Феномен Лютикова. Часть 2. Глава 10 и последняя.

расписанию  прием  лекарств.  А  потом  к  этому  доходяге,  Акимычу,  из  десятой  -  давление  проверить.
      Возле  кардиологии  меня  неожиданно  останавливает  молоденькая  медсестра  Любочка.  Мордашка  смазливенькая,  как  у  куколки,  и  фигурка  ладненькая.  Ей  бы  на  подиум  или  в  театральный,  а  не  утки  за  больными  носить.  И  что  их  всех  так  тянет  в  больницу!
      -  Валентина  Сергеевна,  можно  вас  на  минутку!
      -  Ну,  говори,  только  быстрей!  -  по  насупленным  бровкам  и  оттопыренной  нижней  губке  Любочки  вижу,  что  она  опять  чем-то  недовольна.  Ох,  как  же  они  мне  все  надоели  со  своими  проблемами!
      -  Валентина  Сергеевна,  я  в  восьмую  больше  не  пойду!  Там  этот,  бородатый…  ну,  который  с  гипертонией,  опять  за  попу  меня  пытался  ущипнуть.
      -  А  ты  бы  халатик  еще  покороче  одела  да  глазки  ему  почаще  строила,  он  бы  тебя  не  только  за  попу…  он  бы  тебя  вообще  в  кровать  затащил!
      -  Да  не  строила  я  ему  никакие  глазки!  Честное  слово,  не  строила!
      -  Ладно,  не  оправдывайся!  Знаю  я  вас…  Но  форму  все  равно  надо  будет  сменить.  Сейчас  в  халатах  уже  почти  никто  не  ходит.  Даже  такие  вертихвостки,  как  ты.
      -  Ой,  не  нравится  мне  эта  новая  форма!  Она  на  мне  как  мешок  сидит!
      -  Купи  другую,  по  размеру.  А  ты  как  хотела!  Чтоб  тебя  за  попу  не  щипали,  надо  ее  чем-нибудь  понадежней  прикрывать,  а  не  этими  своими  колготками  цветастыми!
        -  Ну,  Валентина  Сергеевна!
        -  Ладно,  не  ной!  Я  поговорю  с  твоим  гипертоником.  Можешь  не  волноваться,  больше  он  к  тебе  не  притронется!
      -  Ой,  Валентина  Сергеевна,  спасибо  вам  большое!  -  Любочка  от  радости  хлопает  в  ладоши,  даже  пытается  меня  обнять,  но  я  ее  быстро  осаживаю.  Не  люблю  я  этого  панибратства  с  младшим  персоналом!  Этим  девочкам  только  покажи  слабину,  они  тебе  тут  же  на  голову  сядут.  И  оглянуться  не  успеешь! 
      Проводив  юркнувшую  в  двери  ближайшей  палаты  Любочку  слегка  осуждающим  взглядом,  продолжаю  свой  путь  по  коридору.  Да,  что  там  говорить,  с  этими  ходячими  одни  неприятности.  Один  девочек  за  задницы  щиплет,  другой  вон  вчера  бутылку  спирта  пытался  из  ординаторской  утащить.  Другое  дело  -  тяжелые:  лежат  себе  и  лежат,  никого  не  беспокоят…  Ой,  надо  же  еще  к  этому  парню  в  тринадцатую  заглянуть.  Да-а,  не  повезло  бедолаге!  Третий  день  в  коме.  Кто  ж  это,  интересно,  его  так  шандарахнул  по  голове?  Это  ж  как  надо  было  постараться!  И  откуда  только  берутся  такие  сволочи!..  Интересно,  сколько  он  после  этого  пролежал?  Говорят,  часа  два,  если  не  больше. Хорошо, какой-то знакомый его заприметил и позвонил нам. А может, и не знакомый. Может, кто-то из той же самой банды. Голос, вроде, мальчишеский... Значит, не совсем еще совесть потерял. Он ведь не только имя его назвал - даже место работы припомнил. Да, если бы не этот малый, так бы, наверно, до сих пор и не выяснили, кто он такой есть. Ведь ничегошеньки при нем не нашли. Все забрали, изверги!.. Эх, если  б  его  сразу  в  больницу  доставили,  тогда  б  еще  что-то  можно  было  сделать.  А  так…  Боюсь,  не  протянет  он  долго.  Жалко,  конечно!  Еще  такой  молодой…



      Снова  темнота.  Снова  провал  в  памяти.  С  трудом  открываю  глаза  и  вижу  над  собой  заплаканное  лицо  матери.  Она  смотрит  на  меня  каким-то  отстраненным,  совершенно  безжизненным  взглядом.  При  этом  ее  губы  беззвучно  шевелятся.  Похоже,  что  она  читает  молитву.  Странно!  По-моему,  моя  мама  никогда  не  была  особенно  набожной,  в  церковь  мы  с  ней  всего-то  пару  раз  и  ходили,  и  не  столько  для  того,  чтобы  помолиться,  сколько  полюбоваться  убранством  храма…
      Но  вот  ее  лицо  как  будто  оживает.  Видно,  по  движению  век  она  догадалась,  что  я  на  нее  смотрю.  Мать  близко  наклоняется  к  самому  моему  лицу,  и  я  вижу,  как  ее  брови  начинают  ползти  вверх,  а  в  глазах  появляется  какое-то  испуганно-радостное  выражение.  Она  начинает  лихорадочно  мять  край  цветастой  блузки,  отходит  от  кровати,  тут  же  снова  возвращается,  но  уже  не  одна.  За  ее  спиной  на  несколько  секунд  появляется  озабоченное  лицо  отца,  которое  тут  же  заслоняется  другим,  уже  знакомым  мне  лицом  угрюмого  доктора  с  огромным  мясистым  носом  и  прорезью  вместо  рта.  Он  снова  что-то  настойчиво  говорит  мне,  несколько  раз  терпеливо  повторяя  одну  и  ту  же  фразу,  но  я  не  могу  разобрать  ни  слова  -  в  моей  голове  опять  заработал  пылесос…  нет,  уже  не  пылесос,  а  целая  турбина.  Она  глушит  все  звуки  в  комнате,  давит  на  уши,  на  голову.  В  последней  попытке  хоть  что-нибудь  понять  я  во  все  глаза  смотрю  на  врача,  пытаюсь  читать  по  губам,  но  они  у  него  почти  не  двигаются.  Ну  что  за  дурацкая  привычка  произносить  слова,  почти  не  раскрывая  рта!  Нет,  это  невозможно.  Это  просто  НЕ-ВЫ-НО-СИ-МО!
      Я  снова  начинаю  проваливаться  в  темноту.  Последнее,  что  успеваю  увидеть,  -  бледный,  с  играющими  на  щеках  желваками  профиль  врача  (он  что-то  громко  и  отрывисто  говорит,  обращаясь  к  стоящим  за  спиной  -  наверно,  просит  их  немедленно  покинуть  палату)  и  где-то  далеко,  на  заднем  плане  испуганное  лицо  матери  и  ее  вздрагивающая  у  самого  горла  рука,  нервно  теребящая  край  цветастой  блузки…




      Я  не  могу  понять,  что  со  мной  происходит.  Нет,  наверно,  правильней  будет  сказать:  не  могу  понять,  КТО  Я.  И,  самое  главное,  -  ГДЕ  ИМЕННО  Я  СЕЙЧАС  НАХОЖУСЬ.  В  какой  момент  я  пребываю  в  своем  собственном  теле,  а  в  какой  -  в  совершенно  другом  месте.  Возможно,  в  чьей-то  чужой  оболочке.  Или,  скорей  всего,  где-то  МЕЖДУ.  Между  больничной  койкой  и  очередным  объектом  перевоплощения.  Между  явью  и  сном.  Между  жизнью  и  смертью. 
      Это  особенно  страшное  состояние,  состояние  полной  темноты,  полной  отрешенности,  когда  ты  не  вполне  уверен,  сможешь  ли  вернуться  обратно,  а  если  даже  и  сможешь,  то  еще  неизвестно,  куда…  Жуткое,  отвратительное  чувство!
      Самое  неприятное  -  это  то,  что  я  полностью  утратил  власть  над  собой  или,  вернее,  над  тем  самым  НЕЧТО,  что  все  еще  находится  внутри  меня  и  творит  сейчас  все,  что  ему  вздумается.  Видимо,  от  нанесенного  мне  удара  что-то  сдвинулось  внутри  моей  черепной  коробки,  и  от  этого  перестало  функционировать  то  главное,  что  позволяло  мне  совершать  мои  необычные  путешествия  из  одного  тела  в  другое,  оставаясь  при  этом  самим  собой. 
      А  теперь  мое  собственное  «я»  куда-то  исчезло…  ну,  может,  еще  не  совсем  (ведь  в  какие-то  моменты  своего  теперешнего  состояния  я  способен  адекватно  оценивать  происходящее,  вот  как,  например,  сейчас),  но,  по  всей  видимости,  скоро  окончательно  исчезнет,  поскольку  приходит  ко  мне  все  реже  и  реже,  иногда  всего  раз  или  два  в  сутки…  А  может,  и  того  меньше,  ведь  я  совершенно  потерял  счет  времени.  Я  не  знаю,  сколько  нахожусь  здесь,  в  этой  больнице  -  три  дня,  неделю  или  уже  целый  месяц.  Мне  трудно  об  этом  судить,  потому  что  в  те  редкие  минуты,  когда  вновь  возвращаюсь  в  свою  оболочку,  постоянно  вижу  одно  и  то  же:  кафельные  стены,  дверь  с  застекленным  верхом,  трубку  от  капельницы.  Лишь  изредка,  когда  в  палате  открыто  окно,  я  могу  судить  о  том,  день  сейчас  или  ночь,  и,  чуть  скосив  глаза,  увидеть  все  тот  же  забор  с  разгуливающими  по  нем  голубями,  один  из  которых  мне,  кажется,  хорошо  знаком…
      Хотя  нет,  вру…  Иногда,  открыв  глаза,  я  обнаруживаю  возле  своей  кровати  какого-нибудь  посетителя,  а  то  и  двух  или  трех  сразу.  Кажется,  за  последние  несколько  дней  их  перебывало  в  моей  палате  немало.  Кроме  матери  с  отцом,  которых  я  видел  почти  так  же  часто,  как  доктора  с  медсестрой,  приходили  еще  два  человека  в  милицейской  форме  -  старый  и  молодой  (их  лиц  я  почти  не  запомнил).  Кажется,  они  тоже  пытались  у  меня  что-то  выяснить,  но  очень  быстро  отказались  от  своей  попытки. 
      В  другой  раз  в  моей  палате  неожиданно  появилась  Наденька,  с  покрасневшими  от  слез  глазами,  с  черными  потеками  туши  на  щеках,  делавшими  ее  почти  неузнаваемой.  Она  что-то  долго  пыталась  мне  втолковать  и,  когда  убедилась,  что  ее  слова  совершенно  до  меня  не  доходят,  вдруг  расплакалась,  как  ребенок,  и  выбежала  за  дверь.  Больше  я  ее  никогда  не  видел.
      Почти  сразу  после  ее  ухода  у  меня  побывала  целая  делегация  сотрудников  из  отдела  -  Виктор  Семенович,  Глеб  Егорович,  наша  «железная  леди»  Антонина  Карповна,  Ниночкина  подруга  Галка  и  еще  несколько  человек,  которых  я  так  и  не  смог  разглядеть.  По-моему,  в  толпе  пару  раз  мелькнула  физиономия  Малянова,  но  поручиться  в  этом  на  100  %  я  не  могу.  Они,  слава  Богу,  ни  о  чем  меня  не  спрашивали,  лишь,  состроив  скорбные  мины,  постояли  минуты  две,  как  над  покойником,  и  удалились  так  же  незаметно,  как  пришли.
      А  один  раз,  кажется,  я  даже  видел  возле  своей  постели  Ромку.  Он  стоял,  насупившись,  нервно  теребя  в  руке  какую-то  папку,  и  когда  встречался  с  моим  взглядом,  почему-то  отводил  глаза.
      Впрочем,  вполне  возможно,  что  на  самом  деле  ничего  этого  не  было  и  мои  посетители  мне  только  привиделись.  Да,  скорей  всего  так  и  было.  Наверно,  лежа  здесь,  я  от  нечего  делать  перебирал  в  уме  тех,  кого  знал,  с  кем  встречался  в  последнее  время,  и  мои  воспоминания  как-то  незаметно  перевоплотились  в  живые,  полнокровные  образы,  мелькающие  то  и  дело  у  меня  перед  глазами…  Стоп!  Но  если  это  так,  то  почему  среди  них  не  было  Тани?  Ведь  именно  о  ней  я  больше  всего  думал  в  эти  дни…  Значит,  все-таки  это  не  плод  моего  больного  воображения.  Все  эти  люди  действительно  побывали  в  моей  палате.  Все,  кроме  Тани. 
      Таня…  Как  она  там?  Вспоминает  ли  обо  мне?  Нет,  мне,  конечно,  совсем  не  хотелось,  чтобы  она  вдруг  появилась  здесь,  не  хотелось  предстать  перед  ней  в  таком  жалком  виде.  И  все  же…  и  все  же,  положа  руку  на  сердце,  я  был  бы,  наверно,  не  против…  Да  нет,  вру,  я  бы  жутко  обрадовался,  если  бы  однажды,  открыв  глаза,  вместо  строгой  медсестры  увидел  над  собой  дорогое,  бесконечно  милое  лицо  в  обрамлении  каштановых  волос,  с  чуть  заметной  складочкой  на  переносице…
      А  может,  Таня  уже  побывала  в  моей  палате?  Может,  она  приходила  в  то  время,  когда  я  лежал