гнездилось еще четыре крыши – двое старших сынов уже жили своими домами, – проследила за тем как управляется со своей работой женская половина ее семьи. Жена младшего сына Ворона, Всемила, отцеживала вываренный пригодный в пищу лишайник – как только он остынет, она добавит в него размолотых грибов и получится вкусный и очень полезный студень. Старшая дочь Бажена – всеми признанная красавица и умелица, – пекла оладьи из муки чаполоти, одновременно поглядывая на запекавшуюся тут же рыбу. Младшая только что подошла с полным подойником молока. Еще три невестки колотились с детьми, загоняли в закут кур и скотину, словом управлялись с хозяйством.
Сыновей, живущих с ними под одной крышей, сейчас здесь не было: в вечерней тишине хорошо было слышно тюканье их топоров – они у реки мастерили из сосны лодку-долбленку.
Большуха удовлетворенно качнула головой и невольно оглянулась на лес – не появится ее Ставр из-за кущи? Не мелькнет ли его веретьяной плащ среди деревьев? Грустно на душе, не спокойно. Вот и за сына, Ратьшу, сердце болит, тревожится. Ратьша тоже уже вернуться должен. Но напрасно она поглядывает на лес с немой душевной просьбой к Макоши – видать еще не время им домой воротиться.
Пройдя по селищу, большуха, как старшая, внимательно осматривалась: все ли в порядке, все ли сделано как должно – вернется Ставр, в первую очередь с нее спросит, ежели, что не так будет. В семье при отсутствии мужа – старшая жена за все в ответе. А огнище родовое – большая семья и большуха должна следить за порядком в оставленном на ее попечении роду. Раньше бывало и большухам с другими женами не редко за оружие браться приходилось, когда мужья-то с сынами в другом месте воевали.
«Не приведи Род, и тут такому случиться», – вздохнула своим мыслям Ставриха.
Шла большуха к большому общественному погребу, выкопанному и устроенному уже прочно, навсегда. Здесь будет храниться общий запас продовольствия на всю весь – общину. Сейчас возле самого погреба лежали и бревна, приготовленные для клети. Там зимой будут висеть подвешенные под потолок тушки сохатины, оленины, вепрятины и другой дичины, которую охотники добудут после начала морозов. В погребе же уже стоят бочки-дубленки с заквашенной черемшой и солеными грибами, прочим продовольствием, а после первых заморозков там добавятся бочонки с квашеными корнями рогоза и кувшинок. Рядом с клетью возвышается овин – там сушится запас диких злаков.
Сейчас возле погреба были устроены коптильни, в которых готовились окорока и ребра, убитого охотниками вепря да балык из белорыбицы. Ставрихе нужно было проследить за тем, как приготовляются эти копчености.
Конечно, каждая семья сама обеспечивала себя пропитанием, а общие запасы готовились в первую очередь для праздничных или обрядовых брячин – пиров – и на тот непредвиденный случай, когда из-за каких-то несчастий та или иная семья теряла кормильца, али еще по какой иной причине помощь требовалась. Так уж с издавна повелось: и себя корми, и об родной веси не забывай, чтобы в случае чего на твои запасы не навалилось еще с десяток дополнительных ртов.
Проходя мимо землянки Жизнобуда, большуха приостановилась поздороваться с его женой – Истьмой.
- Здрава будь, Ставриха, – ответила на поклон Истьма. – Присядь-ко, испей узвару. Горица славный узвар из костяники с малиной сделала.
Большуха прияла из рук Горицы ковш с узваром, от которого шел аромат свежих ягод и меда.
- Благодарствую, милая, – поблагодарила она молодую женщину и, заметив как та передвигается, молча переглянулась с Истьмой: верно ли поняла?
«Да, – одним взглядом подтвердила довольная Истьма ее догадку. – Счастье в доме: тяжела Горица».
С улыбкой шла дальше большуха: Истьма была из ее рода. Когда-то давно умыкнули их разом молодые Ставр и Жизнобуд из родного селища во время веселого гулянья. И Воило был четвертым сыном Истьмы. За ним у нее рождались еще дети, но не все выжили, остались только два сына-малолетки, да одиннадцатилетняя дочь – Лиска.
Большуха была родней Истьме и потому присутствовала при обрядах нарекания ее детей.
Ставриха еще раз взглянула мельком на лес: где-то Ягу носит? В роду три будущие роженицы. Кто же откроет им дорогу из Нави в Явь, если Яга не появится?
Неожиданно Ставриха увидела, как Ком заступил дорогу Липке, дочери пахаря Честимила. Липка шла от родника с полными ведрами на коромысле, а Ком остановил ее так, чтобы прикрыться от людей кустами малинника и не пропускал явно сердитую на него девушку.
«Что удумал-то? – всполошилась Ставриха. – Знает же шельмец: Липка Суховею рушники вышивает! Негоже девку-то с дороги сбивать. Да и молод больно Ком-то, даром что вымахал словно ослоп . Он даже посвящения еще не прошел, а туда же к девкам его тянет, охальника. Как есть в отца - переметника».
Большуха было приостановилась, чтобы разобраться в чем там дело, но тут до нее донесся чей-то крик:
- Тетка Ставриха! Скорей, тетка Ставриха, там большак пришел, Суховея привел … израненного!
Зашлось сердце материнское: Суховей?! Израненный?! А как же Ратьша и остальная дружина?!
Бросилась она вслед за мальцом, который вести принес, а тот все тараторил:
- Ставр-то Буриславович и шкуры приволок. Медвежью, большущую и лосиную. Говорит лося-то Суховей добыл. Там они, у поруба. И тетка Вышатиха уже там. Прибежала, – задыхалось чадушко от глупого восторга и быстрого бега.
***
- Липка, сходи-ко по воду, пока не стемнело! Да из родника принеси, не речной, – приказала Задора – старшая жена ее отца.
Липа подхватила дубовые ведра и, повесив их на коромысло, отправилась по воду.
Вечерняя заря на заходе окрасила небо красным всполохом, теплый воздух стоял неподвижно, звенели над ухом комары. Далеко на востоке полыхали зарницы, беззвучно и от того таинственно и страшно.
Девушка шла по утоптанной уже тропке к роднику, бьющему из-под камней в глубоком провалье сразу за селищем. Овраг, поросший густым малинником, тонкоствольной лещиной и колючим шиповником извилистой раной разрезал землю и одним концом уходил в реку, другим терялся в лесу. Сейчас здесь было сумрачно и тихо, все звуки людского поселения глохли, терялись, под сводами берез и ольхи, росших по крутым склонам провалья.
Липка невольно поежилась и прибавила шагу: скоро ночь – пора нечисти и неприкаянных духов. Внизу воздух был прохладным, наполненным устоявшимся запахом влажной земли, гниющих листьев, грибов. Тропа, перевитая корнями, чернела под ногами тонкой стежкой.
Юница споро сбежала по дорожке и стала торопливо набирать воду берестяным черпаком, висевшим тут же на ветке лещины, оглядываясь и прислушиваясь к шорохам. Внезапно в глубине леса раздался дробный бой дятла. Липка вздрогнула и вода, выплеснувшись из ковша, замочила подол ее поневы.
Девушка досадливо сморщилась: мать задаст трепки, чтобы была аккуратней. Не дело девке с мокрым-то подолом по селищу шастать – засмеют неумеху-то.
Набрав воды и, отряхнув подол вышитой поневы, Липка подняла тяжелые ведра на плечо. Распрямила спину и легкой поступью, словно и не было на плечах тяжелого груза, стала медленно подниматься наверх провалья. Принести наполненные до краев ведра, не проронив ни капли, значит показать себя во всей красе. Носишь ведра полными – рачительная хозяйка, не прольешь ни капли – старательная и умелая.
У самого верха вздохнула облегченно, сбрасывая страх и напряженность сумрачного оврага, но тут же, почувствовав чье-то присутствие, оглянулась, свободной рукой нанеся на себя обережный знак.
Из-за кустов малины на тропу шагнул Ком и заступил ей дорогу.
- Чего шастаешь-то, мухортый? – не довольно проворчала Липка, ступая в обход него.
Но Ком передвинулся вслед за ней, снова преграждая путь.
- Пусти! Ну. Чего надо-то? – возмутилась Липка.
Ком смотрел на нее, поблескивая потемневшими от волнения глазами.
- Лип, ты это, – прошептал он сорвавшимся голосом, – не ходи за Суховея. Меня дождись, век в холе и радости жить будешь.
- Чего? Заполошный, под носом-то утри, – рассмеялась Липка и, отодвинув плечом парня, шагнула мимо, красиво изогнув стан.
В это время и услышала она крик Бубанька, Воротилова мальца. Вздрогнула всем телом, словно о камень запнулась. Ведра качнулись, расплескивая на землю воду, но Липка этого даже и не заметила. Быстро пошла она к своему дому, а сердце так и рвалось из груди: что там случилось?
Ком прошел мимо, обгоняя, и зло прошептал:
- Слыхала? Калечный твой Суховей! Теперь сама придешь, да я погляжу, принять ли. А приму – взвоешь.
Ком знал, о чем говорит: из парубков, прошедших посвящение, Суховей один не мужатый-то и остался. Остальные или совсем малыми были, или в ватаге Кома. И им еще предстояло в лес идти, да и не пойдут они против его, верховодова, слова-то.
Но не это было для Липки главным: она бы и женкой пошла к дролюшке-то, но ее сердце уже давно прикипело к Суховею, еще до того как она впрыгнула в девичью поневу.
«Ежели уж, что с Суховеем случилось, то лучше в болота, к кикиморам, но за Кома ни за что не пойду», – решила Липка.
А Суховей со Ставром, скрывшись в порубе – им предстояло провести здесь ночь и почти весь завтрашний день, постясь и очищаясь, – довольно растянулся на охапке сена. Его тело ныло от боли, содранную кожу на лице саднило и щипало, но он почти не замечал этого. Перед его глазами стояли огромные глаза Липки, встревоженные и любящие. Она не могла подойти близко и стояла, спрятавшись за кустом калины, но он увидел ее, а больше ему ничего и не было нужно.
- Ничего, паря, вот завтра потом-то в мыльне изойдешь, вся хворь из тебя и вытечет. Пар – первое дело при таком деле, – миролюбиво проговорил Ставр, располагаясь рядом.
- Скажи-ко, вящий, почему мы женщину любим? – спросил Суховей, глядя в черный потолок.
- Женщину? Ты ж в Доме жил?! – удивился Ставр. – Неужто ничего не понял?
- В Доме-то не так, там все по-другому было. Без любви. А я хочу понять, почему сердце заходится, когда ее видишь? Почему о ней одной думы в голову идут? Тревога за нее дышать не дает.
Ставр помолчал, обдумывая вопрос Суховея.
- Я так разумею: это происходит потому, что только ей одной мы можем не доказывать свою храбрость и силу, но решаемся открыть всю слабость и страх, понимая, что она не оттолкнет, не засмеется и не предаст. Это перед другими мы пыжимся, хорохоримся, перед ней этого делать не нужно. Рядом с ней наш настоящий приют, здесь мы отдыхаем душой и сердцем. С ней мы настоящие, всегда. Если ты чувствуешь, знаешь, что она в силах увидеть тебя не глазами – сердцем, только тогда ты отдаешь ей всю душу. И такая женщина рождена только для тебя. Она это ведает, и ты ведаешь … без слов.
Глава 5
Конец лета – время сбора сильных и злых трав, кореньев да грибов. Большуха, по-иному баушка, медленно брела по лесным полянам, мочила ноги в болотах, утопала по колено в вязком иле реки. Для нее настала хлопотливая пора сбора былья для особых магически сильных зелий.
Тягучую думу думала Ставриха – старшая мать рода Славичей. Многое было дано ей и бабничать – роды принимать, и бабить – нашептыванием кровь остановить, простую болезнь излечить, а то и бабкать – ворожить на общее благо. С разгулявшимися домашними духами, опять же,
