"На заре Перестройки молодой пацанчик - еще не ветеринар, но выпускник биолого-химического факультета, поработавший по направлению учителем химии в школе - был в одночасье лишен доступа к сочному телу одной вызревшей вдовы, о которую терся еще с третьего курса. А лишившись доступа к телу, он, соответственно, лишился и койка-места, быстро занятого бывшим одноклассником вдовы. При случайной встрече с одноклассником, - как объяснила ветеринару вдова, - тело ее затрепетало, взмлело и вспомнило всё. "Поэтому немедленно пшёл вон!"
В то время секса официально в стране еще не было, а развращенный вдовой организм ветеринара требовал его так, что скулы сводило.
Человеческая похоть или усиленное влечение к противоположному полу (сатириазис) считалась в развитом социализме болезнью загнивающего империализма, серьезным психическим отклонением, способным опрокинуть идеологически и морально здорового строителя коммунизма в бездну ****ства. А от ****ства, как известно, до инакомыслия, диссиденства и антисоветской агитации и пропаганды - всего полшага.
Можно представить, с каким невыносимым страданием приходилось существовать похотливцу в среде, основательно отравленной коммунистической моралью, где даже слово "трахнуть" еще не употреблялось в своем исконном, благозвучном и понятном значении.
Создать семью ветеринар боялся, терять время и средства на долгие обхаживания не хотел - проститутки, надо полагать, были, но работали в глубоко законспирированных злачных местах - их днем с огнем не сыщешь. Так что просто пойти и вставить какой-нибудь бабе было большой проблемой, чреватой статьей 117 УК РСФСР.
Без клятвенных заверений жениться или обеспечить полным пансионом избранниц - "давать за просто так" ветеринару отказывались. Видимо, мордой он не вышел, или не доставало ему изобретательности в правом деле охмурения слабой половины человечества. Количества сперматозоидов у него хватало на целый континент, но внедрить их было не в кого.
(И на хрена я все это пишу? Все равно никто больше двадцати строк прочесть не может).
Так, отбывая одиноко повинность в строгом режиме мастурбации, он за год подвел себя к единственно верной мысли, что самая сексуальная сучка - это жалкое подобие правой руки, и начал было уже с мыслью свыкаться, как неожиданно встретил свою Язву.
В первый же день знакомства она пригласила ветеринара к себе на ужин; накормила его до отвала полуфабрикатами - портвейн "777", принесенный ветеринаром в подарок, пить отказалась - неумело покурила с ним в форточку индийских сигарет "Мадрас"; с презрительной усмешкой на лице прослушала хвастливую исповедь ветеринара; походя назвала его себялюбивым и самонадеянным фантазером и затем, очертив границы его возможных притязаний, сказала:
- Я не люблю это дело. Мне не нравится половой акт вообще. Мужчин у меня не было давно, очень давно. Поэтому договоримся на берегу: если нас что-то не устроит... в тебе, то это скрывать друг от друга не будем и расстанемся друзьями. И еще: обсуждать моих близких родственников и выпытывать у них информацию о моем прошлом тебе категорически запрещено!
На том и порешили.
Язва постелила на угловом диване в зале. Выключила свет, приказала ветеринару отвернуться, выйти на кухню и помыть посуду, сама бесшумно разделась, незаметно юркнула под одеяло, напряглась, сжала до онемения кулаки, закрыла глаза и приготовилась к суровым, жизненным испытаниям.
- Потом тарелки домоешь, - после томительного ожидания распорядилась Язва: - Не терплю заторможенных типов. Быстро сделал дело - и мой посуду смело!
Быстро не получилось - из-за бутылки портвейна и внезапно привалившей и обескуражившей ветеринара удачи. Всё, что должно было возбудиться, реагировало непривычно вяло, как он ни старался гладить и лизать по-кобыльи точеное тело Язвы.
Одна прелюдия затянулась на полчаса.
Она восхищенно шептала: "Руки! Ах, какие у тебя руки!"
И тут же окатывала холодным упреком:
" Устала ноги задирать! Сколько можно? Вся моя конституция от напряжения трясется! Когда же, в конце концов, ты кончишь?"
"Чтобы кончить, надо, хотя бы, начать!" - пораженчески думал ветеринар и ожесточеннее продолжал натирать ей лобок.
В общем, по умолчанию, при обоюдном согласии сторон, первый половой акт был условно сдан в форме не дифференцированного зачета ( в переводе "дифференция" - расчленение), без занесения оценки во вкладыш. Но, странным образом, обрел статус семейного торжества, и в дальнейшем, ежегодно, в течение 30 лет праздновался Язвой так же широко и затратно, как День рождения или Международный Женский День 8-е Марта.
Под утро, переполненный щенячьей благодарностью, и впав в эйфорию от сознания собственной силы и благородства, ветеринар растолкал крепко спавшую Язву, и заявил смело, с готовностью отвергнуть любые возражения:
- Я хочу от тебя иметь ребенка!
- Ты ничего не напутал? - хотя спросонья, но вполне резонно поинтересовалась Язва.
- Маленького такого сына! - ветеринар показал размер ребенка, соорудив из большого пальца и мизинца "козу", и покачав этой конструкцией перед носом Язвы.
- А-а, так ты хочешь, чтобы я родила тебе сына? - догадалась Язва: - Не получится! Надо сперва жениться. У моего ребенка должен быть законный отец.
- Я согласен, - придушив в себе трусость, похвастался ветеринар своей готовностью впредь только под ее неусыпным контролем делать разные глупости и детей.
- Честное слово, мне сейчас не до замужества. Рано вставать. Утром - на работу. Хочется выспаться. Давай, за завтраком поговорим о твоих шансах, - призналась Язва и отвернулась к стене.
Но поговорить за завтраком не удалось. Да и вообще, было не до завтрака.
В семь утра, гремя связкой ключей, ворвалась нежданно в квартиру мать Язвы, Серафима Семикрылая. Оглядела налитыми кровью глазами ветеринара с ног до головы, пока тот искал трусы, судорожно хлопая ладонями по дивану, будто клопов давил, потом, боднув пространство головой, показала Язве следовать за ней на кухню.
Язва без подготовки зарыдала в голос, точно над гробом деревенская плакальщица с почасовой оплатой труда; перелезла через ветеринара и, покачиваясь под спудом греховной ночи, ушла на лобное место.
С такой бесцеремонностью и смелым откровением, с какими мать и дочь выясняли отношения в присутствии постороннего и случайного свидетеля, ветеринар раньше не сталкивался:
- Чего ты всё воешь и воешь?! Перестань выть! - требовала Серафима, и тут же заводила Язву еще больше: - Ты хотя бы паспорт у него спросила? Нет? И это - старший следователь прокуратуры! Курам - на смех! А вдруг он серийный убийца, или того хуже - засланный бывшим хозяином квартиры казачок? Думаешь, просто было того хозяина упрятать прочно на зону и переписать на тебя жильё? Я предупреждала: будь внимательной, остерегайся случайных связей! Хорошо, что из домоуправления сразу позвонили и сказали, что у тебя ночует подозрительный тип. Он, действительно, доверия не внушает.
- Мама, ты мне предлагаешь и дальше заниматься самотыком? - заглатывая со словами слезы и сопли, неумело пыталась перечить Язва: - Или опять пользовать подругу Верку? Во сне она уже является ко мне с отросшим мужским членом на коленной чашечке правой ноги.
Разве, не ты внука хотела? Разве, не ты постоянно сравниваешь меня с бесплодным, увядающим цветком?
Мне тридцать лет, а я все время чего-то должна остерегаться. Неужели ты думаешь, что я не сумею справиться с чуханом? Да будь он потомственный рецидивист, я перевоспитаю его и сделаю из него, кого захочу.
"Сколько, сколько?! Тридцать лет?! - сильно смутился тогда в мыслях от услышанного ветеринар: "На пять лет старше его! Да еще и следователь прокуратуры?! Вот, попал! Вот, нечистая сила подмахнула, так подмахнула-а! А выглядит деваха годка на 23, не больше!"
Серафима изводила дочь новыми подозрениями:
- Я, конечно, не подстрекательница, но на твоем месте проверила бы шкатулку с золотом. Да и денежки пересчитала бы. Мужик сейчас пошел говнистый, не надежный, - настаивала она: - Может, не надо дожидаться, а сразу позвонить в дежурную часть и вызвать наряд милиции? И дальше - по накатанной... Статью ему подберем веселую - от трех до пяти. Посмотрим, что за продукт угнездился на твоем диване?..
Вернулся из лотка кот. Долго целился, высчитывая через решение сложных интегралов силу толчка, потом взлетел снарядом и мягко опустился на подоконник, ровно между горшками с геранью и, свисающим колючей балбеткой, кактусом. Предъявил мне свой профиль со сколотым носом, как у гизского сфинкса -Рахмариса - такой же высокомерный и заумный в окаменелом взгляде приветствия восходящей троицы Амона-Ра-Птаха, и едва заметно повел ухом.
По громкой связи ветеринар продолжал исповедоваться, пестуя подробности того шокирующего утра, когда впервые схлестнулся с Серафимой:
- Трусы я так и не нашел, поэтому во второй раз предстал перед Серафимой нагишом. А чего уж там было стесняться мне, продукту? Все причиндалы свисали органично, тело дышало молодостью - на зависть председателю народного суда, - смаковал он свою выходку: - Я выложил красивой горкой свое достоинство на стол, прямо перед носом Серафимы, и сказал строго: "Вот вам, мой паспорт! Хотите, проверяйте на подлинность!"
А она взяла столовую ложку; подцепила мое хозяйство и, скинув его со стола, сказала смущенно: "Нехорошо подслушивать чужие разговоры. Перегнул ты, парень, палочку-то. Перегнул".
Вообще-то, пару дней назад, в исповедальных ведомостях ветеринара ложка была десертной, а еще раньше - чайной, но липкой и обжигающей. "Серафима, мол, отреагировала с профессиональной молниеносностью судьи, вынув ее из чашки с горячим, сладким чаем, и не соизволив даже облизать.
Кот, по едва уловимым изменениям в интонациях трясущегося в трубке голоса ветеринара, уловил фальшь и, степенно повернув голову в мою сторону, застыл в раздумье.
- В данном, конкретном случае размер не имеет значения, - пояснил я шепотом коту: - Важно, как Сема приучает нас и себя, в первую очередь, к своей смелой выдумке.
В прошлом месяце сцены со столовыми приборами не было и в помине.
А было вот что:
Ветеринар позорно бежал из квартиры, в спешке натянув на голову берет Язвы, и смяв в хлам задники у ботинок.
Язва кричала ему в спину:
- Не бойся, я тебя спасу!
Кот принял мои пояснения без особого энтузиазма. Я положил руку ему на голову и почесал под ушком.
За окном солнце принялось поедать тень, вызревшую и густо взбитую за ночь в торце дома. Высоко на поверхности чистого от синевы неба всплыло и закачалось предвестником грозы кучевое облако с золотистым боком; зацепилось на Востоке за невидимую преграду, и озорной, ранний ветерок живо растянул его в перо и размазал, словно ребенок - кашу по столу.
Две дамы свесились по-старушечьи перезревшими плодами с крашеной синим и желтым колором - под цвет украинского флага - скамейки и покачивались в такт своим раздумьям, точно тренер киевского "Динамо" Валерий Лобановский.
Серафиме - 82 года, её дочери Язве - 60! Делить им уже нечего. Разве, что
