Муза

Сказали: «Мы взять не можем, сходите к Главному»…
Прижимая к водолазкиным катышкам  папку  отвергнутых стихов  Ляпин  робко  шагнул  в приемную.

После бессонных  разборок с женой  на темы: пьянок, следов  помады, предательской  диффузии  гульфика и  арбузного   Кензо,  причины  увольнения пожилой секретарши,   Главный  терзался жестоким похмельем   и ненавистью ко всему бабью.
Проходя в  кабинет, рыкнул дорабатывающей последние минуты   стукачке: «Никого не принимать! Всех на …» !- мотнул  чугунной   головой в оробелого просителя,-« И этого тоже!»

На лотке, где «Все по 30», поэт  купил моток бельевой веревки.

Директора рынка так и не посадили, и с  пакетом праздничной выпивки-закуски он открыл дверь своей квартиры.
Комнаты зияли пустотой: «Вот сука!- присвистнул весело   и постучался  к соседу.

Осоловевший от коньяка , икающий от сыровяленой колбасы,  Поэт читал стихи. ..
Директор  лил слезы, утираясь галстуком: «Какие люди гибнут ни за что»…  Ушел под утро, накрыв утомленного  гения  плешивым одеялом.

Дверь была открыта. Вошла, глянула и  вздохнула жалостливо, по бабьи,  на  свернутое тельце «метр с кепкой» ,  белобрысый жидкий  чубчик, уши лопухами, заплаканные мелкие глазенки.

Но делать нечего: сдернула пыльные занавески, остатки трапезы и недопитую бутылку  снесла в холодильник,  выставив крепкий зад, на коленках  вымыла полы, отжала тряпку, пот смахнула , и тут услышала «Вы кто???

-Я- Муза,- повернула  курчавую башку, зарумянилась круглыми щеками,   одернула платье на животе и сдобных   бедрах, потерла босую ступню 45 размера о такую же босую сорок пятую и улыбнулась нежно.

-Позвольте,- заволновался поэт, кутаясь в одеяло и пятясь к стене,-  Ведь Музы не такие…я видел…тонкие , летящие, в струящемся,  с крыльями и арфой…

-Как дети, честное слово. Какие крылья, какая арфа?... Я бы тоже может к высокому и  кудрявому хотела. Но вот такая разнарядка вышла,- Прибавила совсем уж непонятно. Метнувшись на  кухню,  поднесла  полную стопочку и нарезанный огурчик: «Ну со знакомством, что ли…А потом  и за работу»…

Компьютерное кресло  изумленно пискнуло, приняв в себя объемные телеса: «Ну иди , показывай ,  чего  там у тебя»…-Она  призывно глянула на Ляпина.
Вздохнул судорожно, как после долгого плача, забрался на коленки,  прижавшись  к  теплому   большому  животу  тощей спиной ,   и застучал: «Мне Муза постучала в дверь, а я уже веревку мылил…»

И начали жить.
Муза появлялась вечером, убирала , стирала, варила, кормила рыбою и жареной  картошкой. Потом усаживала за работу, а было -  давала подзатыльник, когда хандрил, но он прощал ей это и счастливо засыпал на горячей арбузной груди.

Стихи стали принимать и печатать, сначала робким ручейком , потом сразу пять, а дальше  цикл из 20 сонетов: «С Музою  в раю».

«Ляпочка»  расцвел, приосанился, уже лениво отвечал на звонки редакторш; ему  приобрели дюжину шейных платков,  новый костюм;  и на чтениях у памятника Нашего Всего, вскидывал чубчик, вовсю жестикулировал, рубил  воздух, и в маленьких его глазках отражался  перламутровый блеск , купленных Музой запонок.

Пошли встречи, презентации , заседания  и  поклонницы: интеллигентные старушки в буклях и сползших перекрученных чулках ,престарелые дамы от 36, и  юные , с горящими глазами и нежными губками студентки…

Внезапно  понял, что Муза ему не ровня .
Сам все может: и жить и писать. А она не нужна… Кто он? И  кто она?!…
И случилось, прорвалось, на ее робкое: «…Может нам ребеночка?»- с ненавистью, брызгая слюной,  заорал: «Что?! С тобой???! От тебя?! Ты что о себе возомнила?! Ты думаешь  я и правда поверил, что ты Муза? Моя Муза????
Обессилев и вспотев  от крика , упал в кресло и добавил тихо-презрительно: «Торговка с рынка, тупоголовая  и жирная, которую тискает на ящиках грузчик Вася»…

И она ушла.
В ночь, темноту, холод, на рынок, где место тупым, жирным теткам, которых  тискают на ящиках грузчики васи…

Прошло  10  лет.
Ляпин  нес в комиссионку перламутровые запонки.
Его прошлое напечатано и прожито. Молодая,  красивая жена, внезапно прозрев  на нищую лопоухость-  ушла . Новые  стихи  не писались.
В  кармане   не было даже 30 рублей.

Рядом с комиссионкой клубился, галдел, пах шашлыком и сигаретным дымом, чавкал грязным  мартовским снегом рынок. Холодное  солнце  не грело, а женщина в клеенчатом фартуке доставала  из  большой  пластмассовой ванны бьющуюся в руках рыбу.
«Как ей не холодно?»  -Вздрогнул  в тощем пальтишке и побрел  к выходу.

«Муза  Поликарповна...мне этого толстолобика»- донеслось , ударило в спину,  виски,  ткнуло ледяным шилом в сердце.
Вернулся.

«Мущина вам чиво?»- глянула сердито-  неулыбчиво, пряча красными, распаренными   руками деньги в карман фартука.

-Муза…не узнала? ...- робко улыбнулся.
-Я не обязана всех узнавать…покупать будете?...А  нет-  не загораживайте товар,- И в ледяной воде выуживает для других форель и толстолобиков, и прячет деньги, и кричит грузчику Василию, чтобы «почистил для дамы в шубе».
А он все не может отойти. И  просит его узнать. И  торопится рассказать-    как  он виноват. И  кривляется, что «нищ и бос»… И  очередь со страхом пялится на странного  дядьку, бормочущего и смахивающего слезы с небритых,  серых щек.
Не вымолил.
Устал от слез.
Ушел.

Дверь была открыта. Вошла неслышно. Присела на продавленный диван. Вздохнула по бабьи жалостливо на  все тот же «метр с кепкой», седой и жидкий чубчик, уши вялыми лопухами, заплаканные  морщинками глаза… Но делать нечего…

-Ты все- таки пришла? А я уже не ждал… простишь ли? – Смотрел в  глаза  потерянно.
-А куда деваться?...- Грустно улыбнулась и погладила по колючей щеке,
-И  хотела бы не простить, да видно разнарядка такая  вышла, - Добавила совсем уж непонятно.