Гнев Энлиля

тебе: "Следующий новый год
Пэаби встретит в нашем доме". Готовься, милая, к свадьбе!
Пэаби, сдержав горестный вздох и потупившись, надела чистый
голубой плащ, серебряные украшения и наспех расчесала волосы.
- Расскажи, голубка моя, кто теперь тебе нравится и будешь
ли ты сохнуть по нему? - спросила она Дати, чтобы отвести от
себя разговор.
- Сейчас, пожалуй, больше всех мне по сердцу Урбагар, сын
великого дамкара. - Дати не имела тайн от подруги. - Его шея,
украшенная широким ожерельем из камней Меллухи, прекрасна.
Точно небо - рост его, точно земля - его мощь! Он - словно горная
вершина, гордо возвышающаяся над всем остальным. Но замуж
за него я бы не пошла Я не хочу быть молодой вдовой, а он
обязательно когда-нибудь утонет, ибо отец его ни разу не тонул.
- Да, таких, как кормчий Урбагар или энси Аннипад, богоравных
героев, - в голосе Пэаби засквозила грусть, - среди шумеров очень
мало. - Ей вдруг захотелось остаться дома. Она знала, что
Аннипад вряд ли придет на реку, так как его храм готовился к
празднику, а Энметен с некоторых пор тяготил ее.
- Не огорчайся, сестренка. Наш Энметен не многим уступит
им! - утешила ее Дати, усмотрев в словах подруги зависть. - Ну,
ты готова? Надень сандалии, сегодня еще можно.
- Давай возьмем с собой Гаура, теперь он - мужчина!
- Пусть идет с нами, он никому не мешает.
Стемнело. Молодые люди, освещая путь факелами, направились
через весь Город к реке. Здесь, вдоль всего правого берега, уже
горели костры и отовсюду неслись веселые возгласы, пение и
ритмичный, воодушевляющий грохот барабанов. Расположившись
вокруг костров, горожане постарше степенно сидели, беседуя, а
молодежь резвилась и танцевала. Многие, даже женщины и дети,
прыгали через высокое пламя, прося бога огня Нуска очистить их
от всяческих болезней и избавить от несчастий и прегрешений.
Некоторым, в особенности престарелым, было не под силу прыгать
через костер, и они заходили по колено в воду и, творя молитву,
стряхивали грехи с себя и с одежды, ибо речной бог примет грехи
людские и унесет их в глубины моря.
Гаур, встретив своих друзей по посвящению, державшихся
вместе, набрал из сумки Энметена полные горсти фиников и ушел
к ним. Подростки сами развели огромный костер и прыгали через
него, а потом, взявшись за руки, кружились вокруг огня под бой
барабана. Пэаби не хотелось танцевать с Энметеном: ей были
неприятны его прикосновения, и она, запев вполголоса, взяла под
руку Дати и повела ее к группе поющих девушек. Энметен, жуя пряник, немного потоптался сзади, потом сел рядом с флейтистом,
но увидев родственников, подошел к ним.
- Девушки, хватит петь, давайте прыгать через огонь, ведь и
мы небезгрешны! - со смехом предложила Дати. - А потом
потанцуем. Женихи-то наши грустят в одиночестве! - И она
посмотрела на Энметена. - О, мой старший брат, не болит ли у
тебя плечо под тяжестью пряников? Иди сюда и угости всех нас.
Энметен с готовностью широко раскрыл сумку, и девушки с
визгом и хохотом одновременно запустили в нее руку. Сумка упала
на траву, и когда Энметен нагнулся к ней, девушки взгромоздились
на его спину, свалили на колени и, повиснув на юноше, осыпали
поцелуями.
- Не ревнуй, сестренка, - Дати чуть не плакала от хохота. -
Энметен любит только тебя одну.
"Очень жаль, - подумала Пэаби, - ему бы потом было много
легче".
Мешда, Мебурагеши и их жены, гуляя, подошли к одному из
костров.
- Ну как, брат, - засмеялся гончар, - прыгнем через огонь или в
воде пойдем грехами трясти?
- Мы еще с тобой, Мешда, хоть куда, и не такой костер
перепрыгнем, - ответил оружейник и, отступив на несколько шагов,
разогнался и, описав крутую дугу, пролетел высоко над огнем. В
свою очередь, гончар слегка присел, напружинился и перескочил
костер с места.
- Видно, грехи тебя совсем не тяготят, о сын Урсатарана, -
несколько удивился оружейник, - прыгаешь, как горный козел.
- Да, грехи меня никогда не обременяли, а вот годы - скоро
начнут.
- Рано тебе плакаться, накличешь чего-нибудь на свою голову,
- сердито промолвила Шеми. - Ты, муж мой, еще долго будешь
молодым! А ты, о достойный сын Энетурша, разве старый?
Посмотри на себя: ты, как тур, полон сил и многим юношам за
тобой не угнаться!
- Ты его, соседка, не очень хвали, - с улыбкой остановила Шеми
жена оружейника, - а то он вознесется и подумает, что я для него - старая.
- Хвали меня, Шеми, хоть ты хвали, а она-то все больше
ругается, грызет, как собака кость!
Когда на небосводе засверкали первые звезды, люди,
помолившись Наннару, поздравили друг друга с началом
новогоднего праздника и, погасив костры, сдержанно, без смеха и
шуток, разошлись по своим домам. И наступили дни покаяния. В
каждом доме глава семьи, его чада и домочадцы сменили
нарядные одежды на простые и черные и зажгли праздничные
новогодние светильники. Мужчины в доме собирались в главной
комнате у статуй личных богов и возносили им новогоднюю
поздравительную молитву. Затем, оставаясь наедине со своим
богом, общинники совершали возлияние и приносили ему жертву,
каясь перед ним во всех грехах и неблаговидных поступках, скорбя
о содеянном, ибо бог-родитель знал сердце каждого сына своего.
И взывал человек к богу своему:
- О, творец! Неизбывна сила твоя, свет твоей милости
проникает в каждую часть моего существа. О, отец! Отврати меня
в будущем году от дел неправедных; удержи от слов обидных,
необдуманных; отведи от меня мысли грешные; дабы не быть
мне в вечном страхе за жребий свой.
Вслед за тем вся семья собиралась вокруг очага и коле-
нопреклоненно благодарила бога домашнего очага за труды его,
за то, что он весь год исправно варил и пек для них. Жена хозяина
дома, погасив очаг водой из реки, совершала возлияние пивом на
его холодные угли и приносила богу очага бескровную жертву
мукой. Хозяйка дочиста выметала угли и золу из погасшего очага
и зарывала их в землю.
Утром, в пост, Шеми накормила своих маленьких дочерей
размоченными в воде лепешками с молоком и финиками, и босая,
облачившись в черные одежды и взяв с собой новогодние дары,
отправилась, как и все женщины Города, в храм Инанны,
владычицы жен, дабы покаяться в грехах. Мешда с сыном пошли
в храм Энки для участия в первом, главном молебне покаяния,
который служил сам эн. У жертвенных столов они избавились от
четырех овец, праздничного приношения храму, и подошли к
священному бассейну, где собирался народ. Дома Мешда все утро вспоминал, кого он оскорбил или обидел в течение года, и все ли
обеты исполнил, дабы в покаянии своем не забыть ничего.
- Ты, муж мой, - успокоила его Шеми, - никогда не принимал на
себя необдуманных или невыполнимых обетов. А всем ли ты
отплатил добром за добро, - мне не ведомо. Наверное, всем. Я
знаю, что если тебе хоть кто-нибудь даст щепотку соли, ты
помнишь об этом полгода.
- Так-то оно так. Но нужно еще и у Мебурагеши спросить об
этом, у него хорошая память. - Гончар довольно быстро отыскал
у бассейна оружейника с сыновьями. Рядом с ним стоял брадобрей
Агга и другие соседи по кварталу, все босые, в черных плащах. В
этот день во дворе храма Энки женщинам быть не полагалось, а в
молельни святилища их, нечистых по природе своей, не пускали и в обычные дни.
- Да ниспошлет Владыка каждому из вас благой жребий, -
приветствовал общинников гончар. - Не вступая с ними в беседу,
он незаметно спросил оружейника: - Скажи, друг мой, да отпустит
праведный Ут все твои прегрешения, ты не помнишь, какое зло я
содеял в этом году?
- По-моему, никакого. Да ты и мухи не обидишь! - заверил
Мебурагеши гончара. - Не волнуйся, Мешда, нет за тобой зла.
Заметив в толпе ткача Туге, пробиравшегося к жертвенникам
с корзиной в руках, брадобрей Агга съязвил:
- Смотрите, ткач принес богу муку, которую унес ветер.
- Нет, у него там что-то прикрыто тряпкой, курица, наверное, -
возразил плотник-отец.
- Правильно, - не унимался Агга, - он одну курицу в семи местах
в жертву приносит.
- Не гневись на него, - остановил брадобрея оружейник. - Он -
человек безобидный, а ты, пусть дорогой ценой, но искупил свой
грех перед ним без остатка. Прости его.
- Туге - неплохой человек, - подхватил Мешда. - Однако, рожден
он для печальной доли. Вот и детей у него нет. Пожалеть его нужно,
а не поносить.
- То, что устроено богами - свято и нерушимо, - строго напомнил
плотник-отец, - и не нам, смертным, судить об этом.
- С угля черноту и молоком не смоешь, - не унимался Агга.
- Напрасно ты так, - увещевал Аггу оружейник. - Ты молви о
нем правдивое слово, порадуй бога своего.
"Когда больному плохо, лишь мать заплачет", - с горечью
подумал Агга.
От едкого запаха паров серы, клубящихся из расставленных по
всему двору храма курильниц, Гаур сильно закашлялся.
- Здесь, слава богам, - Мешда одобрительно похлопал сына по
спине, - и скверна болезни выходит; куда ей устоять против святости
храма!
Звон медной литавры призвал кающихся мужчин на молебен, и
люди сгрудились перед огромным очистительным костром,
разведенным между алтарем и кумиром Энки. Заструились
тоскливые, рыдающие звуки восьмиструнных лир: пятеро
музыкантов, стоя на лестнице над костром, с молитвой перебирали
струны.
Эн, босой, в скромном черном плаще и черной шапочке, в
сопровождении хора жрецов спустился в святилище к народу и
встал перед костром. Шумеры опустились на колени и в едином
порыве, благоговейно, в слезах, вознесли покаяние Владыке судеб
и Судье богов и людей. Во искупление грехов Города эн, очистив
огнем костра обсидиановый нож и освятив его, сам принес на алтарь
в жертву Энки пять и пять белых коз, которых жрецы затем возложили
на костер. По окончании молитвы кающиеся подходили к костру и
посыпали себе голову пеплом, взывая об очищении к Нуску. С
заходом солнца строгий пост завершился, и шумеры утолили голод
и жажду, не разводя очага. Во второй день покаяния горожане
семьями направились на богослужение в храм Наннара. Обычно
закрытый при умирании бога, он в эти дни конца года был открыт
для покаяния и новогодних поздравительных даров.
Из дверей святилища появилась процессия жрецов, шествие
которых сопровождалось печальными, заунывными стонами флейт.
Затем жрецы окружили алтарь, вокруг которого пылал ярким
кольцом костер. Один из слуг божьих, взойдя на крышу храма,
протяжным, высоким голосом созвал кающихся на молитву. Жрецы
запели траурный гимн, а затем молитву покаяния, и народ на
коленях вторил им. В конце службы главная жрица, взойдя на алтарь, пеплом священных жертв, лежащим на нем, осыпала кающихся,
очищая их животворящей силой святого праха.
Перед уходом Агга долго и безуспешно искал свою маленькую
дочь. Куда бы он ни заглядывал, куда бы ни заходил, нигде ее не
было, а спросить о ребенке у жрецов он не посмел. И охватила
Аггу глубокая грусть, и горько стало ему. И он искренне ругал
себя за свой несносный, петушиный нрав, за неуживчивость и
беспечность. И лишь здесь, в храме Наннара, он пообещал себе и
своему богу сделаться покладистым и рассудительным, больше
жалеть жену и детей, больше работать.
Третий, последний день покаяния шумеры-мужчины провели в
храме Инанны, а женщины - в храме Энки.
В день благодарения во всех храмах Города жрецы до конца
полуденной стражи читали жития великих богов, прославляя их
подвиги и благодеяния. К