Метель

мешок с мусором на сугроб. Потом он пошел к гаражам, закрывая лицо и стараясь не споткнуться на заносах. Он обратил внимание, что котельная кочегарит вовсю. Дым теперь рвало вьюгой, клочьями швыряло о землю, и на снегу на долю секунды возникало серое пятно, которое тут же сдувало.
В одном из гаражей он заметил свет, свернул, грохнул кулаком в створку ворот, и, не дожидаясь приглашения, потянул вырезанную в ней дверку на себя.
Эй, там, закрывай, закрывай, черт! - донеслось из гаража.
Здорово, Серега, - сказал Иван, поспешно захлопывая лязгнувшую дверь.
Проходь, я сейчас, - сказали из-под машины.  
В гараже горел свет. Посередине стоял старый «Москвич». Иван всегда испытывал тихое умиление при виде этой машины. Он помнил те времена, когда таких было много, это были хорошие машины, рабочие лошадки, которые бегали наперегонки с «Запорожцами» и «Жигулями». «Запорожца» и «Москвича» уж не встретишь теперь,  и «Жигули» стали редки, все иномарок понакупили. И я, дурак, тоже поддался, промелькнула горестная мысль. Если бы не купил тогда эту сраную  «Тойоту», глядишь, и выкрутились бы, только жена год назад всю плешь проела - «давай купим, давай купим, что же ты перед людьми позоришься на «жигуленке». Кто же знал, что так все обернется?
Уже никто не ездит на «Жигулях», - долбила жена.
Серега вообще на «Москвиче» ездит, - отбрехивался Иван, нутром чуя, что не надо менять машину.
Серега твой пьянь подзаборная, давеча на детской площадке валялся, - сообщила жена злорадно, - а ты начальник, тебе и машина нужна хорошая.
У меня хорошая машина, - сопротивлялся он.
Дрянь! - отрубила жена.
И тогда они отдали «Жигули» дочке, а сами взяли кредит и купили эту «Тойоту». Некоторое время было приятно появляться в городе на такой машине, что уж тут говорить. Да что уж там, еще осенью это было чертовски приятно!
Но «Москвич» ему тоже очень нравился, и, протискиваясь в дальний угол гаража, где стоял маленький верстак и два стула, он ласково провел по боку машины, удивляясь упрямству соседа, который изо дня в день что-то отлаживал, что-то прилаживал, паял, чистил, и держал эту рухлядь на ходу. До сих пор справно бегает, подумал Иван. В Москву не доехать, конечно, но по городу — вполне.
Сосед вылез из-под машины и взял тряпку, вытирая руки. Иван принюхался.
Уже похмелился, а? - спросил он.
Федорыч, обижаешь! - усмехнулся сосед. - Первое дело с утра. Вчера был поддамши крепко, как дела делать, не приняв-то?
А чего вчера поддавал? - спросил Иван.
Сосед оскалился:
Ты, Иван, уже два месяца как не начальник, а все вопросы задаешь. Мое дело, хочу, выпью, не хочу — не пью.
Да я так, Серег, что ты, - примирительно сказал Иван.
Серега мгновенно оттаял и стал рассказывать, что к нему с деревни вчера братень завалился, привез мяса косули и самогону, ну и гуднули по поводу удачной охоты.
Неужели в наших краях еще водятся косули? - удивился Иван. - Не всех распугали?
Да ты что, забыл, где у брата деревня?
А, ну да. Хрен доедешь.
То-то и оно. Как тут не выпить.
Иван, разговаривая, раскрыл пакет и развернул его, извлек оттуда бутылку водки и поставил на верстак. За ней последовали полбуханки черного хлеба и банка шпрот.
Серега с заблестевшими глазами нырнул куда-то вбок и достал стаканы.
Граненые, - с уважением сказал он.
О как, - сказал Иван.
Ни у кого не осталось, - с гордостью произнес Серега, - а у меня есть! Ну давай, что ли, по капле.
Иван разлил водку, потянул за жестяное кольцо, открыл консервы. Они выпили. Иван глядел, как Серега глотает водку, его кадык ходил туда-сюда по заросшей щетиной шее, и весь Серега был маленький, заросший, взъерошенный, опухший.
Серега слыл в округе за горького пьяницу, да и был им. Пил он, сколько его помнили, с юности пил, нигде постоянно не работал, умудрился оформить инвалидность и получал пособие, на то и жил. Иногда подрабатывал: кому сарай поправить, кому машину починить, кого отвезти-привезти. Руки у него были хорошие, думал Иван, всегда у него были хорошие руки. И всегда он был пьяница. Люди Сереги чурались, но когда в нем возникала надобность, шли к нему, и чаще всего находили в этом гараже. Иван и сам неоднократно просил его подмогнуть, но старался сделать это так, чтобы посторонние не видели их вместе.
А Серега все замечал, да в голову не брал, встречаясь, руку жал (что не всегда было уместно), да норовил поговорить. Правда, когда осознавал, что не вовремя лезет с разговорами, тактично уходил, за что Иван был соседу сильно благодарен.
После того, как Ивана сократили, Серега остался единственным, кто не изменил стиль общения. Иван вспомнил, как с ним стали разговаривать знакомые, когда его уволили. Городок маленький, все всё знали уже на следующий день, сочувствовали и жали руку, и говорили - «все обойдется», и еще говорили - «Да ты не пропадешь, Федорыч», и даже просили «обращаться, если понадобиться».  Иван отчетливо различал в этих словах чувство  злорадного облегчения. Он понимал, что никто не жаждет, чтобы он «обращался». «Не меня», думали люди, глядя на Ивана, «мимо прошло», говорили они между собой, и судачили: мол, вот, был начальник, а стал даже не дурак, а так, никто. Безработный. Иван все это видел отчетливо, и чувствовал, что это намертво впечатывается в мозг, и когда он впервые понял, что о нем думают, у него заболела голова, с тех пор болела все сильнее.
Он хорошо запомнил тот день в начале декабря, когда его вызвали «наверх». В их конторе давно ходили слухи, что будут сокращать, но Иван чувствовал себя уверенно. В кабинет он тоже вошел уверенно, и, еще ничего не замечая, поздоровался за руку с начальником Алексеем Дмитриевичем, Алешкой, с которым рос в одном дворе, учился в одной школе, а потом и в одном вузе. Он поздоровался с заместителем начальника Альбиной Петровной, худой, острой как кинжал, и злобной особой, с которой всегда был «в контрах», и такими же, как он, начальниками отделов, коллегами — Ильей и Пашей, круглоголовыми, толстенькими, похожими друг на друга, как однояйцевые близнецы.
Он сел на свое обычное место, которое всегда занимал на совещаниях, и тут его что-то неприятно кольнуло. Альбина Петровна вперилась в него хищно, ее вытянутое лицо выражало неприкрытое торжество. Илья и Паша дружно уставились в бумаги, лежавшие перед ними на столе. Алексей Дмитриевич лицо не прятал, смотрел значительно и скорбно.
Я не буду ходить вокруг да около, - сказал он. - Вы все знаете, я не такой человек, чтобы увиливать и оттягивать. Вы также все знаете, какое сейчас положение в стране. Давайте говорить откровенно: плохое положение. Вы смотрите телевизор, знаете, что с рублем. В таких условиях нам приходится думать о том, чтобы работать по-новому.
Начальник прокашлялся и отпил глоток воды из стакана.
Нам приходится идти на оптимизацию, - сказал он. - Мы долго искали варианты, чтобы сохранить весь состав, весь коллектив, но по всем расчетам тогда наше предприятие обречено. Оно не выдержит. Нам придется оптимизировать производство. Это вынужденная мера, вы должны это понимать сами.
Он опять сделал паузу, и Иван раздраженно подумал: «Да не тяни ты кота за хвост. Кого??»
Итак, мы вынуждены сокращать штат, и боюсь, серьезно, - продолжил Алексей Дмитриевич, Алешка, с которым было так много драк в детстве и так много общих проказ. - Мы с Альбиной Петровной посмотрели документацию и бухгалтерию. Мы выявили, Иван Федорович, что у вашего отдела самые плохие показатели.
«Вот сволочь, Альбина», - подумал Иван, - «Откуда плохие показатели, когда еще осенью были хорошие».
Поэтому, Иван Федорович, принято решение ваш отдел расформировать, - гудел важный голос. - Функции вашего отдела будут перераспределены, придется, конечно, другим поработать, но это единственный путь сохранить предприятие.... Тем более, у вас меньше всего сотрудников. Мы, конечно, компенсируем отчасти, вам надо обратиться в бухгалтерию, они рассчитают, сколько вам причитается.... Иван Федорович, это временная мера, мы все вас очень ценили, но сложная ситуация в стране не дает нам возможности... Мы все готовы прийти на помощь в любой момент... Любые рекомендации...
Сволочь ты, Леша, - услышал он себя словно со стороны. - Вы с Альбиной — подонки. Ты, вобла сушеная, давно ко мне подбиралась.
Иван Федорович! Не забывайтесь! - крикнул его друг детства, стуча кулаком об стол, но Иван уже встал и пошел к двери.
Он помнил, как шел по коридору и старался выглядеть невозмутимо, как будто ничего особенного не произошло, и ему казалось, что это удается, но потом он понял по взглядам сотрудников, что не слишком-то удается. Его догнал Паша и зашептал в ухо жарко, что он был против, но Альбина очень настаивала.
И ты знаешь, старик, нам действительно необходима оптимизация, ты же понимаешь. Кто-то обязательно должен был вылететь...  А у тебя показатели... Ты, браток, реально что-то последнее время слабину дал, а сейчас такое дело, что нельзя... Тебе не надо было связываться с Альбиной, ты же знаешь, какая она мстительная мегера.... Это необходимая мера... необходимая мера...
Паша, а ведь ты на прошлой неделе сидел у меня дома за моим столом, - горько сказал Иван. - А Илью я вообще сам сюда привел.
И Паша отстал.
И он хорошо запомнил, как обивал пороги в своем собственном городке, и в соседних городках, и даже в райцентре. В родном городке на него смотрели с жалостью и отказывали аккуратно:
Ты же понимаешь, Иван, какое время...
Я бы с радостью, ты же работник, каких поискать, да денег совсем нет.
Ты зайди весной, может, освободится вакансия, так я никому ее не отдам, Иван, для тебя прижму...
Иван Федорович, дорогой, сами сокращаемся.
А в других городах ему просто сухо отказывали, зачастую даже не смотря в документы.
Мест нет, - и все.
Первую неделю после сокращения он думал, что легко найдет равнозначную должность. Вторую — что легко найдет работу, равнозначную по зарплате. Потом он некоторое время недоумевал и только разводил перед женой руками, в очередной раз качая головой на ее безмолвный вопрос. Через три недели он еще надеялся найти хоть какую-то работу. Через месяц с небольшим понял, что никакой работы не найдет, и тогда в его голове стало совсем пусто и звонко, она только болела все сильнее, и он стал принимать много обезболивающего и запивать это водкой, потому что это очень помогало.
А Сереге это было все равно, и Иван все чаще стал заходить в его гараж, сначала немного стесняясь, а потом уже и открыто. А Серега и рад был компании. А то, что Иван когда-то нос воротил, он и не вспоминал, такой был человек, хотя окорачивал друга, когда у того по старой памяти просыпались начальственные нотки.
Водка разлилась по телу, и Иван понял, что здорово замерз, но теперь отогревается. Он разлил еще.
Тебе хорошо, - сказал он вдруг, - ты холостой.
Что, пилит тебя твоя? - покосился Серега.
Пилит.
Эх, бабы, - вздохнул Серега. - Я потому и холостой, что они все такие. Помню, по молодости собрался взять одну, так она меня еще до свадьбы запилила, вместе с родней. И слава богу, что до свадьбы, а то бы, бля, сейчас с тобой тут водку не пил. Я бы, наверное, вообще не пил, потому что умер бы, бля, уморили бы они меня скопом. Ну его на хер. А твоя, конечно, не сахар.
Жена Ивана лютой ненавистью ненавидела Серегу, что не мешало ей бегать к нему за помощью через лестничную