по ошибке же! Всё время казалось, что вот-вот обман раскроется, и все повернутся ко мне, поражённые: "Посмотрите! Она же абсолютно никакая! Никто и ничто! Как она тут с нами очутилась? Да пошла вон!" Я этого боялась. Поэтому очень старалась вести себя так, как нужно, внимательно наблюдая за другими. Я громче всех смеялась над анекдотами, больше всех восхищалась книгами и пьесами, которые хвалили другие-прочие, даже если они, эти пьесы, мне ни чуточки не нравились. Но сама никак не проявлялась: я просто была при них, я была своя для всех, такая, как нужно, но без собственного лица. Меня это устраивало. Лишь бы не прогнали, лишь бы быть рядом с Андрюшей.
Андрюша был у меня первый. И любовь тоже – первая и сразу настоящая. Хотя... как теперь понять, насколько она была настоящей? Я помню чувства, но память может обманывать. А вдруг нынче за чувства я принимала тогдашнее сексуальное влечение, безумную страсть – ведь Андрей был ошеломляюще красив: почти вылитый Пол Ньюман в молодости, в самые его потрясающие годы! Мой любимый спокойно мог идти в артисты, его приняли бы в любой театральный только за лицо и фигуру, даже если бы он вообще не смог бы прочитать внятно "Идёт бычок качается". От его внешности захватывало дух – у всех. К нему, к его виду надо было привыкнуть, чтобы хотя бы перестали предательски дрожать коленки и адски сбиваться дыхание – не только у меня, но и у других девушек.
Однако Андрей предпочитал интеллектуальную театральную деятельность: начать хотел с критики, а со временем, возможно, перейти к драматургии. Такие были у него планы... Кстати, потом, сильно потом он сочинил несколько пьес. Не очень успешные были по ним постановки, но всё-таки в столичных театрах. Хотя это уже в другой жизни, без меня...
Так вот, ломая все мои представления о себе, этот потрясающе красивый парень не просто обратил на меня внимание - где-то в какой-то смешанной студенческой компании, но и очень даже влип, влюбился. Для меня произошедшее было чудом, сказкой, потому что в реальной жизни такого быть просто не могло. Он, настоящий принц из богемной семьи (отец – театральный художник, мать – помреж), умница и голливудский красавец, заметил... чернавку, ничто в балахоне, жалкую студентку заштатного институтика, которая жалась в углу дивана, забившись туда поглубже и на всякий случай прикрывшись подушками-думками, в то время как прочие дурачились, ржали, танцевали, целовались.
И закружилась моя первая весна! Хотя и была зима. Но вот так пафосно мне хочется говорить о том времени, когда я, пожалуй, была самой счастливой на свете – без преувеличения, и в то же время самой испуганной – каждую секунду с ужасом ожидала, что вся эта нелепость, вдруг закончится, разрешится самым печальным для меня способом: прозрением Андрея. Чтобы этого не случилось... ну, или хотя бы случилось не очень скоро, не сразу, я с головой погрузилась в театральную тему, прочла кучу книг по театроведению – классиков и современников. Вместе с Андреем пересмотрела все модные и шумные спектакли того времени. Выучила назубок, в каком театре кто режиссёр и кто из артистов – примы. Стала настоящей театралкой. Хм... прям чеховская душечка, если рассудить трезво. Ну, я, конечно, любила ходить на хорошие спектакли, но вот чтобы прям до обмирания и потери пульса – нет, такого никогда не было. А пришлось обмирать и терять пульс.
Разумеется, что, поженившись, мы стали жить с его родителями. Первое время...А потом его мама и папа купили нам кооператив. Помню, в тот день, когда я про это узнала, думала, что вот прямо сейчас умру от счастья: внутри меня надулся такой огромный комище радости и восторга, что больно стало всем органам, захотелось в туалет, и я на самом деле испугалась, что меня разорвёт.
- Андрюшка... я сейчас лопну... - прошептала я молодому мужу, который посмотрев на меня со смехом, тут же переменился в лице:
- Ой, ты, правда, какая-то зелёная стала... что с тобой, плохо, да?
Вот какой иногда своеобразной бывает радость человеческая, нежданное счастье – слишком врасплох и слишком много. И ведь мелькнула у меня тогда мыслишка: такие дары от судьбы – с чего? Не придётся ли расплачиваться очень сильно и слишком дорого? Конечно, пришлось.
Когда я сейчас думаю о произошедшем обычными человеческими словами или даже рассказываю кому-нибудь, то понимаю, что в сущности ничего страшного-то не было, а потому никто от моих воспоминаний не пугается, в ужас не приходит, не хватается за голову, не кричит "этого не может быть!". Потому что и может такое быть, и бывает, и ничего такого. Но это когда мы описываем событие словами. А я его проживала чувствами, нервами, эмоциями, если хотите – гормонами.
Какая женщина не знает, что выходить замуж за брутального красавца, к тому же из богемы – это обречь себя на дикие страдания ревности, причём, обоснованной ревности? Я была той самой женщиной, которая ни хрена не знала. Во-первых, слишком молода, во-вторых, не было у меня в жизни опытной наставницы – ни в виде матери, ни в виде подруги – чтобы вовремя и с самого начала остеречь. Андрюшка мне изменял. И если бы ещё так, влёгкую... Нет, он заводил ОТНОШЕНИЯ. Его терзали страдания, если что не так. Первый раз я тупо ничего не поняла: муж вдруг стал мрачным, чёрным, раздражительным. Плохо ел, похудел. Ой, как я испугалась! Думала, что он болен... Гнала к врачу, идиотка, а он на меня рычал. Потом вдруг всё прошло, как и не было, стал прежним, румяным, весёлым и довольным жизнью. Я обрадовалась... если бы только помыслить могла, что "выздоровление" означало падение некоего бастиона, согласие, встречи и наслаждения.
Когда через полгода ситуация повторилась, я запаниковала всерьёз. А он ко всему прочему начал дико курить – пачку за пачкой. Однажды я не выдержала и в ультимативной форме потребовала, чтобы он прямо завтра отправился к доктору - "хотя бы ради меня!". Видели дуру?
- Что? - он поднял на меня измученные бессонницей красные глаза, в которых я углядела почти брезгливость. - Ради кого? Ради тебя? – и начал так долго и громко ржать, что меня даже затошнило.
- Что происходит? Что случилось, Андрюша? – я была растеряна и по-настоящему напугана. И тогда он высказался...
Он сказал всё: и как смешно такой, как я, произносить фразу "ради меня"; и как настоящие потрясающие женщины, коим я не чета, отнюдь не настолько уверены в себе и своей неотразимости. (В этом месте его ядовитой речи я, удивительное дело, даже хихикнула – настолько это было глупо, не по адресу и неправдой). Что напрасно я воображаю о себе, и вовсе я не такая единственная и неповторимая, что туши свет – и поинтереснее бывают, вот, к примеру... Не хочу во всех подробностях передавать то его фактическое признание в любви к другой женщине. В сущности, это была истерика, противная мужская истерика, даже со слезой и отнюдь не скупой.
Потом было сказано много других слов – про то, какая я всё-таки единственная и всё-таки неповторимая, а он просто дал слабину, как я должна, просто обязана его понять – я же умная ко всем своим потрясающим достоинствам! Потом было стояние на коленях, даже ползание у моих ног, чего я вообще уже не смогла вынести и завизжала, как полоумная:
- Или ты сейчас встанешь, придурок, или я тебя начну пинать ногами по самым неприятным местам, а ноги у меня сильные!
Это его убедило. Уже стоя, он размахивал руками и внушал мне, что все его увлечения не стоят выеденного яйца – они приходят и уходят, а я остаюсь навсегда. Потому что я – настоящая.
- А я, в таком случае, не хочу быть настоящей, - ответила я на удивление спокойно. - Хочу быть пластмассовой, деревянной, оловянной, из ДСП... Но только чтобы мне не было так больно. Чтобы мне было всё равно, как тем твоим, ненастоящим.
И ушла в тот же день, через час. Что ж – квартира не моя, несмотря на прописку, кооператив покупали его родители. А мои предки, такие умницы предусмотрительные, всё подначивали меня "судиться и отсудить". Ну да, они бы на моём месте... За то, что я снова вернулась в родительский дом, не солоно хлебавши и не желая бороться за "метры", родные люди "полюбили" меня еще сильней. Поэтому главная задача, возникшая передо мной во весь рост, была проста и сложна одновременно: как можно быстрее сбежать от них в съёмное жильё. И именно чётко поставленная цель помогла мне пережить ужас того, что случилось, вытерпеть боль. Попытаюсь объяснить...
Если когда-то, до встречи с Андреем, моя самооценка была на нуле, то после того, как я узнала о его изменах, она вылетела в глубочайший минус. Туда, где вечная мерзлота, адский холод, не умеющий таять лёд и ничего живого и цветного на сотни миль вокруг. Серый лёд. Поначалу со своим прекрасным мужем я очень медленно и постепенно, но всё же стала чувствовать себя если не полноценной женщиной, то хотя бы просто женщиной, которая может быть желанна, может нравиться и вызывать у мужчин определённые чувства. Впрочем, радостно было то, что я сумела ощутить себя даже не женщиной, не отталкивающей и симпатичной, а человеком, который приятен, или даже точнее – не противен. Тогда я ещё не выплюнула жвачку и не перестала лить на себя литры туалетных вод, отдушек и дезодорантов, чем ужасно смешила Андрея. Но, по счастью, он расценивал это как богемную придурь, милую экстравагантность, любовь к экспериментам. Так вот... когда всё случилось, количество потребляемого мною парфюма увеличилось примерно на треть: я была убеждена, что вонь от меня – одна из причин случившегося. Конечно же от других прекрасных молодых женщин, к которым вынужден был бегать Андрей, пахнет исключительно мускусом, причём, это их естественный аромат.
Я возненавидела себя до такой степени, что до сих пор удивляюсь, как не устроила какого-нибудь членовредительства или самоистязания. Да, много позже мне стало совершенно очевидно, что в тот кошмарный момент у меня случился нервный срыв, что надо было идти к врачу и, видимо, к психиатру... Но откуда я знала? И кто мог мне посоветовать? Пришлось "переходить болезнь на ногах", как грипп. Переходила, не сдохла...
Нет, не могу я описать обыкновенными человеческими письменными словами ту боль, которую испытала! Ну, нет таких слов. Боль была вполне физическая – адски ныл живот, почти постоянно, тошнило, иногда даже рвало, шумело в ушах, часто кружилась голова. Ох, опять всё сводится к описанию именно физической боли, но как описать душевную? Что я тогда чувствовала, как от своих ощущений и мыслей буквально переставала дышать, потому что не могла, не дышалось мне! Почти до обморока не дышала, будто хотела убить себя таким образом. Но нет, я лишь пыталась усмирить боль... Ведь я продолжала любить Андрюшу, а он просил прощения. Но моя гордость, моё самолюбие – боже, откуда у меня, у ничтожной чернавки, взялось столько гордости и самолюбия? Они не позволили мне простить, понять, забыть, забить... Они чётко просигнализировали: с этим дальше жить нельзя, такие отношения надо рвать, иначе ты себя окончательно превратишь в половую тряпку для мытья общественных сортиров. Никакие парфюмы уже не помогут. А любовь всё ещё была - да такая, что ночами я выла в подушку, закусив её угол зубами, чтобы не орать во всю глотку.
- Уйдите! Истекая кровью,
честь
