Прикладная энтомология

История эта случилась в Москве. Она началась очень давно, развивалась прихотливо и едва не закончилась апокалипсисом, но памятная всем морозная зима 20ХХ года привела события к счастливому разрешению.

- Ага! – радостно воскликнет искушенный читатель: - Было, знаем! Михаил Афанасьевич Булгаков все это уже описывал в «Роковых яйцах»!

Да, грустно ответит автор, было. И не только у Булгакова. Ни мороз ли помог Кутузову избавиться от Наполеоновских полчищ, ни он ли в следующем веке способствовал победителям в великой битве под Москвой? А помните ли вы сказку «Морозко»?

Все это говорит лишь об одном: ничто не ново и все, что случается, есть ремейки одних и тех же пьес, написанных Великим Драматургом на небесах.

Итак, начнем.

В двадцатые годы дом сгинувшего в пучине революции купца Редькина был превращен в коммунальный. Вы и сейчас можете увидеть этот дом № 23 на улице Неизвестных борцов. Стоит взглянуть на деревянные раскрашенные желтой краской колонны, увидеть небольшие окошки, из трех рядов коих нижний приходится на полуподвал, широкое парадное (ныне закрытое навеки), и взору рисуется картина тихого быта купца и его семьи. Пусть это полотно и навеяно шаблонными сериалами невзыскательного нашего телевидения – все ж опишем его.

Вот пышнотелая купчиха Редькина, одетая в роброн и чепец, сидит у похожего на нее самовара и, раздувая щеки, студит чай в блюдечке; комната полна пальм и фикусов в кадушках, стол из темного палисандра застелен бордовой бархатной скатертью с кистями, все вокруг дышит основательностью и покоем.

Тут ехидный читатель спросит: «А откуда известно, что крышка стола палисандровая? Под скатертью ведь не видно!». Не мешай, зануда! Хочу палисандр – значит будет палисандр!

Вот и сам Редькин, худосочный господин с ранней плешинкой сидит за конторским столом; на отделанной бугристой кожей столешнице перед ним счеты и он ловко щелкает костяшками, подбивая итоги дня. А вот на обширном дворе отличная конюшня, и двуколка (и новомодный самобеглый экипаж) в каретной, и домик для дворни, и летняя кухня…

Все переменилось в короткий срок, стоило лишь овеществиться ужасному слову – революция. Сам Редькин, и мадам Редькина, и их отпрыски-гимназисты улетели как несомые осенним ветром листья неведомо куда – то ли за границу, то ли на страшные северные поселения… Посохли пальмы, разбилось блюдце. Сгорел благородный палисандр – да и не он один, а вместе с конюшней и двуколкой. Нет, пожара не было, просто нужны были в замерзающей Москве дрова – и пошли в топку и столы, и роскошная энциклопедия Брокгауза и Ефрона, и прочие не первой надобности вещи. И опустел дом, загрустил, застеснялся своего буржуйского вида.

Но пришли новые жильцы, комнаты разделили перегородками, чуланы переименовали в комнаты, растащили окончательно остатки дворовых построек – и дом стал зваться коммунальным. Теперь на общей кухне день и ночь гудели примусы, на веревках сушились пеленки, кальсоны и простыни, а воздух наполнился неистребимой сыростью и запахами хозяйственного мыла, махорки, подгоревшего постного масла и керосина. Прикоптились и обросли буроватыми пятнами неведомой природы стены; штукатурка облупилась, местами обнажив дранку, похожую на гнилые зубы; на общих территориях некогда паркетные полы сделались рябыми от истертой охры вперемешку с грязью, замешанной на неведомой несмываемой субстанции.

Обыкновенно, первыми в доме просыпались хозяйки и затевали готовить скороспелые завтраки. Потом толклись на кухне мужчины, курили спросонок, переругивались в очереди к туалету, иные – брились. Мордастые недоросли - братья Дрюкины – собирались в школу и чинили мелкие пакости всем подряд.

Когда живописец заканчивает картину, то порой стоит возле нее часами и ищет, какой штрих наложить последним. Но вот он найден – и полотно оживает, и свет его озаряет восхищенного зрителя. Таким штрихом, без которого описание дома №23 на улице неизвестных борцов было бы серым и бескровным, были тараканы.

Здесь не могу не воспеть ныне забытое, вытесненное суетливой прусачьей породой племя русского рысистого таракана. Ах, какое это было благородное животное! Мощное, стремительных очертаний тело; шоколадный с сизым отливом панцирь; ноги того абриса, который заставляет художников понимать тщетность попыток достичь совершенства, а юношей – бороться с прыщами и сочинять стихи:

Но продолжим описание. Тело тараканов увенчивала крохотная относительно тулова, как у статуй воительницы Дианы древнегреческой работы, голова. Длинные, как у Тараса Шевченки, усы шевелились неустанно. На капоте вместо хвоста топорщились, предвосхищая достижения дизайнеров «Кадиллака», две то ли антенны, то ли стабилизатора – пусть меня поправят высоколобые энтомологи. Все эти детали, совершенные сами по себе, образовывали прекрасное целое, соединившись в ту гармонию, кою алгеброй разъять невозможно. И не будем. Остановимся, ибо вовремя остановиться – это и есть основная тонкость в жанре изящной словесности.

Казалось бы, при такой красоте насекомые должны были неустанно гордиться собой и выставляться напоказ. Но благородство статей странным образом сочеталось у тараканов с робостью натуры. Постоянные места их обитания были в туалете, там, где подтекала вода из трубки, подведенной к сливному бачку; в ванной, в которой никто не мылся, но по очереди стирали – за четырьмя оцинкованными бачками для грязного белья и, конечно же, на кухне. Усатое племя преимущественно пряталось на означенной территории, и лишь изредка кто-то молодых и неопытных решался пробежать по открытому пространству. Иное дело – ночь: тут наступало время для лихих походов по столам и мусорным ведрам, с немалой ловкостью бегали насекомые по стенам и даже облупленной штукатурке потолка, а самые отчаянные умудрялись заползать в постели к жильцам.

И все время, покуда соседствовали жильцы дома № 23 и тараканы, между ними шла война. Хотя, можно ли называть войной действие, в котором нет противоборства двух сторон, но одна оказывается вечно уничтожаемой и сохраняется лишь благодаря плодовитости и скрытности? В нашем языке нет слова для обозначения такого явления, ибо даже при геноциде уничтожаемая сторона сопротивляется. Но разве может сопротивляться человеку, вооруженному галошей или свернутой в трубку газетой, даже самый большой таракан?

Что послужило причиной неприязни человека к таракану? В какой истлевшей дали времен сокрыто начало этого немыслимого по жестокости избиения? Мы не знаем, но заметим, что род тараканий куда старше человечьего: люди ведут себя от Адама и всего семь тысяч лет населяют землю (бредни эволюционистов, которые полагают, что наши предки скакали по деревьям и строили рожи посетителям зоопарков, мы отметем как совершенно невозможные и несоответствующие Священному писанию), а тараканы были древним племенем уже тогда, когда бродили по планете страшные динозавры. Может быть, люди не любят тараканов по той же причине, по которой большой и сильный вечно гнобит маленького и слабого? А может, люди инстинктивно ощущают свою ущербность – ведь тараканы, сохранившиеся в неизменном виде с допотопных времен, не менялись по причине именно своего совершенства и пригодности к существованию при любых условиях? Или же всему причиной обезьянья жадность людей, коим приходилось делиться с тараканами крошками со своего стола и в юртах кочевников, и в вигвамах индейцев, и в избах вятичей, и в ледяных иглу эскимосов? Или людское племя по привычке перекладывает вину за все свои беды на других – а другие - вот они, прячутся за мусорным ведром или шуршат под обоями и всегда под рукой для ритуальной казни? Вот парадокс бытия: расстояние до какой-нибудь Веги, не нужной никому, измерено, и установлено доподлинно, что у царицы Савской были волосатые ноги, а причины трагической неприязни между многомиллиардными народами людей и тараканов все еще остаются вне поля интересов ученых мужей.

Итак, в доме № 23 творилось непрерывное кровопролитие. Братья Дрюкины, вместо того, чтобы постигать основы алгебры и диамата, отрывали несчастным тараканам лапки – по одной, наблюдая, как постепенно уменьшается скорость бега. Их мать, обнаружив очередного утопленника в кастрюле с борщом, не оплакивала его, но с хрустом и проклятиями давила его собратьев, прятавшихся под мусорным ведром. Дрюкин-старший пытался морить тараканов водкой. От водки они впадали в неистовство, смело лезли в постель к соседке Дрюкиных Валентине Банной, отчего та визжала и грозилась милицией. Ученый бухгалтер Грум-Базаев приносил из аптеки борную кислоту, мешал ее с творогом и пивом и намазывал смесью плинтусы. Иные тараканы, прельстившись дармовщиной, гибли; смесь прокисала и воняла неописуемо, за что прочие жильцы бухгалтера не любили.

Анна Борисовна, швея – надомница, тайно топила тараканов в кастрюлях и чайнике, принадлежавших Грум-Базаеву. Так она разом и избавлялась от насекомых, и мстила бухгалтеру за то, что он не только не хотел на ней жениться, но даже и не замечал. Здесь снова отметим странности человеческой натуры. Казалось бы, за вину Грум-Базаева он же и должен ответить… Впрочем, так было всегда. У человечества есть, кому подражать в несправедливости. Вовсе не Ева, а Адам получил запрет срывать плоды с Древа познания добра и зла, но кто же станет ждать праведного суда от Того, Кто Может Всё?

Кузьмич, лекальщик шестого разряда, травил тараканов керосином. Звери не хотели пить керосин и приходилось поить их насильно…

Не счесть способов, которыми жильцы дома №23 изводили своих шестиногих соседей; неисчислимы потери тараканьего племени, и только оптимизм, скрытность и плодовитость, да еще разобщенность жильцов в военной компании спасли тараканов от окончательного истребления.

Глава 2

Иногда, бывая в Первопрестольной, я прохожу мимо описываемого дома. Штукатурка-новодел на нем выглядит фальшиво, как улыбка рекламного агента. Пластиковые окна нисколько не сочетаются с классическими колоннами, упирающимися в легкий портик. Но в остальном он все тот же и верится, что в памяти его остались ушедшие дни.

Не надо думать, что только тараканы заботили жильцов дома № 23, что на улице Неизвестных борцов. Квартиросъемщики воевали друг с другом, с клопами, блохами и мухами. Война между жильцами коммуналки – сюжет многажды обыгранный, набивший оскомину и неинтересный, а потому мы не будем на него отвлекаться. Прочая же насекомая братия была в то время обычной во всей Москве и даже в провинции, от чего приемы ведения инсектицида были унифицированы и многообразны.

[p]Клопов шпарили кипятком и мазали керосином – без особого успеха. Два полудиких кота цвета стоялой горчицы с хреном и сеттер Фердинанд, принадлежавший Грум-Базаеву, приносили с улицы блох. Грум-Базаев воображал себя охотником и даже имел ружье, но охотиться сеттеру Фердинанду доводилось только на тараканов. Ах, сколько ведер весело катилось по кухне