уважения и благожелательности, иной раз, принимая эти свои чувства за истинное христианское всепрощение…
И вот, как-то под вечер, почти у самого подступа к Таганаю, когда ее, чистую и уставшую после купания в холодной родниковой речке, коих здесь встречалось в превеликом множестве, Григорий вновь рывком подложил под себя, она неожиданно для себя самой, сладостно и протяжно застонав, обхватила его сильное тело руками и ногами, и впервые отдалась ему. Отдалась ему вся, целиком и без остатка, без оглядки на прошлое и без радужных фантазий о будущем…
- Ну, вот и славно. Ну, вот и ладушки.- Смеясь, проговорил Григорий, целуя ее в шею и искусанные, кровоточащие губы.
- Наконец-то в тебе, Катенька баба проснулась…
Он разрезал веревки все еще привязанные к ее лодыжкам и сбросил обрывки в студеные струи. Минутой позже туда же полетела и порожняя жестянка для подаяний.…В эту ночь они впервые спали, обнявшись, под одной шинелью.
…- Смотри Катенька! Вот мы и пришли! – Радостно закричал Григорий, шутливо подталкивая к самому краю отвесного обрыва испуганную девушку.
- Вон они, Каменки! Я же тебе говорил, почти у самого Таганая.…Только с другой стороны.…А вон и хата братовьев моих.…Вон, под красной крышей…Большой дом, пятистенок…
Катерина переборов страх, все ж таки глянула вниз, во много сот метровую бездну, туда, куда указывал Григорий. Там, внизу, где огромные сосны казались искусно сделанными игрушками, а река- случаем позабытая темно-серая лента, и в самом деле раскинулось большое, явно зажиточное село…
- Григорий,- проговорила отступив от края обрыва Катерина. – А нельзя просто обойти Таганай кругом? Уж больно страшно…
- Обойти? Обойти оно конечно можно. Но это несколько суток лишних, да и река в этих местах уж больно глубока.…Да ты милая не боись. Знаю я несколько тропинок заветных: и не крутые и пряменькие…Ровно в парке, ей Богу не вру.…Вот сейчас перекусим, отдохнем и пойдем…Славно, что сегодня суббота (продолжил он, помолчав с минуту). В станице бани топят. Хорошо! Откровенно говоря, страсть как соскучился по нормальной бане, с горячей водой, с паром да щелоком.…Эх, девочка, ваши городские общественные бани ни в какое сравнение с деревенскими нейдут. В них даже пар по иному пахнет…Ито сказать: сама понимать должна…
Он окинул послушницу взглядом и начал готовить нехитрый обед, а та, смотрела на него, на его черные как смоль казацкие волосы, на его ловкие и сильные руки, на усы, радостно ощеренные, и тщетно пыталась разобраться в собственных чувствах…
-Странно. Как все странно… - думала она, подбрасывая до звона сухие сосновые ветки, в жаркое, почти незаметное на солнце пламя.
- Еще месяц не прошел, как я покинула обитель, матушку-игуменью, а как неожиданно поменялось все в моей жизни, да и не только в ней, но и в сознании, да и в самой моей природе. Кем я была в той, в прошлой своей жизни? Mademoiselle Voropaeva, из упрямства решившая вместо эмиграции со своими родителями, папенькой и маменькой, пойти в монастырь…Готовилась к постригу, учила молитвы и выстаивала бесконечные заутренние и вечерние службы…А кто я такая сейчас? Зрелая женщина или баба, как назвал меня Григорий…
…- Странно. Как странно.… Еще совсем недавно я желала ему страшной смерти, гиены огненной и вечной, без надежды на спасение, а сегодня, сейчас я уже называю его по имени, обнимаю его добровольно. Да что врать-то самой себе? Добровольно, всего лишь? Врешь девица! Врешь.…Да я хочу, я желаю этого.…И мне нравится с ним быть! Нравится…
…Григорий,…а ведь я страшно сказать ничего о нем не знаю: Кто он такой? Сколько ему лет? От чего он прячется по лесам? Как его фамилия, наконец?
Катерина прилегла на теплый, шершавый от шуршащих лепешек лишайника гранит, и счастливо поглядывая в высокое, бесконечно голубое небо, куда рвался прозрачный, дрожащий дымок костра, легко покусывая горечь травинки, подумала о себе самой - лениво и незлобиво:- А может быть все гораздо проще, чем я сама для себя на воображала? И ничего особенного в судьбе моей не происходило? И не было пожара в монастыре, не было никакого насилия, и убийства Охлобыстина тоже не было? А есть только лето, тайга, гора Таганай, мужик Григорий и я, Екатерина Воропаева, его баба…
Катя сонно улыбнулась и, положив ладошки под щеку (словно в детстве, ей Богу) уснула, так и не дождавшись обещанного Григорием «сейчас перекусим», подумав напоследок, впрочем, легко и необидно:- Уж не б**дь ли вы, дражайшая mademoiselle Voropaeva?
… «Он упал под копыта в атаке лихой,
Кровью снег заливая горячей,
-Ты, конёк вороной,
Передай, дорогой,
Пусть не ждет понапрасну казачка
За рекой Ляохэ угасали огни,
Там Инкоу в ночи догорало.
Из набега назад
Возвратился отряд
Только в нём казаков было мало»...
8.
Григорий не обманул. В станице у него и в самом деле оказалось много родственников. По крайней мере, в том доме, куда он привел Катерину, весь день хлопала входная дверь - входили и выходили бесконечные сродственники: братовья, кумовья, сватовья. Деверя, снохи.…И все с семьями, и все с подношением.…С Григорием лобызались, да за ручку здоровкались, а на Катерину поглядывали с любопытством и недоумением - надо полагать монашеский наряд ее, смущал казаков.…Недолюбливало свободолюбивое и дерзкое на язык яицкое казачество духовенство, ох и недолюбливало, хотя как ни крути, а все церковные праздничные службы от начала до конца выстаивало…
Часа в четыре пополудни, Григория и Катерину, а вместе с ними и всех основных родственников пригласили к столу. Давно, ох как давно не видела девушка столь щедрого на угощенья стола. И чего только не было в тот день на тарелках да широких блюдах, тесно расставленных на трех вплотную сдвинутых столах. Одних только водок да настоек восемь видов, разлитых по высоким, четырех угольным, двухлитровым штофам. В самом центре стола хитрый графин для наливок, из шести секций, с шестью стеклянными краниками и шестью притертыми пробками – на зависть всем соседям переливается радугой. Да что графин? Обыкновенная стекляшка, да и все, но вот разносолы на столе, это да. Это как ни крути - лицо хозяев дома, а при нынешних – то, неверных временах, когда по городам говорят людишки вообще с голоду пухнут, не только лицо, но и статус, и положение, и увертливость, и умение жить, да и мало ли чего еще и…
…Время оно конечно летнее (а кто ж летом скотину режет?), ну да ничего, слава Богу, лес рядом, зверья в тайге немерено. Оттого на столах и медвежатина, и сохатина, свинина и дичь всякая: глухари да перепела – всего вдоволь. Зайчатины нет, правда, так с другой стороны рано еще зайца бить, худой он покамест, мяса не нагулял…
Да и с рыбой хозяйка дома, расстаралась от души. Тут тебе и форель речная, в огромных сковородах под сметаной зажаренная, и плоские словно доски, запеченные в листьях хрена толстогубые лини, и длинноносый осетр, рыбьей мелочью и чесноком нашпигованный на длинной резной доске красуется. Про грибы, грузди да рыжики, холодным способом соленые и говорить не к чему – какой же Урал без грибов!?
Под вечер, когда гости уже изрядно откушали, а мужики ремни свои (чтоб отдыхать да вкушать не мешали), на скамейки рядышком повесили, внесли сдобу на берестяных тисненых блюдах, пироги да расстегаи горками, разве что не трещат от жару.… Ну и под самые проводы – обязательно кисель.…Это уж конечно для уважения гостям, что бы завтра им до ветру хорошо ходилось…Молочный, ягодный, на вине красном сваренный.…Дрожит словно желе, какое…Вкусно!
Но это все позже. А сейчас большой просторный дом пятистенок полон гостей. Звон посуды, бульканье водки, табачный дым пластами над головами…Кто смеется, кто за здравие тост говорит, кто плачет под песню тоскливую. Хорошо здесь сегодня Катерине. Несмотря на шум и дым, хорошо и покойно. Девушка приняла из рук Григория высокую, хрустальной гранью играющую, рюмку (да и не первую) полную водки, темно-янтарной, на кедровых орешках настоянной. Выпила, грохнула об пол и расплакалась: счастливая и пьяная.
Но все нормально. Ни хозяин, Фрол Фомич Копейкин, ни супружница его Матрена Ильинична, ровно ничего не замечают – баба она баба и есть. Пусть поплачет, коли неймется…пусть. Это не возбраняется. Для женщины это не стыд.… Да и не слезы это в конце – то концов, а водка.…Все ж вокруг люди, все всё понимают.… Да и не до слез сейчас, не до бабьих. Фрол Фомич с Матреной Ильиничной песню зачали, да так красиво и слаженно, что мало-помалу утихли гости за столами, сидят, слушают, кто послабее носом хлюпают…
«Как за черный берег, как за черный берег
Ехали казАки,40 тысяч лошадей
И покрылся берег, и покрылся берег
Сотнями порубанных, пострелянных людей
Любо, братцы,любо
Любо, братцы жить
С нашим атаманом
Не приходится тужить
Любо, братцы,любо
Любо, братцы жить
С нашим атаманом
Не приходится тужить
А первАя пуля, а первАя пуля
А первАя пуля, братцы, ранила коня
А вторая пуля, а вторая пуля
А вторая пуля в сердце ранила меня
Любо, братцы,любо
Любо, братцы жить
С нашим атаманом
Не приходится тужить
Любо, братцы,любо
Любо, братцы жить
С нашим атаманом
Не приходится тужить
А жена поплачет, выйдет за другого
За маго товарища, забудет про меня
Жалко только волюшку да в широком полюшко
Жалко мать-старушку да буланого коня
Любо, братцы,любо
Любо, братцы жить
С нашим атаманом
Не приходится тужить
Любо, братцы,любо
Любо, братцы жить
С нашим атаманом
Не приходится тужить
Кудри мои русые, очи мои светлые
Травами,бурьяном да полынью заростут
Кости мои белые,сердце моё смелое
Коршуны да вороны по степи разнесут
Любо, братцы,любо
Любо, братцы жить
С нашим атаманом
Не приходится тужить
Любо, братцы,любо
Любо, братцы жить
С нашим атаманом
Не приходится тужить»…
Окончилась песня. Опять за столом оживление, разговоры и табачный дым.
Катерина, держась за стены, по-городскому оклеенным обоями, прошла за спинами гостей и вышла на воздух, на высокое резное крыльцо с точеными балясинами и дверью с тяжелым кованым кольцом. Сплохело с непривычки. Еле-еле успела за дом, за какой-то приземистый сарайчик забежать, как приступ тяжелой рвоты, казалось, все ее существо вывернул наизнанку, располовинил. Не помог хозяйский киселек, не спас…
…Очнулась девушка в полной темноте, на полу. Где-то под половой доской скреблась мышь и глухо, словно издалека, раздавались звуки все еще продолжающегося застолья.
Темнота пахла пылью, сухой травой, кислой овчиной и мышами. Но сильнее всего пахло медом. Казалось что все вокруг насквозь, на долгие времена пропахло им – и стены, и полы и невидимые брусья перекрытий крыши…Девушка с трудом приподнялась и неловко уперевшись рукой на что-то неверное, чуть было не опрокинулась . Вдоль стен стояли какие-то ящики, от них-то и исходил этот приторно-тягучий запах меда.
- Похоже что это ульи…- Решила послушница и на ощупь двинулась к двери. Она не ошиблась, это и в самом деле были поставленные один на другой улья – рачительный Фрол Фомич летом составлял сюда ульи, требующие починки. Кстати сказать, на зиму ульи вместе с пчелиными семьями выставлялись сюда же. Только к другой, более теплой стене. Оттого этот сарай и назывался зимником или омшаником,
