Я ТЕБЕ ВЕРЮ!

приласкал. Да он ее и убивать-то не хотел. Так, подрались по пьянке.
        Толик вспомнил мужика, простоватый облик которого и чистые полудетские глаза никак не вязались в его сознании с тем, что он только что о нем узнал. Он смотрел на мать, перед которой сидел сын, проданный ею в рабство, и которая не испытывала ни капли неловкости, и недоумевал. Он не мог понять, что должно было произойти с людьми, если такое в их сознании стало в порядке вещей, если об этом можно говорить так спокойно?
        Но вслух спросил:
        -И такого рецидивиста на свободе держат?
        -Да какой он тебе рецидивист-то? – вскинулась мать, - Нормальный мужик, работящий. На руку только тяжел, да дурак, когда напьется. У нас тут таких рецидивистов – пруд пруди. Да и куда он денется? Ему бежать   некуда. Надо будет - придут и посадят, как миленького.
        -Ну, давайте, - проговорил Тимофей, протягивая руку к бутылке с самогоном, - выпьем за встречу, за знакомство, чтоб все чин чинарём…
        -Да мы это не очень, - сказал Гена, - Нам бы пива лучше.
        -А где ж мы тебе его возьмем-то? Нашим брезгуете, надо было с собой везти, - ворчливо сказала мать, опять метнув на них по очереди колючий взгляд.
        -Зачем так? – примирительно промолвил Тимофей,- Выпейте понемножку. Вреда-то от нее не будет, от самогонки-то. Исконно наш, русский напиток. И вино веселит сердце человека, умастити лице елеем и хлеб сердце человека укрепит…
        Он налил всем по полной кружке и поднял свою:
        -С Богом.
        Все, включая ребят, чокнулись.
        -Ух! Очищенная, на меду… - смакуя, проговорил Тимофей и большими глотками опустошил кружку, блаженно крякнув при этом.
        Мать последовала его примеру. Гена с Толиком отпили по половине, оба поморщились и тут же закусили квашеной капустой.
        -А ты, сынок, в Москве-то, как? – спросила мать, - Все при Николай Авдеиче?
        Гена потупил взгляд.
        -Благодетель это наш, - пояснила она Тимофею, - И мне помогал, и сынка вон какого вырастил. Ты глянь на него. У кого еще такие дети? И одет, и манеры… Все чин чинарём. Вот скажи, ведь сразу видно - хорошо живет мой сын?
        Толик заметил, как Гена побледнел, и у него задрожали колени. Толик под столом твердо положил на его ногу ладонь, почувствовав, что Гена положил поверх свою, крепко пожав ее при этом.
        -Нет… Не при Николай Авдеиче…, - прохрипел Гена, не поднимая взгляда.
        -Он в институте учится, - ответил за него Толик, - Вместе со мной. В одной группе.
        -А! Так вы учитесь вместе? - обрадовалась мать, - А я-то подумала…
        Она осеклась, а Гена покраснел, и колени его опять задрожали.
        -Учиться, это неплохо, - глубокомысленно изрек Тимофей, прожевывая кусок колбасы, - А в каком, позвольте спросить, институте?
        -Международных отношений, - твердо ответил Толик, обведя их строгим взглядом.
        Гена недоуменно уставился на него, а мать с Тимофеем переглянулись.
        -Это что ж, дипломатами хотите стать, или какими-нибудь, там, атташе? – неодобрительно поинтересовался Тимофей.
        -А хотя бы, - с легким вызовом ответил Толик, - Чтоб не хуже Николая Авдеевича.
        -Ты его не трожь! – прикрикнула мать, - Ты откуда его знаешь?
        Толик оставил ее вопрос без внимания, спокойно жуя картошку.
        -Вот все вы на запад смотрите, - опять заговорил Тимофей своим наставительным тоном, - Нет бы - выучиться, чтобы от вас здесь, на своей родине польза была. Чему народная мудрость учит? Где родился, там и пригодился. Они там, на западе, все только и мечтают нас уничтожить. Да только знают – не выйдет! Не за то наши деды кровь проливали, чтобы мы теперь Россию матушку им добровольно сдали, как другие, вон… А не могут завоевать, так стараются развратить, разложить изнутри. Одна гниль растленная оттуда к нам ползет. Праздники всякие бесовские… Халоун, сатанинское порождение, день святого Валентина, блудодейная вакханалия, секты разные - протестанты, пятидесятники, свидетели Иговы. Да вы посмотрите, во что великую державу превратили эти демократы прозападные! Слава Богу, сейчас все изменяться начало. Мудрого, толкового правителя Господь послал…
        Он встал, и повернувшись к иконам, сотворил крестное знамение с глубоким поясным поклоном:
        -Дай, Боже, ему здравия и долгие лета.
        -А в чем вы видите его мудрость? – резко спросил Толик,- В том, что рубль в падении бьет все рекорды, бюджеты регионов полупусты, пенсии заморожены, отнимается материнский капитал, промышленность идет к краху, а страна вышвырнута из восьмерки и приближается к положению мирового изгоя?
        За столом воцарилось молчание, а Тимофей уставился на него долгим взглядом с зажегшимися в глубине глаз гневными искорками.
        -Это вас в институте так учат? – все с теми же интонациями спросил он.
        -А вас надо обязательно учить? Вы сами не видите? Этого может не видеть только тот, кто не хочет видеть, - ответил Толик, тоже глядя ему в глаза.
        -Это единственное, изо всего, что ты сказал, благоразумное. В том-то и грех. А вот ты ничего другого увидеть не хочешь?
        -Что именно?
        -А то, что в русского человека плевать перестали, православие на Святой Руси возрождается, земли исконно русские возвращать начали, страна наконец-то стала подниматься с колен. С нами считаются теперь, нас теперь боятся! Или вам до этого дела нет, нехристям?
        -Почему это – нехристям? – подскочила мать, все это время сидевшая молча, лишь переводя широко открытые глаза с Тимофея на Толика и обратно, - Он крещеный у меня. Все чин чинарём. И Нинка…
        -Да что вы за люди такие? – опять оставив без внимания ее реплику, заговорил Толик, вставая во весь рост, - Почему ваше представление об уважении заключается в страхе? Почему вы не можете себе даже представить, что можно просто жить, уважая себя, и друг друга? И зачем вам ваше православие, если вы не стремитесь стать лучше? А ведь Христос именно за это претерпел крестные муки – чтобы люди стали лучше!
        Воцарилась тишина. Тимофей побледнел и смотрел на Толика налившимися гневом глазами.
        -Да… Ну и друга ты себе выбрал, Геннадий, - сказал он наконец, и ему впервые изменил его тон.
        -Он… Он все правильно говорит! – запнувшись, выкрикнул Гена, тоже вскакивая с места.
        -Ген, - спокойно тронул за плечо друга Толик, - Мы с тобой собирались пойти погулять.
        Они молча вышли в сени.
        -Заповеди Блаженства перечитай, проповедник, - не удержался Толик от того, чтобы уйти в своей обычной, в подобных случаях, манере.
        Они молча прошли через деревню и поднялись на пригорок. Здесь Гена остановился, нервно чиркнул зажигалкой, закурил, судорожно сделал несколько глубоких затяжек и отбросил сигарету. Толик обнял его, подставив плечо под голову и сомкнув на спине просунутые под мышками руки:
        -Не расстраивайся, Геннастый.
        -Права была Нинка, - с сердцем сказал Гена, - Не надо было сюда приезжать. Давай уедем, а? Прямо сейчас. Пусть думают, что хотят. Я не хочу туда возвращаться.
        -На чем? Ты же сам говорил, что обратный автобус только в субботу.
        -Пойдем на трассу, проголосуем, деньги есть. Пойдем, Толясь. Что тебе – вещи жалко? Так купим новые.
        -Причем тут вещи? Тебя жалко, - вздохнул Толик, - Не думай ты ни о чем и не обращай на них внимания. Сестра у тебя – душа человек.
        -Она мне не сестра, а самая настоящая мать. Она мне всегда ей была, а не эта… чин чинарём.
        -Вот и помни ее, а об этой не думай.
        Гена внимательно посмотрел на Толика:
        -А с какого мороза ты им вдруг про институт международных отношений задвинул? Я аж в отпаде был.
       Толик разжал объятия. В только что бывших скорбными глазах Гены уже светилась улыбка.
        -Сам не знаю, - тоже улыбнулся Толик, - Во-первых, мать твоя не в тему вопрос задала, хотелось тебе помочь выкарабкаться, а потом этот алкаш-теоретик, уже доставать начал своей твердолобостью.
        -Мне бы уж такое не пришло в голову сморозить.
        -Ты другое сморозить можешь, я знаю, - засмеялся Толик, легонько схватив его ладонью между ног и убегая в сторону леса.
        Гена кинулся за ним. Они долго играли в догонялки, бегая друг за другом по опушке. Наконец, Толик настиг Гену и прижал его к березе. Их лица раскраснелись, а глаза у обоих сияли радостью.
        -Все… Попался, Геннастый. Спускай штаны, - страстно прошептал Толик.
        -Прям здесь? - озорно улыбнулся Гена.
        -Да. Здесь и сейчас. Я хочу, чтобы тебе такой запомнилась эта поездка на всю жизнь – земля, по которой ты когда-то сделал свои первые шаги, осенний лес, и мы с тобой занимаемся любовью под этой березой.
        -Ты настоящий друг, Толясь! – воскликнул Гена, - Я никогда не думал, что такого человека встречу, что такие люди вообще бывают. Поклянись мне! Поклянись сейчас, что мы… Что мы с тобой навсегда!
        -Зачем клятвы? – тихо спросил Толик, проникновенно глядя ему в глаза, - Разве ты сам этого не чувствуешь?
        По ногам Гены уже медленно съезжали расстегнутые джинсы.
        -Повернись… обними березку…, - прошептал Толик, прижимаясь к Гене и кладя ему на плечи руки.
        Тот послушался и Толик вошел в него, тоже сжав ладонями дерево. Они предавались любви, а чистый аромат осеннего леса пьянил их своей свежестью, лаская слух слабым шелестом листьев. Ветви плакучей березы слегка колыхались над их головами, а несколько, самых длинных, тихонько шуршали по одежде, как бы, даря свою долю ласки.
        Они опять начали стонать, но на этот раз почему-то еле слышно, хотя были одни во всем этом, тянущемся не на один километр, лесу. Так получалось само собой. Возможно, им подсознательно не хотелось нарушать возникшей гармонии между ними и природой, частью которой они себя почувствовали, и которая приняла их в свои объятия в момент излияния взаимного чувства.
        Гена вскрикнул, почти вместе с ним Толик, и они замерли, прижимаясь щеками к шершавому стволу и друг к другу.
        -Смотри, - сказал Гена, указывая взглядом на стекающие по бересте прозрачные капли.
        -Ты ее оплодотворил, - улыбнулся Толик.
       Они натянули и заправили одежду, а отойдя, обернулись, еще раз посмотрев на дерево. Березка стояла несколько на отшибе, отделенная от других деревьев парой осин и полукружьем елей. Ее плакучие ветви слегка колыхались под слабым дуновением ветра, как бы прощаясь с ними.
        -Давай ее запомним, - предложил Гена.
        -И когда-нибудь обязательно к ней вернемся, - добавил Толик.
        -Она теперь наш свидетель, - улыбнулся Гена, и вытащив из кармана Айфон, сделал несколько снимков.
        Они брели вдоль грунтовки, и Гена, не переставая, рассказывал:
        -Вон ту дорожку видишь? Это к станции… А вон в той роще я чижика нашел… А вон там речушка, видишь? Она тогда еще не такой заросшей была, мы в ней купались. Она глубокая, кстати. Я у самого берега чуть не захлебнулся, когда мне три годика было. Мамка посадила меня на берегу, а сама с Нинкой уплыла. А я сижу, сижу, ножками в воде болтаю, а потом - как бултыхнусь в воду. Ору,