Сказали: «Мы взять не можем, сходите к Главному»…
Прижимая к водолазкиным катышкам папку отвергнутых стихов Ляпин робко шагнул в приемную.
После бессонных разборок с женой на темы: пьянок, следов помады, предательской диффузии гульфика и арбузного Кензо, причины увольнения пожилой секретарши, Главный терзался жестоким похмельем и ненавистью ко всему бабью.
Проходя в кабинет, рыкнул дорабатывающей последние минуты стукачке: «Никого не принимать! Всех на …» !- мотнул чугунной головой в оробелого просителя,-« И этого тоже!»
На лотке, где «Все по 30», поэт купил моток бельевой веревки.
Директора рынка так и не посадили, и с пакетом праздничной выпивки-закуски он открыл дверь своей квартиры.
Комнаты зияли пустотой: «Вот сука!- присвистнул весело и постучался к соседу.
Осоловевший от коньяка , икающий от сыровяленой колбасы, Поэт читал стихи. ..
Директор лил слезы, утираясь галстуком: «Какие люди гибнут ни за что»… Ушел под утро, накрыв утомленного гения плешивым одеялом.
Дверь была открыта. Вошла, глянула и вздохнула жалостливо, по бабьи, на свернутое тельце «метр с кепкой» , белобрысый жидкий чубчик, уши лопухами, заплаканные мелкие глазенки.
Но делать нечего: сдернула пыльные занавески, остатки трапезы и недопитую бутылку снесла в холодильник, выставив крепкий зад, на коленках вымыла полы, отжала тряпку, пот смахнула , и тут услышала «Вы кто???
-Я- Муза,- повернула курчавую башку, зарумянилась круглыми щеками, одернула платье на животе и сдобных бедрах, потерла босую ступню 45 размера о такую же босую сорок пятую и улыбнулась нежно.
-Позвольте,- заволновался поэт, кутаясь в одеяло и пятясь к стене,- Ведь Музы не такие…я видел…тонкие , летящие, в струящемся, с крыльями и арфой…
-Как дети, честное слово. Какие крылья, какая арфа?... Я бы тоже может к высокому и кудрявому хотела. Но вот такая разнарядка вышла,- Прибавила совсем уж непонятно. Метнувшись на кухню, поднесла полную стопочку и нарезанный огурчик: «Ну со знакомством, что ли…А потом и за работу»…
Компьютерное кресло изумленно пискнуло, приняв в себя объемные телеса: «Ну иди , показывай , чего там у тебя»…-Она призывно глянула на Ляпина.
Вздохнул судорожно, как после долгого плача, забрался на коленки, прижавшись к теплому большому животу тощей спиной , и застучал: «Мне Муза постучала в дверь, а я уже веревку мылил…»
И начали жить.
Муза появлялась вечером, убирала , стирала, варила, кормила рыбою и жареной картошкой. Потом усаживала за работу, а было - давала подзатыльник, когда хандрил, но он прощал ей это и счастливо засыпал на горячей арбузной груди.
Стихи стали принимать и печатать, сначала робким ручейком , потом сразу пять, а дальше цикл из 20 сонетов: «С Музою в раю».
«Ляпочка» расцвел, приосанился, уже лениво отвечал на звонки редакторш; ему приобрели дюжину шейных платков, новый костюм; и на чтениях у памятника Нашего Всего, вскидывал чубчик, вовсю жестикулировал, рубил воздух, и в маленьких его глазках отражался перламутровый блеск , купленных Музой запонок.
Пошли встречи, презентации , заседания и поклонницы: интеллигентные старушки в буклях и сползших перекрученных чулках ,престарелые дамы от 36, и юные , с горящими глазами и нежными губками студентки…
Внезапно понял, что Муза ему не ровня .
Сам все может: и жить и писать. А она не нужна… Кто он? И кто она?!…
И случилось, прорвалось, на ее робкое: «…Может нам ребеночка?»- с ненавистью, брызгая слюной, заорал: «Что?! С тобой???! От тебя?! Ты что о себе возомнила?! Ты думаешь я и правда поверил, что ты Муза? Моя Муза????
Обессилев и вспотев от крика , упал в кресло и добавил тихо-презрительно: «Торговка с рынка, тупоголовая и жирная, которую тискает на ящиках грузчик Вася»…
И она ушла.
В ночь, темноту, холод, на рынок, где место тупым, жирным теткам, которых тискают на ящиках грузчики васи…
Прошло 10 лет.
Ляпин нес в комиссионку перламутровые запонки.
Его прошлое напечатано и прожито. Молодая, красивая жена, внезапно прозрев на нищую лопоухость- ушла . Новые стихи не писались.
В кармане не было даже 30 рублей.
Рядом с комиссионкой клубился, галдел, пах шашлыком и сигаретным дымом, чавкал грязным мартовским снегом рынок. Холодное солнце не грело, а женщина в клеенчатом фартуке доставала из большой пластмассовой ванны бьющуюся в руках рыбу.
«Как ей не холодно?» -Вздрогнул в тощем пальтишке и побрел к выходу.
«Муза Поликарповна...мне этого толстолобика»- донеслось , ударило в спину, виски, ткнуло ледяным шилом в сердце.
Вернулся.
«Мущина вам чиво?»- глянула сердито- неулыбчиво, пряча красными, распаренными руками деньги в карман фартука.
-Муза…не узнала? ...- робко улыбнулся.
-Я не обязана всех узнавать…покупать будете?...А нет- не загораживайте товар,- И в ледяной воде выуживает для других форель и толстолобиков, и прячет деньги, и кричит грузчику Василию, чтобы «почистил для дамы в шубе».
А он все не может отойти. И просит его узнать. И торопится рассказать- как он виноват. И кривляется, что «нищ и бос»… И очередь со страхом пялится на странного дядьку, бормочущего и смахивающего слезы с небритых, серых щек.
Не вымолил.
Устал от слез.
Ушел.
Дверь была открыта. Вошла неслышно. Присела на продавленный диван. Вздохнула по бабьи жалостливо на все тот же «метр с кепкой», седой и жидкий чубчик, уши вялыми лопухами, заплаканные морщинками глаза… Но делать нечего…
-Ты все- таки пришла? А я уже не ждал… простишь ли? – Смотрел в глаза потерянно.
-А куда деваться?...- Грустно улыбнулась и погладила по колючей щеке,
-И хотела бы не простить, да видно разнарядка такая вышла, - Добавила совсем уж непонятно.
