вещей. Перебывала почти вся деревня. Заходил Михаил. Увидев Филю, он удивлённо вскинул брови и прошептал, склонившись к уху:
- Вот, теперь на человека стал похож. Я же говорил, что Надька тебя обустроит. Послезавтра опять картоху повезём, можешь присоединиться. В таком виде тебя Николай и в кабину пустит, - подначил он.
- Кажется, все помянули, - подытожила Надежда, - пора посуду убирать.
Оставшиеся женщины быстро помыли посуду и разошлись.
- Знаешь, Филя, - завела разговор Надя, - все поминки наблюдала я за тобой: ты ведь почти не пил. Рюмки три, не более. Значит, можешь, значит не совсем конченый. Бросил бы ты это дело, остепенился бы.
- Хорошая ты женщина, Надежда, добрая. Не пил потому, что не пилось что-то, а бросить, так для этого цель какую-то иметь надо. Ради чего бросать, чем душу заполнить найти надо, а так … Пустые это разговоры, никчемные. Смени тему.
- Ладно, не буду. Ты и в школе был умнее нас всех, вместе взятых. Сам с собой разбирайся. Ты бы взял что-нибудь на память о Маланье. Посмотришь, и её вспомнишь, и нас грешных. Глядишь, и согреешься.
- Что ж взять, когда у меня ни кола, ни двора? Куда поставить? Куда положить? За пазуху только, чтоб не спёрли.
Филя покружил по горнице, и остановился возле буфета.
- Это что? – спросил он, указывая на плоскую самодельную коробочку.
- Ну, это не совсем Маланьино. Тут такая история вышла. Лет восемь-девять лет назад, точнее не упомню, напросился к Маланье на постой дедок один. Сначала на лето комнату снял, а как осень подошла, так и на зиму запросился. А Маланье что? Тихий, платит аккуратно, не пьёт, не курит, не докучает.
- Живи, - говорит, - да только зимнего у тебя ничего нет.
Собрала ему валенки, зипун драный, шапку, варежки. Короче, живи. А ему всего этого и не надо вовсе – всю зиму в доме просидел у окошка безвылазно. А снег сошёл, стал выходить на лавочку перед домом. Там его и нашли, лежащим под лавкой. По паспорту узнали адрес городской, связались, сообщили. Приехала дочь. Ни здравствуй тебе, ни до свидания, про спасибо и не говорю, забрала тело и исчезла. А коробку эту Маланья уже летом нашла, когда перины на просушку стала вывешивать. Под матрацем в ногах лежала. Там листок какой-то должен быть.
- Вот коробку и возьму на память, - сказал Филя, и сунул её в карман пиджака.
Вечером перед отъездом Надежда снова завела разговор о жизни.
- Знаешь, Филя, я всё думала про твои слова о лестнице и душе, которую заполнить нечем, и вот
что тебе скажу: не прав ты, совсем не прав. Про лестницу ты складно придумал, только, даже добравшись до подвала, можно снова пойти вверх. Ты говоришь, что цели нет, а она прямо перед тобой стоит: оторваться от дна, хоть на одну ступенечку приподняться. А уж как начнёшь идти, так и вторая, и третья сами тебя позовут. В твоём прежнем обличии тебя ни на один порог не пустили бы, а теперь ты вполне прилично выглядишь. Попробуй найти работу, нормальное жильё, не пей запойно и душа сама найдёт, чем заполниться. Может, больше не увидимся, но пообещай, что попробуешь. Обещаешь?
Филя неопределённо мотнул головой и ушёл, прихватив мешок со своими выстиранными и залатанными обносками.
Он снова не спал почти всю ночь, пытаясь хоть что-нибудь придумать для изменения своей жизни, но мысли не желали собираться в кучу, и мучительно хотелось выпить. Ясно было лишь то, что если и существует маленький шанс что-то изменить, то времени на это отпущено один, ну два дня, пока, выражаясь словами Нади, он выглядел вполне прилично.
Они выехали в семь утра. Из кабины Филя видел, как со своего подворья его перекрестила Надежда и помахала платком Настёна. Ему стало одиноко и тоскливо. Михаил проспал всю дорогу, Николай весь путь презрительно молчал. Филю высадили на окраине города.
- Ну, бывай, - не протягивая руки, буркнул заспанный Михаил, - может, когда и свидимся. Стакашку на прощание дёрнешь? – он кивнул на мутную бутыль, и потянулся за стаканом.
Филя подхватил свой мешок, и почти побежал в ближайший переулок. Он прошёл метров тридцать, когда наткнулся на перегородившую тротуар лестницу со стоящим на ней человеком.
- Так, хозяйка, или выше? – спрашивал он у стоявшей внизу женщины.
- Ты что, ослеп, сам не видишь? Выше поднимай, ещё, стоп, крепи.
Филя поднял голову, и вслух прочитал: «Магазин ПРОДУКТЫ».
- Вы хозяйка магазина? – спросил он.
- Ну, хозяйка. Тебе чего?
- Спросить хотел, да вы не в духе, - обиделся Филя.
- Ну, спрашивай, коль хотел, - смягчилась женщина.
- Вы, я вижу, ещё не открылись, - дипломатично начал он издалека, и вдруг выпалил: - вам рабочий в магазин не нужен?
- Это ты за себя хлопочешь? – насмешливо спросила хозяйка, - Ну, пойдём, потолкуем, узнаем, что ты за птица.
Отремонтированный магазин был совершенно пуст, пах свежей краской, досками и линолеумом.
Посреди зала женщина остановилась, резко повернулась и жёстко спросила:
- Пьёшь?
- Нет, нет, - замотал головой Филька, но, заметив в её глазах презрительное недоверие, поспешил добавить: - выпиваю, но не больше четвертинки в день. Зарок дал, крест целовал, - соврал он, и на всякий случай перекрестился.
Хозяйка уселась на ящик, и протянула к нему руку.
- Давай.
- Что давать? – не понял Филя.
- Что, что, бумаги давай. Паспорт, трудовую, справку об освобождении. Что там у тебя имеется?
- У меня ничего нет, - прошептал Филя.
- И с этим «ничего» ты пришёл ко мне наниматься? Хоть что-то у тебя есть?
Злость, отчаянье, гнев и снова отчаянье захлестнули Филькино сознание, и он истерично прокричал:
- Руки есть! Голова есть! Пять курсов Политеха есть! А ваших поганых бумажек нет!
- Ну, разнорабочему пяти курсов не надо, ему и пяти классов хватит, - резонно заметила хозяйка, - а горячность твоя мне нравится. Можем попробовать. Условия такие: три тысячи, после работы ежедневная четвертинка, питание из списанных продуктов, рабочий день с восьми утра до десяти вечера, выходной – понедельник. Украдёшь чего, в милицию не пойду, скажу братве. Воспитают так, что, если выживешь, пожалеешь, что сразу не пришибли. Коль согласен, то завтра к восьми. Мебель и оборудование завозить начнут, поможешь разгружать и устанавливать. Устраивают условия?
Все мысли, которые ночью разбегались в разные стороны, собрались в кучу, и картина будущей жизни мгновенно сложилась в Филькиной голове.
- Всё устраивает, кроме одного, - начал он, но хозяйка скривилась и перебила:
- Понятно, зарплата не министерская. Извиняйте, разнорабочим больше не положено, - она поднялась, давая понять, что разговор окончен.
- Дослушайте, - взмолился Филя, - зарплату нужно уменьшить на тысячу, на всём готовом мне и двух за глаза хватит, - выщипанные брови хозяйки полезли на лоб, и она снова плюхнулась на ящик, - При этом на руки только тысяча, а вторую у себя храните. Сорвусь, увольняйте, а деньги останутся у вас. Всё остальное устраивает, но есть одно условие.
- Так, мы уже и свои условия диктуем, - пробурчала хозяйка, но на Филю посмотрела с интересом.
- Я прошу выделить мне внутри магазина спальное место. До десяти я разнорабочий, а потом ночной сторож. За те же деньги, - поспешно добавил он.
- Зачем мне ночной сторож, когда магазин на сигнализации?
- Знаем эту сигнализацию, - скривился Филька, - кирпич в витрину и, пока милиция приедет, полмагазина вынесут, а тут я внутри.
Хозяйка задумалась, но вдруг рассмеялась:
- А ты забавный. Пойдём, подыщем тебе спальное место.
- Вот здесь велю плотникам тебе выгородку поставить, и топчан смастерить. Матрац, одеяло и подушку к вечеру с дачи привезу, у меня там этого добра на роту хватит, - она посмотрела на Филю и тяжело вздохнула, - ладно, и два комплекта постельного белья выдам, но стирать будешь сам. Теперь моё условие: утром встал, постель убрал и спрятал, на топчан коробки пустые поставил и дверь на замок. Комиссия какая заявится, чтобы ночлежкой и не пахло. Понял?
Он лежал на чистой простыне в своей постели, которая стояла пусть и в служебной, но своей каморке и размышлял о превратностях судьбы. Всё было чудом: и заход в проулок, и встреча с Козловым, и поездка в Морошки, и участие Нади. А как можно было объяснить сегодняшние чудеса? Останови Николай машину на сто метров дальше или ближе, не побеги он от предложения выпить в этот переулок, не заговори с незнакомой женщиной … Мистика? А может быть, это благодарность крёстной матери за то, что приехал проводить? Или крест, наложенный Надеждой при отъезде? Под эти размышления Филя заснул, и ему снилось что-то тёплое и светлое.
Утро прошло в ожидании обещанного завоза, который так и не состоялся. Часов в одиннадцать забежала хозяйка, которую, как выяснилось, звали Раиса, велела запереться, сторожить и ждать, пока она не разберётся с поставками. Филя переоделся в обноски, как более соответствовавшие предстоящей работе, набил в перегородку гвоздей, на которых развесил свою выходную одежду и от нечего делать достал из коробочки Маланьин листок, жёлтый и хрупкий. Он читал, с трудом продираясь сквозь завитушки каллиграфического почерка прошлых веков с их твёрдыми знаками и другими буквами, отменёнными после революции. Так ничего и не поняв, Филя взял лист обёрточной бумаги, нашел карандаш, оставленный плотниками, и принялся переписывать текст без завитушек и сомнительных букв.
Отвыкшие от письма пальцы слушались плохо, но часа за полтора он закончил перепись, осмыслить которую не успел по причине завоза мебели.
Следующие две недели слились в один бесконечный рабочий день с короткими перерывами даже не на сон, а на какое-то полузабытье с частыми вскриками, охами и ахами. Отвыкшее от труда тело болело каждой мышцей, косточкой и суставом. Из ежедневной четвертинки Филька выпивал не более ста грамм, пуская остальное на примочки, компрессы и растирки. Привозили прилавки и стеллажи, холодильники и морозильные камеры, какие-то шкафы непонятного назначения и всегда само собой получалось, что без его рук, ног и спины невозможно ничего занести, установить и подключить.
Раиса откровенно наблюдала за ним, и Филька терпел, понимая, что карта, выпавшая ему, приходит один раз в жизни. Сейчас, на пороге зимы, когда все более-менее пригодные для зимовки места уже были заняты, потеря этого места была равна самоубийству.
Всё закончилось внезапно. Последний наладчик собрал инструменты, сказал: «Звоните, если что», выпил поднесённый Раисой стакан «за процветание вашего предприятия», и ушёл.
- Отдыхай, - распорядилась хозяйка, - завтра займёмся уборкой, а с понедельника нахлебники пойдут косяком.
- Какие нахлебники?
- Комиссии, инспекции разные. Ты, Филя, уходи из магазина, когда они приходить будут. Во дворе перекантуйся, чтоб не нарываться.
Нахлебники действительно пошли косяком. Они деловито проходили через торговый зал в хозяйский кабинет, выпивали и закусывали, подписывали какие-то бумаги и уходили, унося непрозрачные пакеты со снедью. Все церемонии инспекций Филька наблюдал через окно, трясясь от холода под козырьком соседнего подъезда. По размерам пакетов, выставленным Раисой напиткам и закускам, он научился различать важность инспекторов. Его удивило, что ни один из них, даже пожарник в фуражке с огромной тульей, не осматривал помещения. Все сразу проходили в кабинет, словно именно он и был целью инспекции. Мелькнула мысль, что можно
