дачника поступила, что дерёшь ты за них втридорога. Почти половина фабричной стоимости. Твои нетрудовые доходы являются спекуляцией. И наказываются соответственно. Откуда станок взялся? Видели мы его в соседней комнате, пока тебя ждали. Наверняка, дорогой.
– На какие такие деньги? – встрял, не выдержав миролюбивого тона напарника, сержант.
– Подарок это. На юбилей 85 летний, от соседа по даче. Вот дальше она стоит, за следующей. У меня дом номер 12, у него 14. А кто Вам пожаловался?
– Тайна следствия. Разглашению не подлежит. Ты потом им ещё дом спалишь. Знаю я вас, спекулянтов. Из-за копейки мать родную удавите. Мы ещё и соседа к ответу привлечём за снабжение преступника средствами совершения противоправных действий. Сейчас и к нему пойдём разбираться.
– Не получится у вас с ним разобраться. Он член обкома партии. Известный писатель. Секретарь союза писателей СССР. Председатель союза писателей Карелии. Кроме того, ещё и председатель Карельского отделения общества дружбы СССР – Финляндия. Поэтому у него дипломатический паспорт. Кроме того, он за меня хлопотал у министра внутренних дел. У меня есть письменное разрешение.
– Что же Вы молчали – спросил старшина. Показывайте.
Дарья Петровна ушла в комнату и тут же возвратилась с бумагой.
– Посмотрим, – сказал старшина. – Так, вот тут написано, что Вы имеете право заниматься индивидуальной трудовой деятельностью. Смотрим дальше. Подпись: Министр внутренних дел… Срок действия пять лет. К сожалению, Дарья Петровна, эта бумажка не имеет никакой силы. Генерал сейчас на пенсии. Любимое его занятие посидеть на озере с удочкой. Вам он уже не поможет. Срок действия истёк уже весной. Вот если бы была подпись действующего министра внутренних дел, и не истёк срок действия, мы бы взяли под козырёк и извинились. У вас явное нарушение социалистических законов. Занимаетесь нетрудовыми доходами, а так же спекуляцией незаконно изготовленной Вами продукции. Сейчас составим протокол, и Вы распишетесь в том, что с ним ознакомились. В вашем станке по изготовлению ковриков мы стянем рамки проволокой и их соединение опломбируем. Предупреждаем о том, что нарушение пломбы сильно усугубит Вашу вину. Это будет квалифицироваться, как злостное неповиновение власти. Скорее всего, по приговору суда, станок у Вас конфискуют.
– А как же поступят со мной?
– Это решит суд. Возможно, учитывая Ваш преклонный возраст и невозможность материально содержать саму себя, Вас отвезут в дом престарелых, где на всём готовеньком тихо доживёте свои дни. Сейчас мы пройдём в комнату и опломбируем станок.
Как только они скрылись за дверью комнаты, Дарья Петровна пошла кормить козу, которая с утра её с нетерпением ждала. Накрошила купленного хлебушка в миску с водой. Пошла обратно в дом. В дверях столкнулась с милиционерами. Те попрощались.
– До свидания. Вернее, до встречи в суде. Там мы будем выступать, как свидетели. Советуем найти покупателей на Вашу живность.
Не ответив, Дарья Петровна вошла в дом. В душе клокотала обида. Прошла в комнату и прилегла на кровать. В глазах стало темнеть…
Очнулась от того, что кто-то трясёт её за плечо. Открыла глаза. Оказалось, пришла Валя, дочь Ивана Безрукого. Лицо её было растерянно - испуганным.
– Что с Вами? Плохо? Мне папа сказал, что к Вам милиция пошла. Чего они хотели? Отвечайте. Не молчите.
С трудом возвращаясь в действительность, прошептала:
– Плохо мне, Валя. В глазах темно, сердце давит, дышать трудно. Говорят, на нетрудовые доходы живу. Суд будет. Что-то сердце давит. Немного полежу и пойду работать. Дел невпроворот. Коза на поляну не отведена. Может, ты отведёшь? Просто привяжи её к колу. Ты знаешь, он там крепко забит. Пусть пасётся. Вечером отвяжу. Сейчас лежала, детские голоса слышала. Это тех, кто в этой комнате учился. Хорошие ребятки были. Выросли уже все. По разным краям нашей страны разбежались. Может, кто меня и вспомнит. Знаю, что их здесь нет, а как глаза закрою, то слышу.
– Врача Вам, тётя Даша, нужно. Надо из города «скорую» вызывать. Жаль, отсюда связи нету. Но я на четырёхчасовом в город поеду. Обязательно вызову. Вы лежите, не вставайте. Адрес своих детей дайте. Сюда позову. Пусть матери помогают. Никогда здесь не появляются. Пусть хоть сейчас свою душу спасают. Не простят себя они потом.
– Нет у меня больше детей. И сыночек, и доченька в школе Ялгубской сгорели. Там много детей погибло. Тошно мне. Муж тоже на фронте погиб. Нет у меня родных. Одна я на этом свете. Оставь меня. Полежу немного.
С помощью сердобольных соседей, помогающих по хозяйству, Дарье Петровне удалось полежать ещё несколько дней. Недалеко от неё была дача Вишневских. Почти все в этой семье были врачами. Лечение дало свои результаты, и Дарья Петровна стала на ноги. Сосед писатель обратился к секретарю Обкома партии за помощью, и Дарье Петровне был выдан документ за подписью нового Министра внутренних дел, разрешающий, в порядке исключения, заниматься частной трудовой деятельностью.
Взяв из рук писателя разрешение, Дарья Петровна тут же его прочитала. Казалось бы, она должна была обрадоваться, но неожиданно на неё накатило.
– Значит в порядке исключения? Я что преступление совершила, чтобы мне потом за него поблажки делали? Я своих учеников всегда учила, что все мы равны перед законом. За что мне исключение? За то, что я рядом с большим человеком живу? А колхозники, которые на трудодни своим горбом выращивали урожаи, и кормили весь народ, теперь в порядке исключения имеют право зарабатывать своими руками? Или должны с голоду пухнуть на подачки, которые называются пенсией?
Не дожидаясь ответа, сухо сказала: – спасибо, пойду, прилягу – и закрыла перед носом писателя дверь.
«Ой, как я грубо поступила», прислонившись к косяку, подумала она. «Обидела хорошего человека. Он ведь ни в чём не виноват. Всегда сдержанной старалась быть.
Опять у неё стало темнеть в глазах.
«Наверное, солнце тучей закрыло, может дождь пойдёт» – подумала старушка. Прикрыла глаза. В комнате зазвучали детские голоса».
«Атас!», услышала она голос Серёжи, самого сметливого и в то же время самого бойкого ученика в классе, «Училка идёт!».
Шум моментально стих. Резануло в груди. У Дарьи Петровны появилось чувство, что она куда-то летит.
«Куда же я падаю?» - было последней мыслью Дарьи Петровны.
