Метель

Рассвет в феврале наступает довольно рано, разумеется, по сравнению с декабрем. В восемь утра уже почти светло, и видно, как люди бредут гуськом по тропинке, протоптанной в сугробах, в сторону шоссе, к автобусной остановке. Людей много. В этом городке за сутки можно только два раза увидеть толпу — утром, когда они едут на работу, и вечером, когда они возвращаются домой. В остальное время на улицах безлюдно, только домохозяйки обходят магазины и детвора играет у катка.
В декабре этого нет. В эти часы в декабре все тонет во мгле, и вереница жителей ворочается в этой мгле, как большая гусеница-многоножка. А в феврале уже все видно, как на ладони.
В декабре 2014 года Ивана сократили. В феврале 2015 года он новую работу так и не нашел.
Он стоял у окна и смотрел на соседей, которые выходили из подъезда и вливались в толпу, спешившую на автобус. Сам он никуда не спешил. Ему было некуда спешить.
За его домом была котельная и гаражи. Из трубы котельной поднимался черный жирный дым, он застыл столбом в морозном воздухе. Столб стоял вертикально и чуть подрагивал.
Иван увидел, как его сосед по лестничной клетке, оскальзываясь на льду, направился к гаражам. Сосед шел неуверенно и иногда смешно размахивал руками. «Поддал, небось, вчера», - подумал Иван равнодушно. - «Сейчас опохмелится и опять весь день будет возиться со своей таратайкой».
Он перевел взгляд за гаражи, туда, где простиралось огромное белое пространство:  пойма реки, вся истыканная сухими стеблями, которые торчали, как иголки в коже ежа. Там никаких тропинок не было, и туда никто зимой не ходил. Река походила на черную ленту, а за ней начинались горы. За рекой горы были невысокие, поросшие лесом, и кое-где в лесу виднелись словно проплешины: там проходила ЛЭП, а на одной из вершин торчала башня сотовой связи. И все там, за гаражами, было белое, синее и черное. Только белое, синее и черное, никаких других цветов. Белая простыня поймы, черная река, синие горы и синий лес.
Над сопками нависли тяжелые тучи, их синева была особенно глубокой, переходящей в черноту. Там уже шел снег. Было видно, как он идет. Снег белым туманом надвигался на гору и пожирал ее, как будто ее и не было, и подползал к следующей добыче, слегка притормаживал движение, словно готовился проглотить огромный кусок; и кидался на нее, и еще одна гора исчезала.
Из коридора донеслась возня: жена собиралась на работу.
Шарф обязательно возьми, - не оборачиваясь, сказал Иван. - Кажется, будет большая метель.
И без тебя знаю, - огрызнулась жена.
Некоторое время она сопела, натягивая сапоги.
Вчера передавали, что будет метель, - помолчав, сказала она.
А чего передавать, - усмехнулся он. - Вон она.
Жена подошла и посмотрела.
Куда ты в сапогах в комнату, - цикнул Иван.
То же мне, чистоплюй нашелся, - зашипела жена. - Возьми лучше, наконец, пылесос почини, да вычисти комнаты, у нас уже от пыли продохнуть нельзя. Хоть какая-то польза от тебя будет... А то сидишь день-деньской впустую, ни хрена не делаешь.
Иди уже, опоздаешь, - махнул он устало рукой. Спорить ему не хотелось.
Уже от двери жена спросила:
Вань, ты сегодня-то пойдешь куда? Я вчера встретила Фариху в магазине, она говорит, что Абдусалам мог бы тебя устроить.
К чеченам не пойду, - отрезал Иван.
Подумай, Вань, а? - просительно сказала жена. - Эти черные, они же богатые, у них можно хорошо устроиться. Перекантовался бы годик, а там еще где-нибудь счастья попытать можно.
Иван, по-прежнему не оборачиваясь, сказал:
Что мне у них делать, коз ихних пасти, что ли?
Да у них нет коз, дубина, - разозлилась жена. - Я пошла, а ты займись пылесосом, сил моих больше нет с тряпкой на коленях елозить.
Иди, иди.
Хлопнула дверь, и Иван смотрел, как его жена выходит из подъезда, с кем-то здоровается, идет по тропинке, заворачивает за угол соседнего дома, и вот уже и нет жены.
Тогда Иван пошел на кухню и сделал себе чаю. Чай он заваривал долго, не спеша, ополоснув кипятком чайник и «поженив» заварку. Ему хотелось попить чаю, заваренного как следует, духовитого. Ему не хотелось спешить с этим. Ему сегодня вообще не хотелось  спешить.
В кухне остро и сильно пахло: жена утром достала банку с маринованной колбой. Это был вкусный запах. Жена обожала колбу, и Иван тоже обожал колбу. Он обожал ее есть, и любил ее собирать. Иван всегда помнил, как в детстве с матерью ходил в горы собирать колбу. Повзрослев, он уже не ходил собирать колбу.
Ивану подумалось, что любовь к колбе — это то немногое, что последнее время объединяет его с женой.
Выпив чашку, он поднялся, и, нашаривая сигареты, направился было на лестницу, но остановился, усмехнулся и вернулся на кухню. Жена не разрешала курить в квартире, но она ушла на работу, и этот запрет можно было проигнорировать. Надо было только не забыть открыть окно и выкинуть окурки.
Он сделал себе вторую чашку чая, на сей раз положив туда ломтик лимона, и закурил. Пепельницы Иван не нашел, придвинул к себе блюдце.
На кухне он сидел долго, часа два, наливался чаем, курил, смотрел в окно. Там уже началась метель, и он подумал, что это очень к месту, что сегодня случилась такая метель. Он не рассчитывал на метель, но она пришла и в считанные секунды замела тропинку, по которой люди шли на работу. Да, метель — это хорошо, подумал он. Только жаль, гор не видно. Он любил горы.
Потом он почувствовал, что у него сильно болит голова. Голова у него болела давно, но иногда Иван не обращал внимания. У него уже два месяца болела голова, и переставала болеть только тогда, когда он думал о дочке. Сейчас ему не хотелось думать о дочке, но боль была некстати, и он тяжело протопал в комнату, покопался у жены в аптечке и принял сразу две таблетки анальгина, чтобы побыстрее прошло. Он запил их чаем, и через некоторое время голова стала пустой и звонкой.
Чашку он мыл долго и тщательно, и только когда на ней не осталось ни пятнышка, поставил ее на полку. Окурки он выкинул в мусорный мешок, и туда же вывалил шелуху и очистки из ведра под раковиной. Покосился на окно (там мело вовсю), хмыкнул, но приоткрыл створку, оставив маленькую щелку.
Иван здорово надымил, но рассудил, что этого хватит, чтобы квартира  проветрилась к возвращению жены.
Собирался он тоже тщательно, вдумчиво, несколько раз менял рубашку и долго думал,  какое пальто надеть. Сначала он выбрал дубленку, но потом покачал головой, в которой по-прежнему было пусто и звонко, и повесил ее обратно в шкаф. Он надел свое старое пальто, подумав, что на самом деле оно еще очень ничего, и перед людьми показаться в нем стыдно не будет. Это было хорошее пальто, он купил его давно, еще когда ездил в командировку в Австрию.
Иван тогда впервые попал в Европу, и Австрия поразила его. Иван ходил по улицам Вены,  оглушенный помпезностью имперских дворцов, и чувствовал там себя неуютно, потому что это все было очень красиво и очень чуждо.
Он боялся даже взглянуть на собор святого Стефана, потому что у него кружилась голова при виде этого острого, протыкающего небо шпиля, и он долго не мог решиться пройти сквозь гомонящую толпу по Graben и шарахался от запряженных в кареты лошадей, совершенно не понимая, зачем эти кареты, собственно, тут ездят, когда и так не протолкнуться. Потом Иван все-таки стиснул зубы и дошел до Хофбурга, и ничего с ним не случилось, только в Хофбурге он снова оробел, и в памяти от зимней резиденции Габсбургов не осталось ничего, кроме статуи  Евгения Савойского, да и от той он запомнил только копыта и выпученные глаза вставшей на дыбы лошади.
А потом их отвезли в Венский лес, и там он приободрился, потому что там были горы. Они были похожи на те горы, которые он каждый день видел из окна своей квартиры. Ивану в Венском лесу дышалось привольнее, и замок Лихтенштейн понравился своей суровостью и каким-то величественным одиночеством. Еще Ивану понравилось бродить по пещерам бывшего завода Люфтваффе, и его не особо огорчило то, что по подземному озеру покататься на лодке не удалось. Озеро ему тоже пришлось по душе. Вода в нем была очень чистая, и в свете установленных на пристани светильников было видно дно, и было таинственно и тихо.
По дороге обратно в Вену они заехали в heurigen* в какой-то деревушке и пили там молодое вино. Им объяснили, что в этих деревушках почти каждая семья держит ресторанчик, и некоторые — уже не одну сотню лет, и открывают их по-очереди, чтобы никто в накладе не остался. У открытого heurigen вывешивали еловую или сосновую лапу в знак того, что можно заходить, и Иван нашел такую традицию очень толковой. Еду там надо было брать самим в отдельном помещении, и он взял Blunzen*, которые тут же поджарили на огне, и Schweinsbraten*, и Liptauer *, все это было дьявольски вкусно. Вино разносила ворчливая и слегка нетрезвая местная тетушка, и вокруг сидели местные добродушные и слегка нетрезвые жители, и это тоже ему понравилось.
Но когда его тогдашний коллега, разомлев от вина, начал нахваливать Австрию и вдруг по-свойски толкнул его локтем и спросил, не хочет ли он тут жить, Иван коротко ответил:
Нет. Не мое.
Но пальто он тогда в Австрии купил, и до сих пор носил его, хотя оно немного истрепалось.
Потом он еще несколько раз ездил в Европу, но нигде так не робел, как в Вене. И пальто больше нигде не покупал.
Уже надев пальто, но не обувшись, он еще раз прошелся по комнатам, и про себя отметил, что особой пыли в квартире не наблюдается. Он вспомнил про пылесос и махнул на него рукой. Ему не хотелось полдня угробить на этот старый агрегат, который все равно сломается через день. Сколько раз он его чинил. Надо покупать новый пылесос, но на это нет денег.
Обувь он тоже выбирал долго, брал в руки то одну пару, то другую, и, наконец, остановился на теплых сапогах. Ивану совершенно не хотелось, чтобы у него замерзли ноги, а в такую погоду, пожалуй, нужны теплые сапоги, чтобы не мерзли ноги. Пожалуйста тебе: и мороз, и метель с гор. Впрочем, это хорошо, что метель, в который раз подумал он. Может, это к оттепели. Хорошая погода.
Убедившись, что все в порядке, Иван взял пакет с мусором, еще один, приготовленный загодя пакет, вышел на лестничную клетку и запер дверь, прислушиваясь к щелчкам замка, и для верности сильно подергал за ручку. Дверь не открывалась. Он спустился по лестнице, привычно фиксируя взглядом банки с окурками, которые жители приспособили вместо пепельницы, и отметил, что стеклянные банки для этой цели все-таки неудобны. Он использовал жестяную из-под консервов.
Иван также отметил свежие надписи на стене на матерно-любовную тематику и почувствовал небольшое раздражение: подъезд не так давно красили. «Это Юрка с пятнадцатой», - подумал он. - «Они недавно тут компанией портвейн глушили». Еще он подумал, что надо бы найти этого Юрку и надрать ему уши, отец парня только одобрит, но тут же забыл об этом и продолжил грузно спускаться вниз, уже ни на что не отвлекаясь.
На улице разыгралась настоящая вьюга. Она ударила его в лицо и вредно захохотала, пытаясь сорвать с него шапку. Иван схватился за шапку, и тогда вьюга помчалась дальше, вздымая у столбов целые фонтаны и водовороты снега. За метелью еле виднелся соседний дом. На улице никого не было.
Иван, пыхтя и отворачиваясь от ветра, пошел через дорогу к помойке, которую забило уже снегом доверху, и положил