книжку, и уж не помню, о чём в ней было, но героиню звали Чароман, потом и тебя назвать так хотела. И вот поди ж ты, книжки тогда уже часто читала, а сама и понятия не имела, что их писатель какой-то пишить, что они издаются потом. По моему-то понятию тогдашнему они всеодно как на огороде росли, и только когда к Сеньке стал ходить один товариш, вот он-то и просветил меня… Хоро-оший такой малый был, умница! Слесарем работал. Помню, взяла раз газету, а он и начал объяснять, что есть, мол, такой редактор, журналисты... После этого заехал к нам Федька с Рясника, а я взяла газету, смотрю, а в ней редактор новый. Ну, я и скажи этому Федьке. Так он глаза так и вылупил:
- Во, ты теперь знаешь, что такое редактор!
Сам-то грамотный был.
- А чего ты смеешься? - спрашиваю. - Не все ж нам тёмными быть? Как-нибудь потихонечку и просвешшаться начнем.
Вот и просвешшалася по слогам. Трудно было, но зато как прочитаешь книжку, то и запомнишь на всю жизнь... Да нет, читать-то любила, а к театру так и не привыкла. Как-то уговорил нас Сенькин товариш пойти туда, как раз про Онегина показывали. А о нём я уже раньше читала, и когда читала, то уж очень мне Ольга запомнилася! Такая молоденькая да весёлая. И крепко ж мне захотелося её увидеть. Сготовилася я, платье новое сшила, пошли мы. Сидим, смотрим. И вдруг ка-ак выходить вместо Ольги тетя! Ой... я аж испугалася! Толстая, рыжая, и бюст-то у нее во-от такой-то, и глаза подведены! Я - к Николаю:
- Как же так? Да что ж это такое? Неужто нельзя было придерживаться, как в книжке написано?
А он:
- Да что ж, если подходящей не было.
- Ну, если подходяшшей не нашлося, так эту тетю и выпускать? И пьесу тогда играть не надо, что б людей не пугать.
Ка-ак же я расстроилася! Да и всех там перепутали. Онегин, помню, тоже рыжий, отвратительный дядька вышел, да и Татьяна... Тётя прямо! Ой, Господи, скорей-скорей, да уходить оттудова! Говорю потом Сеньке:
- И не зови ты меня больше в театр этот, и не проси. И никогда туда больше не пойду. Всех там поискалечели!
Так и отвадили меня от театра сразу и на всю жизнь. А вот от книжек не отстала, Коля этот всё мне их приносил, так и жду его, бывало. «Героя нашего времени» Лермонтова как-то принес, так с какой же жадностью читала! Детей уложу и-и часов до трех ночи читать. Потом «Анну Каренину» Толстого прочитала, Шиллера, Шекспира. Как же они мне нравилися благородством своим! А еще «Мастера и Маргариту» прочиала, печатался этот роман отрывками в «Брянском рабочем». Нравилася мне сложность его... крепко по душе была, а про что?.. Сейчас уже и не вспомню... Не-е, папка твой ни одной книжки так и не прочитал. Да и некогда ему было. Он же шофером работал, а намучившись день с этой техникой когда ж читать? Машины-то какие были? День ездють на них, а ночь ремонтирують.
Да-а, отстают мои огородники этой весной от своих «коллег»! Те-то почти распродали помидорную рассаду, а у моих она еще только «подошла», как говорит мама. И вечером набираю этой рассады аж две корзины, а утром просыпаюсь, выхожу в коридор и вижу: мама сидит «при параде», но удручённая:
- Во, пол восьмого уже, а мы ишшо дома, - и смотрит горестно: - Мотороллер сломался. Хотела ж Витьке давеча сказать, чтоб посмотрел его, а он... И на чём теперя отвязёть?
Успокаиваю:
- Не огорчайся, сейчас подремонтирует.
- Да ладно, - пытается улыбнуться, - если и совсем не продам... Не корова ж помреть, а растения.
- Ма, надо бросать вам это занятие, - начинаю заговаривать ее: - Хватит у вас денег, чтобы как-то прожить года два, а там… Дело будет видно. Если что, переедешь ко мне. У нас церковь рядом реставрируют, будешь у окна сидеть и смотреть на купола с крестами.
- Да, да, это, конечно, хорошо, - соглашается.
Но тут вдруг заводится мотороллер, и я вывожу ее, усаживаю на него. Крестится, а я шучу:
- Ты, маманя, писателя Льва Николаевича Толстого переплюнула, тот в восемьдесят два года на коньках катался, а ты - на мотороллере.
Ничего не ответит, лишь попытается улыбнуться.
А вечером, после удачного базара, сидя на порожке, будет уже упрекать Виктора:
- И чаво ты так мало посадил помидорной рассады? Особенно «Розы». Крепко ж бяруть её хорошо!
- Ма, - засмеюсь, - ты ж зарок давала вообще ничего не сеять!
- Зарекалася свинья… что-то там не есть, а бяжить - два ляжить, - улыбнётся, наконец.
Брат привозит маму с базара в половине первого и она, с трудом спешившись с мотороллера, ме-едленно идет мимо курятника, останавливается возле ступенек в коридор:
- Ох, хорошо-то как! – уже поднимается на первый порожек, вцепившись в покосившееся перильце. - Спасибо, спасибо тебе, что пол помыла. Хоть отдохну теперя душой.
И лицо ее освещается радостью.
Потом сидит у стола, пьет чай, грызет трубочку с кремом, и вдруг слышу:
- Галь, сколько раз тебе говорила, - выбирает из нее крем чайной ложкой, - не покупай ты ничего этого, не переводи зря деньги-то, - прихлебывает чай. - Да и обманывають нас таких-то, во... в дудке-то этой… начинки почти нетути! - Мы с Витькой закатываемся от смеха. - Чаво смяётесь? – оборачивается.
- Ма, да не дудка это, - наклоняюсь к ее уху, - а трубочка. Тру-боч-ка.
- А хоть и трубочка, - хрустит ею. - Всёодно зря не траться.
Но съела еще одну, запила чайком с мёдом, отдохнула и тогда я подсела к ней, чтобы задать вопросы «про жизнь», а она вдруг и сказала:
- Не, не хочу больше вспоминать. Жисть-то какая была… - И губы ее слегка дрогнут. - Да и кому всё это нужно?
- Как кому? – рассмеялась больше для того, чтобы приободрить ее: – А внуки твои, правнуки… Вот прочтут когда-либо, рассказанное тобой, будут вспоминать и гордиться тобой.
Ничего не ответит, приляжет... Конечно: «жисть-то какая была»! Да и вспомнить ничего нового уже не может, так что если и спрашиваю о чем-то, то для того только, чтобы уточнить.
Вхожу в родной дом, прохожу на кухню. Мама возится у печки.
- Привет, маманя! - ставлю сумку с гостинцами на табуретку.
Секунду-другую смотрит на меня молча, пытаясь улыбнуться:
- Глякося… Приехала. А я уж думала…
- А-а, Галетина… - ковыляет из своей комнаты и Виктор - Это хорошо, что ты приехала, а то маманя что-то прихворнула.
- Нет, ма, тебе хворать нельзя, - подбадриваю ее, - Ты сегодня именинница.
- Какая такая именинница? – стоит с измазанной сажей щекой, опираясь на кочергу.
- Да вот... пропечатали тебя, - протягиваю газету.
- Наверное, твои воспоминания в «Новых известиях»… - догадывается Виктор. - Ну матушка, прославишься теперича! Как же и на базаре торговать будешь знаменитой такой? - смеется.
А мама уже подходит к кровати, и я протягиваю ей очки:
- Надевай, подноси газету к носу. Вот твой портрет...
Она берет ее, крутит в руках:
- Не, не вижу… Вот тут-то фотокарточка вроде, а кто на ней?
- Да ты это, ты! Сидишь у стола, - смеется Виктор.
Рада ли? Нет, не могу понять.
- А еще, - подаю ей папку с рукописью, - вот здесь вся твоя жизнь. Держи. – Она берет её, присаживается на край кровати. – Прочитать главу из газеты… вернее, из «Негасимой лампады», ту, что напечатали в «Новых известиях»?
- Ну, прочитай, - скажет почти равнодушно.
Сажусь рядом, начинаю читать. Слушает... и даже чувствую, как заново переживает услышанное, но когда кончу, только и скажет:
- Все правильно. Ничего не перепутала.
И возьмет папку, сунет под матрац.
Огурцов уродило! Насобирала аж сто двадцать килограмм. Когда мама их продала, и Виктор привез ее домой, то до крыльца шла, придерживаясь за стенку коридора, а тут еще… Смотрю, кисть руки у неё синяя. И оказалось: утром, когда садилась на мотороллер, стал тот вдруг валиться, а Виктор хвать её за руку! И вот... Наискала возле дома полыни, обвязала ей руку, усадила на кровать, а она сидит довольная и рассказывает:
- Спрятала я как-то деньги в валенок, поехала на базар, а тут мужик один подходить и говорить: «Все торгуешь и торгуешь? И куда ты только деньги деваешь»! А рядом - другой: «Куда, куда... Да в валенок их прячет». Я так глаза и вылупила: откуда знаить? Но стою, молчу. А он
