Сороку никто не любил.
Также и сорокину мать, напоминающую овчарку с отвислым брюхом и хрипло –визгливыми лающими интонациями. Все про всех она знает и «каждой бочке затычка».
И никто с ней связываться не хотел, когда слышали истошные вопли Людки, которая тогда еще и Сорокой не была, а до семи лет походила на галчонка с русыми посеченными волосиками, вытаращенными глазенками и серой мордашкой .
Рабочий поселок. Народ простой из деревень. И никто не кидался отнимать Сороку из материнских лап : ведь не до смерти убивают. А она гляди-ка, уже выскочила, подтянула «трикошные» штанишки, и уже сидит на березе, или крутит «солнце» на ржавых качелях, и как –то устраивается с собственным прокормом: вон у нее удочка самодельная и старый бидончик и сгоняв на речку, пескарей жарит там же, нанизав на прутик.
И все шустрит и юркает. Вот школьный праздник. Детки красивые - банты, гольфы. Белый верх-черный низ. Читают стишки, поют песенки.
Сорока не поет и не читает. Ее ставят во второй ряд в старом, застиранном, растянутом , с чужого плеча и она мается, корчит рожицы, толкается и щиплет детей.
Вот на стол высыпают угощение от заводских гостей: кулек шоколадных конфет.
И не успели маленькие будущие кокетки и жеманницы в бантах протянуть руки. Как уже сорокина грязная лапка в цыпках: хвать горсть! И убежала - прятать, запихнуть сразу три в рот, потому что мальчишки… а ведь она водится с мальчишками, могут отнять.
Иногда ее не видно по три месяца. Она в больнице. И не в райцентровской, а далеко, в Москве. У Сороки- порок сердца. И по настоянию и хлопотам наших врачей , она ежегодно «лежит» в кардиоцентре. Там ее любят. Кормят и заботятся. Возвращается с покруглевшими щеками и румянцем.
Помню одно лето. Нам по двенадцать- тринадцать.
Мы на речке- девчонки нашего двора. Плюхаем в воде, хохочем.
Сорока сидит на берегу и грустно смотрит. Не можем понять причину, но не зовем- начнет дразниться, ругаться матом, хватать за ноги. Брызгаться.
Вечером приходит, в руках старое платье: слушай, сшей мне купальник. И мы с ней два дня шьем на машинке моей матери тайком какой-то комплект и даже я нахожу настоящую застежку для лифа и она счастлива.
А что было потом…С пятнадцати мы- девчонки бегали на танцы в ДК, у нас заводились ухажеры.
А Сорока влилась в компанию шпаны. И все больше походила на мальчишку-подростка: штаны, куртка, ботинки. Ни разу не помню ее в платье.
Что с нею в этой компании было…Наверно все.
Не закончив школу, классе в девятом, она влезла через форточку в квартиру второго секретаря райкома. А сам секретарь ее и застукал возле раскрытого шкафа, удивленную, что приятели ей даже не свистнули, а быстро смылись , оставив Сороку на произвол судьбы в лице хозяина квартиры.
Ее быстро осудили. Она пошла по малолетке одна, не раскрыв своих друзей.
Через три года она появилась на нашем пороге, чтобы позвонить. На наших два панельных дома телефон только у нас.
Звони. Ухожу на кухню. Слышу приблатненный говорок «нахалюги- мужичка»: Дэвушка. А не скажете ли мне»… Те же интонации, ей бы еще кепочку блином впридачу к джинсам на узких бедрах, майке на плоской груди.
Заходит на кухню. Мама наливает ей суп: поешь. Не ожидала , вспыхивает.
Ест суп, рассказывает про зону, что там жить можно, только ночью, если поймают бабу с бабой, то наказывают всех и включают свет, а как спать при свете… Мама охает, слушает, подперев щеку.
Мне некогда, я готовлюсь поступать, замечает в руках учебник: Тебе надо в тюрьму контролером…Знаешь сколько золота и денег будет…там за чай все отдашь…
Ей хочется отблагодарить за суп и дать «мудрый» совет, но я молода и высокомерна, ускользаю в свою жизнь.
Потом вторая попытка кражи и опять ее сажают, но выпускают через год. И она появляется во дворе.
И возле нее вьется толпа спившихся мужичков и среди них отец моей подружки, вдруг ставший наряжаться и отпускать усики.
И вся эта собачья свадьба бродит там и сям: пьют, играют в карты на траве у подъезда и Сорока у них атаманшей и Кармен в одном лице.
И какие-то ссоры и разборки начинаются и сиплые морды даже дерутся, а она великодушно мирит и вместе пьют. На что пьют неизвестно. Она не работает. Мать теперь ее боится. Но мужики несут ей дань от собирания бутылок и сдачи ворованного металла . И любовь.
Внезапно она пропадает. И ее никто не ищет.
Мать ее выходит замуж за деревенского мужичка и скоро уезжает к нему. Редко приезжая , уже не орет во дворе, притихла.
А Сороку больше никто не видел. И жива ли нет- неизвестно.
Но часто вспоминаю как мы шили ей купальник.
Я шила, она сидела рядом и рассказывала мне фильм «Девчата»: «…представляешь …а она ему говорит…а я думала, что когда целуются- носы мешаются…а он ей»…
Она рассказывает и видит перед собой в этот фильм, и вид у нее непривычно трогательный. И нет кривоватой ухмылочки, и мата через слово, и сквозь мальчишескую скуластенькую угловатость проглядывает солнышко неожиданно простецкой улыбки.
И я мысленно ахаю: а ведь она «без пяти минут» красавица. Хоть и Сорока.
