На скрижали моего сердца

когда в тёплых небесных струях природа освобождается от плена многодневного зноя; и весенним, полощущим в свежих потоках, наполненных ещё зимними снами, просыпающиеся ветви деревьев и баюкать нежнейшие побеги, прорезывающиеся зелёными скромными листочками из набухших почек; и зимним, метущим мятежные снега, соединяя ими небо и заснеженную землю, срывающим с усталого замёрзшего путника ветхую одежду и выдувающего из немощного тела последнее тепло жизни.
  Всё это необыкновенно и волшебно!
  Необыкновенно по сути своей природы, когда проносишься в небесной ли выси, и волшебно, когда колышешь море спелой пшеницы, волнующейся под твоим невесомым прикосновением переливающимся золотым морем. Необыкновенно ещё и потому, что, ощутив себя неотделимой частицей в великом соединении со всем, ты тоже самое торжество, что и прочие; волшебно – исходя из существующего порядка вещей ты составная единица этого порядка, иногда вносящая в его укоренившиеся устои волнения.
  Необыкновенно – потому что отныне не существует для тебя никаких преград; они, являясь предметом физического происхождения, что  могут противопоставить тебе, созданию воздушному, чем могут воспрепятствовать проникновению в самые удалённые уголки и самые потайные места. Волшебно – потому что и само состояние нахождения внутри гармоничной и сбалансированной среды является чудом.
  Необыкновенно – нет границ; волшебно – присутствует малый миг соприкосновения с тайной.
  Купаясь в солнечных лучах, всё ещё светящего, но уже негреющего солнца, лечу над огромными пространствами. Сверху небо – снизу земля. Сверху необыкновенный рисунок облаков – снизу необозримые, уходящие за горизонт просторы. Я – между небом и землёй. Я между вечным величием и непреходящим покоем. Нетленна жизнь в её бессмертном проявлении. И я, летящий между Вечностью и Бессмертием – одна из мельчайших частиц этого безмерного счастья.
  Внизу проплывают вспаханные поля, золотыми огоньками горят скирды сена. Рдеют кроны деревьев в парках и садах. По асфальтовым венам дорого спешат в извечной суете машины. Едут куда-то, торопятся по своим неотложным делам люди, бегут очертя голову и не подозревают, слепцы, наделённые зрением, как изумительны красоты окружающего мира. Думают в поспешности бега обогнать время, обмануть его; сесть в последний состав уходящего поезда Вечности и навсегда остаться там, в безостановочном движении на месте, ощущать неподвижную подвижность ускользающей жизни.
  Далеко, за край горизонта, летит птичий стая, постепенно уменьшаясь, пока совсем не исчезнет. Ещё одни вечные странники в неустанном поиске приюта мечутся, маются, пролетают сотни километров расстояний, чтобы на время обрести покой; но едва пробьёт гонг и невидимый хронометр отсчитает последние секунды, как встрепенутся в нетерпении беспокойные птичьи сердца и снова повлечёт в дорогу неслышимый глас, заставляющий трепетать нежные души; прозвучит глас – нетерпеливый глас вечного движения, влекущий к источнику счастья, чтобы приникнуть к нему и испить из него глоток живительной влаги.
  И полетят!.. И устремятся!.. И ринутся в выси лазоревые птичьи стаи!..
  Лечу!.. Лечу быстрее ветра!.. и смеюсь задорно: только ветер может соперничать с самим собой.
 Вот и я взмываю под купол небесный и, отразившись, спешу вниз, к земле: позаигрывать с листвой, покачаться на ветвях, взволновать море травы, пустить рябь по ровной глади озерца или пруда.
  Предчувствуя возмущение красавицы, прикосновением дерзновенным прохладой воздушной струи изучить приятные округлые формы её тела, ощутить внезапное напряжение спины, увидеть, как застыла фигура и узреть лёгкий полуоборот головы, стремясь улицезреть виновника. Взбить локон кокотки, увидеть её надутые алые губки; прокрасться под блузу жеманницы и холодной дланью коснуться нежной бархатной кожи и испытать неземной восторг от безнаказанности; внезапно приподнять подол юбки у скромницы и услышать звонкий весёлый визг. Как приятен слуху моему этот радостный крик и рассерженный намерено голос!  
   А-а-а!!! А-а-а!..
   Лечу и радуюсь своему необыкновенному состоянию; вряд ли кто из ныне живущих может похвастаться теми же ощущениями, что и я.
  А-а-а!!! пикирую вниз, всё сливается в одну много цветовую радужную полосу; а-а-а!!! ну, кто может сравниться в храбрости и бесстрашии со мной?! А-а-а!!! захватывает дыхание быстрота скольжения по невидимым рельсам и ты… и ты… ты… некогда что-то или кто-то неизвестно что и зачем определяющий, ты единственный можешь то, что другим неподвластно…
  Я молод, мне хочется резвиться и куражиться, мне неимоверно жаждется сотворить что-либо несусветное, чтобы другие могли только лишь позавидовать или, на худой конец, иссохнуть от зависти. Я молод… Как это непривычно осознавать… Ведь не далее как вчера на моих именинах кричали здравницы и прославляли полусотнелетие…  Моё ли? Моё… но сейчас то я молод!.. но сейчас то я молод!!! И я многое могу… многое могу и весьма на многое способен!.. Ну, кто… ну, кто может бросить мне вызов?.. бросить вызов Вечности в моём лице?.. кто может состязаться с нею в силах?.. кто может с нею соперничать??? Никто!.. и даже я, ничтожное её подобие, ничтожная её копия… Никто!.. Дайте мне холодной воды утолить жажду и утишить боль… Утолить жажду и утишить боль… Как жалок я и как я мизерен!..  Я незначителен в глазах своих и  мелок в окружении других…
  Но я лечу!.. Лечу!..
  Срываю с ветвей листья. Подымаю облака пыли под ногами. Листья бросаю в лица прохожих. Пыль, жёлтую и невесомую, пыль, слепящую глаза и перехватывающую дыхание. Я властен над всеми! Я – царь! Я царь, некоронованный; я царь низвергнутый; я царь, развенчанный и лишенный царства. Но царство моё у меня никому не в силах забрать. Царство небесное! Царство воздушное! Царство небесное во мне и вне меня! Царство воздушное на мне и внутри меня! И я лечу!.. Лечу!.. Лечу!!!
  Ныряю между двигающихся автомобилей, дышу очаровательно-угарным воздухом работающих двигателей, впитывая в себя этот ошеломляющий аромат; мелкая дорожная пыль крошками ранит приятно лицо и бросает в открытые всем ветрам поры души возбуждающий реагент революционного настроения!              
  И всё равно я лечу! О! я лечу!!!
  Как восхитителен полёт! Ветром, подобно паруснику, покинутому командой, я дрейфую между небом и землёй, куражась и кружась одновременно и повсеместно. Свободным ветром, которому не ведомы преграды, мчусь в ночное небо к звёздам, обжигаюсь об их ледяное свечение, сжигаю свои несуществующие крылья, как глупый мотылёк об яркое пламя костра, и камнем обрушиваюсь вниз, вниз, вниз! Всё время вниз! Карающим мечом устремляюсь вниз, рассерженный неудачей, обрушиваюсь вниз, сокрушая на своём пути всё, вымещая собственную ярость и гнев на ничего не подозревающих воробьёв, пушистой стайкой рассевшихся в сторонке от большой группы мальчиков и девочек, нарядных и красивых в новой школьной форме.
  Мне весело. Взъерошиваю чёлки мальчишек, они сердито отворачиваются от меня, ища защиты, уклоняясь и, прячась друг за друга; ухватившись за ленту, распускаю ослепительно-белые банты в косичках девочек. Со смехом наблюдаю со стороны, как некоторые, думая, что над ними подшучивают мальчишки, с гневным взором оборачиваются, отыскивая взглядом обидчика и не обнаруживая никого, сердятся, поджав губки.
  Дурачиться с детьми надоедает. Снова переключаюсь на пернатых.    
  Поднапрягшись, сгоняю их с места под восторженный смех ребятни. Птицы встревожено вспархивают и, отлетев под защиту ближайшего куста сирени, расселись на ветках и земле. Ах, так! Меня разбирает задор, азарт переполняет грудь. (Собравшись, обрушил всю свою мощь на сирень. Вздрогнули стволы, затряслись-заколыхались ветви, полетели редкие листья на землю. Сосредотачиваюсь на одном воробышке, крепко вцепившись коготочками цепких лапок в веточку, он удержался на ней. Снова налетаю на него. Он удерживается. Только сильнее впивается коготочками в веточку и тельцем сжался в серый комочек. Мне бы сжалиться над ним, проявить милосердие, (на кой он мне?) найти более достойную цель для истязаний. Но нет! Я не таков! Хоть и чувствую, что не прав. Но хочу довести дело до конца: сбить, - сорвать, растоптать! – с ветки этого самонадеянного упрямого – как я сам себе внушил – пернатого. Опрокинуть, сорвать вместе с веточкой, тоненькой и хлипенькой. Эй, ты (это я обращаюсь сам к себе), слышишь, остановись! Всему есть предел. Да и нужен ли он так тебе, этот мелкий перец, представитель семейства пернатых? Он обидел чем-то или… Но я не слышу голос собственного разума. Ведь я кто? Я – ветер! Я – царь! Я владычествую над этой землёй. И всё, что есть на ней, принадлежит мне! Мне! И никому более! Я могу быть ласковым и нежным, я могу быть жестоким и свирепым. Я могу одновременно существовать не существуя, находиться повсюду, нигде не находясь. Мне многое по силам. И как, скажите, поступить, когда мне, величайшему из великих не подчиняется серое пернатое ничто! Сконцентрировавшись, повторно обрушиваюсь всей силой на воробья. И достигаю успеха! Тщедушный, он не успел разжать свои тонюсенькие лапки, как я его срываю вместе  с веточкой и со всего размаху бью о землю.
  «О, мой птичий бог! – возопил я к своему верховному покровителю, - о, мой прекрасный и милосердный птичий бог! Чем я, простой воробышек, разгневал тебя, что ты так мучаешь меня? Ты насылаешь этот жестокий ветер наказать меня за мои грехи. Какие?.. Что я натворил? И, даже если что, и было, то тяжесть их не так тяжка, по сравнению с другими (о чём это я? Откуда эти бредовые мысли, какой воспалённый мозг облёк их в эти страшные слова? Ведь я…). Как же я больно ударился о землю. Сильный ветер сорвал меня с куста вместе с веточкой, на которую уселся, ища защиты от него. Мне очень больно. Болит маленькое тельце. Не могу ни чирикнуть, сдавлена грудь, ни двинуть лапкой, удар об грунт сковал мышцы. Что со мной, я умираю? Почему меркнет свет в глазах? Почему мёрзну? Почему…  Вдруг чувствую, меня кто-то аккуратно взял и согрел своим дыханием. Кто-то большой, сильный и добрый. В голове шумит, но слышу окружающие голоса. Один, мальчишеский, он кричит моему добродетелю, что ей делать нечего… Ей?.. Я не ослышался?.. Ей?! Пусть птичка подыхает, советует он, этот мальчик. Она… только она может иметь безгранично доброе сердце и нежные руки! Только она! Сил у меня недостаточно, но их хватает приоткрыть глаза. «Ой, смотрите, - весело кричит она, - он открыл глазки! Воробышек живой!» «Шутишь? – слышу другой девичий голосочек, - дай посмотреть!» «Смотри!» «Ого, он и вправду шевелится!» И тотчас вокруг моей спасительницы образовалась плотная толпа желающих посмотреть на меня. Просьбы произносились заискивающими и льстивыми голосками, и кроме как посмотреть, требовали дать подержать. Но моя героиня была непреклонна. Она возразила окружившим её, с чего бы это они воспылали вдруг добротой и любовью к бедной пташке. А ведь всего-то минуту-другую назад смеялись над ней, и предлагали не обращать внимания на воробышка.
  Напрягаюсь, и сквозь пелену рассматриваю свою благодетельницу. Весёлые синие глаза на добром детском личике, светлые волосы