Я ТЕБЕ ВЕРЮ!

грусть.
        -А как у вас сложились отношения с местными? – поинтересовался Толик.
        -Вы знаете, неплохо. Муж много делает для населения, они его выбрали председателем общественного совета, вот и сейчас пошел что-то решать относительно дороги. Вы имели возможность сегодня убедиться, что это такое, а она у нас единственная. А я? Пытаюсь вести себя с ними, как с равными себе людьми, не опуская себя в то же время до их уровня. Уважаю в них личность. Они это чувствуют и платят взаимностью. Я, например, ни слова не говорю, когда они собираются на посиделки на скамейке у наших ворот, а наоборот, подметаю каждый день за ними окурки. Только личным отношением можно что-нибудь добиться, я уверена. Простите, что я с вами так откровенна, но вы интеллигентные ребята, и думаю, меня поймете. Из Москвы?
        -Да, - подтвердил Толик.
        -Я так и подумала.
        Она затушила сигарету, отодвинула пустую чашку и предложила:
        -Хотите, я вам спою?
        Предложение было настолько неожиданным, что ребята оторопели, а Роза Анатольевна раскрыла пианино, дотронулась до клавиш, и дом наполнился чарующими звуками музыки, на фоне которой зазвучал ее бархатный голос:
 
Целую ночь соловей нам насвистывал,
Город молчал, и молчали дома.
Белой акации гроздья душистые              |
Ночь напролет нас сводили с ума...  
 
        Толик чувствовал, что эти звуки наполнили не только пространство, но стали проникать куда-то глубоко в него самого, волнуя и вызывая ответное чувство. Он переводил взгляд с осеннего пейзажа за окном на сидящую за пианино женщину, внимал музыке и ее пению, и был где-то далеко, где все так же ясно и чисто, как в этом романсе.
        А Роза Анатольевна продолжала петь с такой искренностью, что Толику казалось, она поет о себе, делясь самым сокровенным.
 
..В час, когда ветер бушует неистово,
С новою силою чувствую я:
Белой акации гроздья душистые
Невозвратимы, как юность моя!
 
       Прозвучал последний аккорд, и Толик от души захлопал. Гена последовал его примеру, но Роза Анатольевна, поморщившись, попросила:
        -Не надо…
        -Вы актриса? – спросил Толик.
        -Музыкант, - еле заметно улыбнувшись, ответила она, - Если уж начистоту, то единственное, что меня здесь угнетает, так это людское бескультурье. Я бы даже сказала - махровое, воинствующее невежество. Я предлагала дому культуры в соседнем городке свою помощь - совершенно бесплатно заниматься с детьми музыкой, но… Это оказалось никому не нужным. Всех устраивает, что они пьют с малых лет и болтаются на улице. Почему так? Откуда такое равнодушие к себе самим и собственному будущему? К тому же, как выяснилось, у них в ДК нет даже рояля. У меня такое в голове не укладывается…
        На веранде хлопнула дверь, и на пороге гостиной появился Петр Дмитриевич.
        -Развлекаешь гостей?
        Роза Анатольевна поднялась, вышла на кухню, и оттуда послышался ее голос:
        -Ребята, ваши вещи выстирались, а обувь я уже помыла. Сейчас включу сушилку, и через полчаса можете одеваться…
        -…А пока мы поужинаем, - завершил за нее муж.
        Скоро они сидели за накрытым сервированным столом. Закуски, в основном, были   приготовлены собственными руками из даров щедрой природы, однако, их разнообразие и специфический вкус каждой, свидетельствовал о самобытном мастерстве хозяйки.
        -Хобби у нас такое, - улыбнулся Петр Дмитриевич, - Я приношу, а Роза Анатольевна совершенствует свой кулинарный талант.
        -Вина отведайте, - предложила хозяйка, указывая взглядом на стоящую на столе бутылку, - Настоящее Шардоне, дочь из Франции привезла.
        Петр Дмитриевич наполнил бокалы.
       -За нашу встречу, - сказал он, поднимая свой.
       Все чокнулись, и Толик ощутил во рту приятную вкусовую гамму. Ему невольно вспомнился заставленный мисками стол, за которым они сидели утром, и «очищенная на меду» в мутной бутылке, возведенная в ранг «истинного русского напитка». Сейчас с трудом верилось, что это тоже здесь, рядом, на этой же земле.
        -Что сказал Алехин? – поинтересовалась Роза Анатольевна, обращаясь к мужу.
        -В понедельник съезжу в район, потолкую с новым руководством в лице преемника Смирнова. Алехин утверждает, что с ним можно договориться, в отличие от того. Испокон веков дороги на Руси миром строились, но грейдер, хотя бы, он может выделить? Вот так… - Петр Дмитриевич повернул голову к ребятам,- На заслуженный, как говорят, отдых с Розой приехали, а покой нам только снится.
        Они выпили еще: и за устроение дел, и за гостеприимных хозяев, и за гостей, и за всех присутствующих сразу.
        На горячее было подано тельное из рыбы, а на десерт - клюквенный мусс.
        -Клюкву тоже сами собирали? – спросил Гена
        -Было такое дело, - улыбнулся Петр Дмитриевич, - А вы надолго в наши края? Можем вместе сходить. Сейчас самый сезон тихой охоты, да и погода пока благоприятствует.
        -Да нет… Мы это…- смешался Гена, отводя взгляд.
        -Ну, была бы честь предложена, - не смутился хозяин, - А за сегодняшнюю помощь спасибо.
        Он протянул и пожал им каждому руку.
        -Может, довезти вас до станции? – предложил Петр Дмитриевич, но сам осекся на последнем слове.
        -…И начнем все сначала, - завершила Роза Анатольевна.
        Все засмеялись.
        -Да, две вечные российские беды на букву Д, - покачал головой Петр Дмитриевич, - От них нигде не скроешься.
        -Не переживайте за нас, мы через лес короткую дорогу знаем, - успокоил его Гена.
        -Поторопитесь, время к вечеру.
        -Будем рады видеть вас вновь, - приветливо улыбаясь, сказала Роза Анатольевна, - В любое время. Петри может отъехать по делам, но я всегда дома.
        -Спасибо, - искренне сказал Толик, опять пожимая руку хозяину.
        -Не застревайте больше, - добавил Гена.
        На скамейке за воротами сидели два местных мужика в ватниках. Поздоровавшись, они с любопытством посмотрели на них. Ребята ответили и пошли по направлению к дороге.
        -Не бросай, - услышал Толик за спиной, - Роза здесь каждое утро метет.
        В ответ послышался скабрезный смех.
        -Эх, Гоза, п…зда ее с могоза! А бабенка хогоша, хоть и стагая, скажи? Я б ее тгахнул. А ты бы тгахнул?
        -Так она тебе и дала… Она – другого поля ягода.
        Толику вдруг показалось, что ему в лицо опять полетели комья грязи, как тогда, в овраге, из-под колес. И еще вспомнилось обещание, данное когда-то тренеру. Он не даже не обернулся, только почувствовал, как в карманах куртки сами собой до боли сжались кулаки.
        «А может, я неправ? – неожиданно подумалось Толику, - Может, в его понимании, это самое сильное выражение симпатии Розе Анатольевне? Ведь тот, про которого я где-то читал, что был расстрелян за то, что спел частушку:
 
Эх, калина-мАлина,
Х… большой у Сталина,
Больше, чем у Рыкова
И у Петра Великого,
 
        тоже, может, считал, что делает комплимент любимому вождю?»
        Теперь, когда схлынули эмоции, ему показались наиболее значимыми слова другого мужика:
        «Она – другого поля ягода…»
        И еще показалось, что ему пришло время твердо определить, наконец, в этой многообразной жизни свое «поле». Определить самому для самого себя окончательно и бесповоротно.
        Начали сгущаться сумерки. Хотелось поговорить, но у Толика возникло ощущение, что природа вступила с ними в состязание – кто кого? Они быстро и сосредоточенно шли друг за другом, стремясь скорее выбраться из погружающегося во мрак леса. На пригорок у деревни вышли уже в полной темноте, а к дому подходили, подсвечивая себе дорогу Гениным Айфоном.
        Окна в доме еще светились, но дверь была заперта. Гена громко постучал в дверь, потом в окно, однако прошло несколько минут, пока послышался стук отпираемого запора. Гена распахнул дверь и увидел спину удаляющегося Тимофея.
        Они вошли в сени. Гена щелкнул выключателем у двери, и под потолком вспыхнула болтающаяся на проводе яркая лампочка.
        -Геннастый, - сказал Толик, обратив внимание на довольно широкую дощатую лавку вдоль стены, - Давай здесь будем спать. Ляжем головами в разные стороны, шапки натянем, вторые свитеры, ноги покрывалом накроем – не замерзнем. В лом мне туда идти…
        Он кивнул на дверь, ведущую в дом.
        Гена подумал немного и пошел один. Скоро он вернулся, таща, помимо рюкзака, заплатанную ватную подстилку.
        -На печке валялась, - пояснил он в ответ на вопросительный взгляд Толика.
        Гена поднес ее к лицу, и понюхав, добавил:
        -Вроде не обоссанная.
        -Чего они там? – спросил Толик, кивая на дверь.
        -Мамка упилась в сиську, спит, - ответил Гена, - а этот сектант, тоже в хлам, сидит, Библию читает. Чего он там видит – не знаю. На меня даже не посмотрел.
        -Ладно, давай спать,   - сказал Толик, беря у него из рук подстилку и расстилая ее на лавке.
        Они натянули вторые свитеры, вязаные шапочки и соорудили себе постель, приспособив под головы оставшиеся в рюкзаке мягкие вещи.
        -Предусмотрительный ты, Толясь – уважительно сказал Гена.
        -А еще ругал меня за это покрывало.
        -Правда что… Можно подумать – ты, а не я в деревне вырос.
        -Все, спим, Геннастый. Утро вечера мудренее, - улыбнулся Толик, обнимая его и крепко целуя в губы.
        Гена улегся головой к двери в дом, а Толик, щелкнув выключателем - к входной двери, и оба укрылись по локти покрывалом. Над деревней стояла тишина, нарушаемая лишь перестуком колес проходящего где-то в отдалении поезда. Но вот затих и он...
        Толик лежал на спине и слушал тишину. Он раньше не знал, что тишину можно слушать. А может быть, он ее просто не слышал? Ведь то, что было раньше, всегда нарушалось какими-то, пусть слабыми и незаметными, но звуками. Здесь же тишина была мертвой, и он прислушивался к ней, как открывая для себя нечто новое.
        Уже много открытий сделал для себя Толик после того, как они уехали из Москвы, и сейчас ему казалось, что прошло не четыре дня, а целая вечность. В его сознании проносились беспорядочные обрывки впечатлений, сливающиеся в беспросветный черно-белый визуальный ряд, среди которого мелькали яркими цветными вспышками то доброе лицо Нины, то смеющиеся глаза Маришки, то приветливые лица Петра Дмитриевича и Розы Анатольевны, а чаще всего - изменчивое, но неизменно милое и ставшее дорогим лицо Гены.
        Толик погрузился в полудрему и увидел березу на окраине леса, покачивающую своими плакучими ветвями, сиреневый сад с белыми дорожками и бассейном, в котором плескались золотые рыбки, увидел себя в детстве, гуляющего с мамой и бабушкой в Нескучном саду, где-то в глубине которого звучала музыка и слышался бархатный голос Розы Анатольевны…
 
…Годы промчались седыми нас делая
Где чистота этих веток живых?
Только зима да метель эта белая
Напоминают сегодня о них…
 
        Проснулся Толик внезапно и не мог понять от чего. Что-то тяжелое навалилось на ноги и постоянно ёрзало, а в темноте раздавались странные звуки, напоминавшие то ли хрип, то ли стон на фоне тяжелого