пространства, Дохтур?" - "Неважно, друг мой, какого - все равно какого! Когда теснота эта порождает агрессию, роги - это не просто... Это дар Неба - вот я бы как сказал!".
С каждым годом роги становилися все тоньше и слабше. И Дохтур сей радовался этому как дитя. Слава Исусу! И я, Пациент то есть, уже начал было подумывать, а не сообщить ли однажды Дохтуру неожиданно и радостно, что роги у меня исчезли, то есть, однажды весной прийти и сказать: "Спасибо, Дохтур, вам огромное. Роги мне не снятся больше".
Але кожного разу щось мені завадило. Втім, я розумів на рівні підсвідомости, у чім тут справа. Від часу початку мого спілкуванню зо психоаналітиками, психотерапевтами та иншими зацікавленими ув мені особами лабиринти підсвідомости стали для мене ріднов домівков. Так от десь там, у глибинах самотньо й тускно раз у раз лунало запитаннє: ну, а далі - що? І з ще більших глибин доносиласи відповідь: "Та нічого, дурню! Живи як жив!".
Після цього у процесі подальшого спілкуванню Дохтуря зі мнов, себто із Пациєнтов, я відчув що у мені починають си відбувати зміни. З"явилиси риси, що підсилили моє життєлюбство. У весняний період я починаю розквітати, користуюси успіхом у кобіт, із ентузиязмов відвідую кнайпи й таке инше. Все це відбуваєтьси, коли я не сплю. Уночі мені так само снятьси роги. Мене переслідують болісні відчуття. Але з поміччю Дохтуря ми проводимо за тою ж самою схемою рефрейминґ болю. Біль - то є просто инше життє. Якщо сприймати її з гримасами, вона принижує; якщо сприймати як инше життє - вона шляхетности й гонору додає.
У період із березня до середини червня я (себто Пациєнт) розквітаю. Відчуваюси гонорово. Потім починаєтьси спад, и він (себто я) починає упадати ув депресію.*
* Но каждый раз мне что-то мешало. Впрочем, я понимал на уровне подсознания, в чем дело. Со времени начала общения с психоаналитиками, психотерапевтами и другими заинтересованными во мне лицами, лабиринты подсознания стали для меня домом родным. Так вот где-то там, в глубинах одиноко и тоскливо звучал вопрос: ну, а дальше - что? И из еще больших глубин доносилося: "Да ничего, дурень! Живи как жил!"
После этого в процессе дальнейшего общения Дохтуря со мной, то есть с Пациентом, я почуял, что во мне что-то изменяется. Появилися черты, усиливающие мое жизнелюбие. В период весны я начинаю расцветать, пользуюся успехом у бабцов, с энтузиязмом посещаю кнайпы (Кнайпа - на галичанском наречии кафе, бар и т. п. Прим. Сост.) и прочее. Все это происходит во время бодрствования. По ночам мне по-прежнему снятся роги. Меня преследуют болезненные ощущения. Однако с помощью Дохтуря мы проводим по той же схеме рефрейминг боли. Боль - это просто другая жизнь. Если ее воспринимать с гримасами, она унижает; если воспринимать, как другую жизнь - она благородства и гонора поддает.
В период с марта до середины июня я, то есть Пациент, расцветаю. Ощущаю себя гонорово. Затем начинается спад, и он (то есть я) начинает испытывать депрессию.
То ж тепер виходить, що період розквіту міняєтьси із періодом депресії й, відповідно, стає незрівняно довшим, проте відчуттє короткого періоду розквіту багаторазово перевищує відчуттє періоду депресії, і Пациєнт, себто я, вже не хоче повороту до минулого - туск виздоровлюючого за хворобою.
Я (себто Пациєнт) добре призвичаївси до рогів, болю та життю із Дохтурем. Нам так добре було увчотирьох, і мені (Пациєнтові себто) вже си уявляло розмірене життє: розквіт, роги, біль, депресія - аж до самої смерти, моєї або може й Дохтурової. Инколи я си замислював: а що коли Дохтур помре раніше? - він же ж такий літній та лагідний! Але силою я відкидав тії думки.
Спливали роки, зникали держави та народи, натомість з"являлиси нові. А у нас - Пациєнта і Дохтуря - нічого си не міняло: розквіт, роги, біль, депресія... і знову - розквіт, роги, біль, депресія... І сни, сни, сни... Ми із хвилюваннєм чекали кожнов наступнов фазов, для того аби вловити тремтіннє найменших деталів, найтонших відмінностів.
Аж ген, одного разу плавну течію нашої еволюції було раптово обірвано. Зовсім неочікувано, невмотивовано й нагло виник Хвеномен і після сего роги перестали си снити. Одразу і назавжди. Як відрізало! Таке горе! Дохтур аж плакав. Аби-сте ви знали, з яким жалем і я тепер згадую свої милі роги! Як же мені було ліпше із ними, ніж з оцим мерзенним Хвеноменом. І тепер я думаю, може мені на старість узяти та й оженитиси на якій молодій курві, аби вона мені настановила-м роги, тоді, мож, ми сей клятий Хвеномен щезне? Йой, леле! як же ж то воно було б файно!"*
* Теперь получается, что период расцвета меняется с периодом депрессии и, соответственно, становится несравнимо более длинным, но ощущения краткого периода расцвета во много раз превышают ощущения периода депрессии и Пациент не хочет возврата к прошлому - тоска выздоравливающего по болезни.
Я (то есть Пациент) славно привык к рогам, боли и жизни с Дохтуром. Нам так хорошо было вчетвером, и мне (Пациенту то есть) уже представлялася размеренная жизнь: расцвет, роги, боль, депрессия - аж до самой смерти, моей или может и Дохтуря. Иногда я задумывался: а что если Дохтур умрет раньше - он же такой пожилой и милый! Но силой я отгонял эти мысли.
Проплывали годы, исчезали страны и народы, вместо них появлялися ноќвые. А у нас - Пациента и Дохтуря - ничего не менялося: расцвет, роги, боль, депрессия... и снова - расцвет, роги, боль, депрессия ... И сны, сны, сны ... Мы с волнением ждали каждой следующей фазы, чтобы уловить трепетание мельчайших деталей, тончайших отличий. И вот, однажды, плавное течение нашей эволюции было вдруг прервано. Совсем неожиданно, немотивированно и нагло возник Хвеномен и после сего роги перестали сниться. Сразу и навсегда. Как отрезало! Такое горе! Дохтур аж плакал. Знали бы вы, с какою жалостью и я вспоминаю мои милые роги. Как же мне лучше было с ними, нежели с этим мерзким Хвеноменом. И теперь я думаю, может мне на старость взять и жениться на какой-нибудь молодой курве, чтобы она мне наставила роги, тогда, может, у меня этот клятый Хвеномен исчезнет? Йой, леле! Как бы это оно было б файно!"
Общество сочувственно отнеслось к Хватанюковой поэме. Первой, как всегда, выскочила Феня:
- Хватанюк! Бедненький! Шо ж ты на мине не женился? - я бы сразу тебе роги наставила! Ха-ха-ха! Мама, я Хватанюка люблю!
- Подождите, уважаемая Феня Боруховна, - остановил ее Семен Никифорович, еще не вполне вышедший из своей роли психоаналитика - давайте немного поанализируем. Здесь мы несомненно имеем со сложным социально-психологическим явлением, которое я не советовал бы упрощать.
- Так я ж ничего таки и не упрощаю, Сэмэн! - возразила ему Феня. - Ви себе даже не можете представлять, как это бы все у нас из ним не просто происходило бы! И даже очень бурно - все соседи бы сбегалися бы! Токо, знаешь, Маркиян, я бы до ваших бандеровцев таки ни за шё бы не поехала бы. Ни за какие бабки. Сильно вы там какие-то все задрюнфонфиленные.
Потрясенный таким невероятным неологизмом, Вольдемар закашлялся, а Феня продолжила свою мысль:
- А у нас бы ты прижился. Все спрашивали бы: мадам Рюкк-Зак, и де ж ви себе такого симпатичного старичка-бандеровца надыбали? Он у вас шё - таки да безаденомный? - то вам таки сильно крупно повезло! Я б тебя до синаноги сводила, из ребе подзнакомила, ма-а-аленький обрезанец сделала - символический такой. Сало из мацой научила б кушать. Ты ведь не можешь без сала, да? И твоя харизма стала б еще ширше. И стал бы ты у мине настоящий аид, ну и немножко гой, конечно. А, Хватанюк? Так, короче: кто еще имеет сказать пару умных мыслей за роги, копыта и прочую аналогичную психологию? Прошу высказываться "по существу". Петро Кондратович, может ви, как крупный руководитель "нашого из вамы" сельского хозяйства, га?
- Шо вам сказать, Феню! - отозвался пан Буряк. - Мне нравится, как вы берете быка за роги, чи то пак - ведете наше собрание. Но, знаете, на такие психологические темы мне може даже и высказываться непристойно. Тем больше, шо тут среди нас имеется больше образованная молодёж - и Вольдемар, и Светлана, и наша Аленушка, как будущая врач - она тоже может чего лучше изложить по сути изложенного.
Но тут дамы подошли до Петра Кондратовича, окружили его со всех сторон и стали изо всех сил упрашивать. Им очень хотелось еще раз послушать пана Буряка - ведь он производил впечатление такого опытного в жизни человека, такого уверенного, много повидавшего и пережившего. К тому же ко всему и симпатичный он был дядька. Петро Кондратович сопротивлялся не долго; чувствовалось, что ему приятно дамское внимание, и, приобнявши за разные по калибру талии Светлану и Александру, он, наконец, вымолвил:
- Ну, цокотухи, добре! Слушайте же! Да, это, конечно, не легко, когда такая от психология, как от у Маркияна, происходит среди нас. Нас этому не учили! - вздохнув, произнес он. - Но, шоб вы знали, шо по настоящему страшные вещи происходят там, а не здесь.
- И где это там, позвольте узнать? - проявил интерес к, практически, внутреннему монологу Семен Никифорович
- Да, это я так. Вспомнилось. Одна порядна людына рассказывала. Почти друг. Даже и не знаю, как это и поведать вам...
- Ні, ні, пане Петре! - воткнулся Маркиян Рахваилович, довольный тем впечатлением, которое произвела на слушателей его "поэма". - Я б вас дуже попросив би! Секретів у нас тут немає. Всі говорили - так от і ви кажіть. Давайте вашу страшилку. Оприлюднюйте!
Нет, нет, пан Петро! - воткнулся Маркиян Рахваилович, довольный тем впечатлением, которое произвела на слушателей его "поэма". - Я бы вас очень попросил бы! Секретов у нас здесь нет. Все говорили - так вот и вы скажите. Давайте вашу страшилку. Озвучивайте!
- Ну, шо ж. Спасения нации и державы ради... Так вот. Когда все это с Феноменом начиналось, мой добрый приятель уже на ногах крепко стоял. С детства был проворный. Что такое НДС* знал, когда еще и "налоговых" не было. Я иногда думаю, что это он его и выдумал - этот хитромудрый НДС, чтоб потом, как они говорят, "отбивать".
- Кого, кого це "отбівать"? - предчувствуя, что в этом повествовании наконец-то прольется давно ожидаемая кровь, вопросил Маркиян Рахваилович.
* Для очень наивных людей: НДС - это налог на добавленную стоимость, главный источник, тайна и страсть державного бюджета (Сост.)
- Да не о том речь, - отмахнулся от вульгарного интересу Петро Кондратович и без дальнейших лирических отступлений рассказал историю не такую уж и неправдоподобную, но любопытную и в чем-то действительно страшную. Для Реципиентов погружение в профессиональную специфику фаворитов Феномена было весьма интересным и даже по-своему захватывающим - как романы Артура Хейли, если кто помнит такого.
По-видимому, рассказ Буряка, который он изложил, был сам по себе не легок, потому что в архивах ЕНКОРЗЛОФЕПНЫ** вместе с магнитофонными записями сохранился текст, подвергшийся герменевтическому воздействию.
** Напоминаем, что ЕНКОРЗЛОФЕПНА есть аббревиатура, означающая: Единая и Неделимая Комиссия по Расследованию Злодеяний Феномена против Народа. Упоминается редко, дабы без крайней нужды не пугать население. (Сост.)
Этот текст, пожалуй, более уместен в
