- А что, вакансия на повышение есть, Михал Давыдыч?
- Губы-то не раскатывай, Ирискин. Ты за последние два года что хорошего сделал, а?
- Ну как же, Михал Давыдыч, четыре отчета!
- А продавать мы отчеты будем, да? Вот ты с этих продаж заработаешь, Ирискин! Как раз одну фигу. Без масла. А должность тебе светит, Ирискин. Только малодоходная - клиента биржи труда.
Вот ведь гад, знает, чем зацепить. Манагер, сука мажорная. Как будто не ведает, что от разработки до внедрения новой косметики проходит минимум десяток лет. Козел плешивый.
Я шел в свою лабораторию, а мысли двигались по привычному кругу: стволовые клетки; гиалуроновая кислота; ботокс – и далее как в сказке про белого бычка, и ни малейшего просвета. Только вот еще манагер Михаил Давыдович Родионов, кабан тухлый, посверкивал перед мысленным взором обширной ранней лысиной.
Я накручивал себя, разжигая праведный гнев, вслед за которым должен был состояться пароксизм нравственной правоты: «Как требовать, так все горазды. Идею роди; нужное синтезируй; результаты на-гора выдай; в клинике проверь; технологию наладь – а он, хрен с горы, что делает? Зарплату получает, гнида лысая? А кто будет реактивами обеспечивать, Пушкин, что ли? Командировку в Париж, и ту зажал, скупердяй. Сам поехал. А что ему там делать? Устриц жрать?»
Откровенно говоря, и сам был не против реализации джентльменского набора: пройти под Триумфальной аркой, взглянуть на город с Эйфелевой башни, увидеть Елисейские Поля. Да и устриц глотать как-то не приходилось. Небось, вку-у-сные – спасу нет… Но праведный гнев, как известно, со справедливостью не в родстве.
На пересечении двух коридоров стояли Сам и Селюков, его зам по снабжению. Я, было, попытался сделать вид, что забыл что-то, и уже развернулся, чтобы рвануть в обратном направлении, как услышал рык:
- Конфеткин!
- Да, Юрий Артемыч… Я Ирискин.
Конфеткин – это у них такая дежурная шутка, у начальства. Вот же дудаки!
- Ну что, как дела, Ирискин?
- Нормально, Юрий Артемыч.
- Всё пишешь, писатель?
- Пишу, Юрий Артемыч. Диссертация почти готова.
- А я вот что решил, Ирискин. Как там она у тебя называется?
- Физико-химические основы направленного синтеза душистых веществ для косметологии. Там еще…
- Да знаю, знаю. Ты вот что, Ирискин. Мы тебе разрешения на защиту не дадим, потому что толку от этой работы для фирмы нету. Вот сделаешь что-то, от чего навар будет – тогда защищайся себе хоть до посинения. А пока не обессудь. Иди, Ирискин, работай.
Ну почему так жизнь устроена? Хам на хаме, жлоб на жлобе, неучи и бездари – а сидят в той позиции, с которой удобно гадить на голову. И, что характерно, холеные, пузатые, мордатые и лысые. Все лысые. Поголовно. Блестят, понимаешь, репами. Небось, когда бреются, смотрятся в свои лысины, как в зеркало.
Эта картина на миг предстала перед моим внутренним взором, сразила наповал и тут же исчезла по причине полной нереальности. Но что-то в ней было такое… Многообещающее.
Дальше день пошел в ощущении предстоящего полного облома. Дела не клеились, чай не пился, и даже лаборантка Нона не радовала изящными обводами корпуса. Я плюнул и решил: пойду к стеклодувам и напьюсь.
О, мир стеклодувов, наполненный шипением газовых горелок, щелчками лопающихся стеклянных пузырей и висящими после этого в воздухе радужными стеклянными пленками! О, запах выгорающего в оснастке под раскаленными заготовками дерева! А расставленные там и сям на стеллажах с трубками и штапиками невероятные безделушки, сработанные со скуки! А неторопливая болтовня людей, знающих себе цену и умеющих сделать, скажем, трехстенный дюар или холодильник-елочку! Но вершина всего – обязательная и неистребимая готовность выпить в любое время, а также умение вдохновиться на выполнение самого невозможного, самого фантастического и совершенно непланового, лишь бы за это была наполнена спиртом до метки стоящая наготове колба – да не каким-нибудь, а ректификатом!
Я прихватил с собой должное количество спирта, купил в буфете пару коробок салатов, карандаш твердой колбасы, и двинул к стеклодувам.
Оба рыцаря горелки были на месте. Нюх у них был фантастический. Борис Иваныч немедля повел здоровенным пористым форштевнем, проникся и пододвинул мне высокий рабочий табурет. Сергей Сергеич пододвинулся сам. Разбавляли клюквенным морсом, пили из фирменных стаканчиков – неказистых с виду, зато донышки у них были расписаны изумительными узорами из кобальтовой и рубиновой нити, и в узоры сии были вплетены фамилии владельцев.
Вот чего я не мог никогда понять: почему эти умельцы торчали в нашей убогой конторе? Неужто не могли кустарно делать свои поделки на продажу? Ведь каждому такому стаканчику цены нет!
Мы пили, закусывали, снова пили, и душа потихоньку начинала отмякать, чтобы воспарить к престолу Создателя. Два моих собутыльника (притом, что бутылки как раз и не было) составляли чудесную компанию, в которой никто и никого не подсиживал, а интересы гармонично сочетались, устремляясь к одному: наклюкаться.
Первый из моих застольников, Борис Иваныч – мосластый, рослый, лет шестидесяти, с роскошной седой шевелюрой, был обряжен в свой обычный вечно прожженный халат. Плечи халата обильно припудривала перхоть. Второй, Сергей Сергеич, был помоложе. Его прическа конкурировала с принадлежавшей коллеге и тоже оставляла серые следы поверх синего сатина, прикрывавшего худосочные плечи.
Я наклонился к Борис Иванычу и провел ладонью по плечу.
- Что, не нравится?
Я смутился:
- Да мне по-барабану. Хошь, я вам обоим по тюбику средства от перхоти принесу? За счет конторы. У меня от прежней серии опытов осталось.
- Нафиг нужно, Петрович! Мой дед в девяносто помер – вот такой же волосатый, только чуток поседел – и все. А начнешь мазать башку этой вашей херней, и облысеешь, как директор. Вон они все: что генеральный, что замы, что в снабжении - не головы, а задницы. А все от вашей косметики, мать ее в гроб!
Сергей Сергеевич согласно кивал. Глаза у него готовились обратиться вовнутрь, промежуточно устремясь к переносице.
А и в самом деле, всё наше начальство вовсю пользовалось косметикой компании. Говорят, так распорядился Сам. Злые языки говорили, что делалось это даже не из корпоративной солидарности и не во исполнение приказа Самого, а просто из-за возможности купить снадобья со скидкой.
Между тем, алкоголь возымел-таки желаемое действие. Ноги отмякли и бескостностью своей стали подобны осьминожьим. Лица собутыльников начали расплываться, голоса сделались гулкими, а слова слились в бессодержательный шум. Я любил их, моих стеклодувов, а они, ясен перец, уважали меня. Здесь, в стеклодувке, был остров, на котором спрятались от мира под слоем перхоти три волосатых праведника, а там, вовне, готовили нам козни толстомордые и отвратительно лысые мерзавцы. А из этого следовало одно: пора заканчивать посиделки и топать домой.
Распрощавшись, я направился в свой кабинетик. Он был в конце коридора, прямо за поворотом. Но невезуха не оставила меня и теперь - сразу за углом я воткнулся прямо в пузо Селюкову. Тот криво ухмыльнулся, блеснул под светом плафона лысиной, шумно втянул носом воздух и важно прошествовал дальше. «Вот ведь незадача, завтра точно на планерке Самому расскажет, что видел меня подшафе. Чтоб у них у всех лысины треснули, у долболобов».
Я заперся у себя. Опьянение уже перестало радовать, зато головная боль и приступы тошноты готовились перейти в атаку и уже сучили ногами от нетерпения. Досада на Селюкова рвалась наружу и побуждала совершить что-нибудь неразумное: набить ему морду (куда мне, тощему дохляку, против его телес, рвущихся из самих себя); нагадить под дверью отдела снабжения (фу-у-у, а еще интеллигент, пенсне дома примерял); пойти и так прям и сказать, ты, мол, Селюков, чмо и лысый. Лысый, лысый, бе-е-ээ ….
Пошло. Пошло и некрасиво. А завтра, стал быть, уволят. Но это, конечно, вряд ли, толковых химиков у них больше нет, но, как минимум, будут чморить долго и с наслаждением.
Я вздохнул, достал лист бумаги и ручку, решив написать заявление по собственному. Пусть уговаривают, чтобы остался. Пусть в ногах ползают, лысинами об пол стучат.
И я начал писать. Между тем рука сама выводила на бумаге нечто несуразное. Текст был примерно таков:
«Генеральному директору
Самгину Ю.А.
Самгину Ю.А.
Служебная записка
В текущем квартале в порядке личной инициативы мною была выполнена работа по изучению причин и механизмов возникновения и развития алопеции. Убедительно показано, что средства против перхоти вызывают иссушение волосяных луковиц и прогрессирующее облысение. Наоборот, обильная перхоть способствует стабильному существованию микрофлоры кожных покровов, нормализации гормонального фона и даже восстановлению шевелюры в случаях, зашедших не слишком глубоко.
В настоящее время наши конкуренты из отрасли косметической хирургии получают огромные прибыли от трансплантации волос. Одна операция по пересадке собственной кожи клиента из подмышек или паховой области приносит столько же прибыли, сколько трехмесячная продажа наших средств от перхоти. Мы сами кормим своих конкурентов.
На основании изложенного, прошу:
1) Предусмотреть в годовом плане финансирование работ по изучению связи перхоти с профилактикой и лечением алопеции (развернутый план будет представлен Вам в течение трех дней);
2) Дать указание начальнику отдела снабжения Селюкову Д.А. о срочном приобретении для использования в работе отдела 2 (двух) килограммов перхоти марки «Ч» или «ЧДА», не нормализованной, не термообработанной, натуральной.
Нач. отдела душистых веществ и полупродуктов
Ирискин Виктор Петрович»
С некоторым недоумением прочтя написанное собственноручно, я ухмыльнулся, представив рожи читающих этот бред Самого и Селянкина, и отнес листок секретарше – та еще была на месте. Там я демонстративно положил служебную на стол, громко стукнул по нему ладонью и воскликнул: «Вот!». Сей возглас означал, разумеется, кураж и внутреннее превосходство.
***
Ночь прошла дурно. При всей лихости моего демарша, последствия его представлялись печальными – кому нужен химик средней руки, среднего здоровья и с посредственным послужным списком? Жена беспечально сопела рядом, светил в окно проклятущий фонарь, а я то ворочался, то вставал, чтобы выпить чего-нибудь от изжоги, то начинал клясть жестокий мир, наполненный бездушными лысыми здоровяками, то проваливался в сон, в котором Сам злорадно протягивал мне дворницкую метлу и рокотал: «Иди и работай, Ирискин!»
Утром я рванул на работу, даже не позавтракав, в надежде забрать в приемной свою служебную, но рок продолжал издеваться надо мной. Он оборвал контактную сеть, потом коварно столкнул машину гаишника и иномарку на пути моего троллейбуса, и в контору я заявился только к половине десятого.
Я сидел в своем кабинетике, бездумно перебирая какие-то бумажки, и ожидал неизбежного. И оно произошло: злокозненный рок голосом мобильника ехидно пропиликал победную увертюру, и секретарша возвестила, что Сам ждет. Я поплелся, копируя походкой собаку, пойманную на краже
