Случайный собеседник

    -  Прошу вас, присаживайтесь, - Убирая с незанятого стула потёртый портфель,   приветливо обратился к Захару благообразный старик академической наружности,
- У меня тут свободно, а лучшего места вам, всё равно, не найти.
- Спасибо… - Захар, не раздумывая, плюхнулся на предложенное сиденье. В крохотном кафе было непротолкнуться. После изнуряющей жары и плотного смога снаружи, атмосфера этого уютного, защищённого кондиционерами пятачка, возвращала к жизни и, самое главное, здесь наконец-то можно было вздохнуть полной грудью. Потому что, с некоторых пор, большинство населения великого города оказалось лишённым этого привычного и жизненно необходимого удовольствия. Потому что там, за окрестностями великого города, подбираясь к нему всё ближе и ближе, уже несколько дней безостановочно полыхал ужасающий своей грандиозностью костёр.  Сначала горели торфяники. Потом, как спички, начал гореть лес вокруг мегаполиса. Традиционные и чуть ли не вошедшие в привычку ежегодные локальные возгорания, этим летом, словно в отместку за неискоренимую человеческую расхлябанность, бестолковость и безответственность, обернулись всё более набирающей обороты  наползающей  угрозой вполне вероятной и невообразимой по своим масштабам катастрофы. Целиком выгорали жавшиеся к городу деревни. Гибли люди. Экстренные меры, предпринимаемые соответствующими службами, пока что не приносили желаемого результата. В обществе зрела паника, но она пока была тихой и тщательно скрываемой её носителями от внешнего мира. Потому что интуиция подсказывала населению именно такую линию поведения. Но это делало эту самую тихую панику по-особенному зловещей. Дым окутал город плотным туманом. От него невозможно было спрятаться. Он запросто проникал во все щели, заползал в тщательно задраенные окна, хозяйничал запахом гари в щеголеватых и не очень офисах, и даже мощная вентиляция бесконечных галерей метрополитена оказывалась бессильна перед этим  безжалостным наступлением стихии. Борьба с ней велась уже на государственном уровне, то есть градус тревоги пробился таки в чиновничьи кабинеты, и некоторые особенно впечатлительные граждане находили для себя слабое утешение хотя бы в том, что вскорости, по их мнению,  неминуемо должны были полететь к чёртовой бабушке чьи-то высокие головы, что кто-то за всё это безобразие должен был в итоге ответить,  что кто-то с треском должен был лишиться своих хлебных постов. Как-будто  факт лишения сиятельной должности однажды случайно оказавшихся у власти людей мог каким-то образом спасти то, что было уже утеряно навсегда. Как-будто это могло спасти, или воскресить принявших страшную и мучительную смерть ни в чём не повинных людей.
    А тем временем, неуклонно набирающий концентрацию сизый дым, при полном безветрии и нетипичном для этих широт изнуряющем летнем зное, душил всё живое своей неторопливой удавкой и ядовитым ватным покрывалом продолжал подминать под себя многомиллионный город. Смог набирал силу и загустел уже настолько, что солнце на безоблачном небе выглядело жалким, тусклым и слегка жёлтоватым шариком, словно его, солнце,  настигло бесконечное и необратимое затмение. Или настигло космическое проклятие. Или настигло ещё что-то в этом роде.
    Сегодня Захар оказался в этом районе города по своим рабочим делам. Ведь жизнь, невзирая ни на что, всё-таки продолжалась, и пока что никакой распроклятый смог упрямое биение жизни, слава Богу, остановить был не в состоянии. Но вот настроение Захара оставляло желать лучшего. Работа в последнее время не спорилась. Взаимоотношения с партнёрами не складывались, договорные обязательства обоюдно и повсеместно нарушались, потенциальные заказчики словно бы поглощались окутавшим город прогорклым дымом, едва народившаяся за истекшие несколько месяцев и неуспевшая ещё окрепнуть финансовая стабильность вдруг как-то сразу, чтобы не сказать молниеносно, трансформировалась в финансовую несостоятельность, и тогда Захар почувствовал и понял, что кризис, о котором уже говорили повсеместно и чуть ли не на каждом углу – это, оказывается, не какая-нибудь там телевизионная, или газетная страшилка, а вполне реальный, вполне осязаемый вирус, распространяющийся по экономическому организму страны наподобие виртуального червя. Почти такого же, как тот, что в последнее время, на разных широтах и меридианах, с завидным постоянством поражал нервные волокна бесчисленных, переплетённых единой мировой паутиной компьютеров.
    Под стать безрадостной окружающей атмосфере были и мысли, никогда Захара и прежде не покидавшие. Например, помимо всех прочих раздражителей, его не переставала изумлять и угнетать наблюдаемая им день ото дня неизмеримая глубина обыкновенной человеческой глупости. Той самой глупости, с которой он сталкивался повсеместно и повседневно. Захар, в силу ли своего воспитания, или в связи с так и неискоренённой, не вытравленной за прошедшие и непростые годы из собственной души прирождённой порядочности,  искренне недоумевал по поводу тех или иных действий должностных лиц, с которыми ему приходилось, так или иначе, сталкиваться по роду своей деятельности.  Захар поражался вопиющей абсурдности их неуклюжих решений и не мог взять в толк, каким образом, почему, за какие заслуги откровенные бездари и люди совершенно не интеллигентные и бедные душой оказывались в тех креслах, в которых сидели и почему все остальные люди, среди которых, между прочим, было немало людей талантливых и даже гениальных, почему эти все остальные люди должны были послушно позволять загонять себя в жалко блеющее стадо и поджав хвосты следовать в том направлении, которое для них определяли эти самые бездари. Сваливать всё на то, что у бездарей были деньги и власть не получалось, потому что власть бездарям раздавалась из этих самых народных рук (парадокс?), ну а деньги, деньги этими самыми народными руками ведь и создавались. Только к народным рукам они,  почему-то, не прилипали. Захар недоумевал, раздражался, злился на самого себя за своё неумение приспосабливаться к реалиям современного мира, обзывал себя ископаемым питекантропом и динозавром, но, тем не менее, с приглушённым внутренним рычанием,  упрямо продолжал двигаться вперёд, потому что, во-первых,  двигаться вперёд было просто необходимо, так как от этого зависела не только его жизнь, но и жизни его детей, а во-вторых,  афоризмы типа: «Движение – это жизнь» и «Движение – всё. Цель – ничто» стали для него чем-то вроде девиза, его жизненным кредо, его флагом и он шёл вперёд вопреки любым трудностям и  держался, в основном, на природном вдохновении, неиссякаемым запасом которого он, как видно, был щедро одарён Создателем в момент своего рождения.
    Итак, Захар очутился в кафе, имея желание отдышаться, собраться с мыслями и, что не менее важно, выпить чашечку крепкого кофе, обязательное поглощение которого стало для него с некоторых пор почти священным и незыблемым ритуалом. Сегодня утром Захар очень торопился, дымящийся  кофе на кухонном столике так и остался недопитым, отчего настроение Захара теперь никак не могло придти в норму. В приглушённом свете прохладного помещения он лавировал между столиками в поисках свободного места, пока, наконец, не услышал бодрое приглашение пожилого мужчины присесть с ним рядом. Старик сидел в самом углу, его столик из зала был почти не виден за крутым изгибом хромированной стойки бара.  Захар облегчённо вздохнул и, поблагодарив,  опустился на предложенный стул.
- Ну, вот, - Странным грудным голосом вымолвил его сосед,
- Теперь можно и отдышаться! Правда? Да-а… Ведь это просто ужас, что происходит! А? Кхе-кхе… На улице-то! Вы не находите? Прямо второе нашествие Наполеона!
    Глаза Захара уже освоились с мягким сумраком помещения, он привычно огляделся вокруг и скользнул взглядом  по разговорчивому гражданину. Невысок, хрупкого телосложения, достаточно стар, но энергичен в движениях. Совершенно седые, коротко стриженые волосы густым инеем покрывали голову. Миниатюрные очки держались на кончике острого носа, и неожиданно кустистые чёрные брови резко контрастировали с определённо благообразной внешностью. «Внешность следящей за собой и ухоженной старости» - решил про себя Захар и  кивнул в знак согласия. Затем устало обернулся, ища взглядом кого-нибудь, кто мог бы принять его заказ. К нему уже спешила миловидная девушка.
- Кофе, - Сказал он,
- Простой, но настоящий, обжигающе горячий, сладкий и крепкий. И чуть погодя – ещё один, такой же. – Пока девушка набирала в грудь воздух, чтобы уточнить у клиента, какой именно сорт кофе он предпочитает, Захар ткнул пальцем в меню:
- Вот этот. Но двойной крепости!
Девушка удалилась, а Захар расслабленно откинулся на спинку стула.
- Вы, голубчик, не в настроении, - Скорее, не спросил, а подытожил говорливый сосед по столу,
- И это меня огорчает, потому что удручённое состояние вам, судя по всему, явно не свойственно. Кхе-кхе… Хотя, вся эта окружающая атмосфера, - Старик пружинистым движением раскинул руки в стороны,
- Да что там атмосфера, вся эта наша теперешняя жизнь способна вызвать чувство смятения и растерянности у кого угодно. А впрочем, нет. Не у всех. На мой взгляд, данные чувства не столь обострены у нашего нового поколения, если не сказать больше. Они, батенька вы мой, эти самые чувства, могут быть у них совершенно не развиты, а потому - атрофированы. Кхе-кхе… Вы не находите?
Захар промычал в ответ что-то неопределённое. Разговаривать сейчас ему совсем не хотелось, умничать – тем более. Зато заветная чашка с дымящимся кофе буквально стояла у него перед глазами.
- А вы и не отвечайте, если не хочется, - Словно угадывая его мысли, продолжал неугомонный старик,
- Главное – не подлечь со всеми своими потрохами под временное, кхе-кхе… (я подчёркиваю: под временное) состояние угнетённости. М-да… У нас, скажу я вам, в нашем разлюбезном Отечестве, данному недугу подвержено немало народу. Всякого. И старого, и молодого. А больше, всё-таки, молодого. Кхе-кхе… Предвижу, что вы можете уличить меня в противоречии, мол, только что говорил, что молодым не знакомы чувства смятения и растерянности и тут же объявляю про угнетённость молодого поколения. Кхе-кхе… Нет тут, голубчик вы мой, никакого противоречия! Это суть разные понятия, и думаю, что я легко смогу вам объяснить, в чём заключается их различие.
    Захар ощутил прилив беспокойства и украдкой скользнул взглядом по эмоционально заряженному персонажу напротив себя. «Бедный старик!», - Подумал Захар, - «Наглотался отравленного воздуха, и теперь у него поехала крыша». А странный субъект между  тем, глядя на Захара, добродушно и обезоруживающе улыбался, и в глазах его озорным блеском мерцали весёлые огоньки. На столе перед ним стоял небольшой, хрустальный, наполовину опорожнённый  графин с  водкой и тарелочка с тонко нарезанной бужениной, зеленью и ещё какой-то закуской. Пустую и крохотную, совсем игрушечную рюмку он держал в кулачке, подносил кулачок к подбородку, задумчиво качал головой, потом бережно ставил рюмку на стол и вдруг начинал водить ею по столу, вычерчивая замысловатые вензеля.
- А недуг