Наивный возраст

Профессура, как и остальная вузовская интеллигенция, никогда не брезговала дармовой выпивкой и закуской на банкетах сослуживцев, независимо от цвета шара, который они бросали на защите и даже независимо от того, имели ли они какое-нибудь отношение к указанной защите. В старые времена для проведения пьянок, прошу прощения, банкетов использовались рестораны. В период «перестройки» и строительства новых экономических отношений ранг используемых ресторанов упал, а потом скатился до уровня институтской столовки или набора бутербродов и бутылок непосредственно на кафедре. Но рост благосостояния лиц, удачно назначенных победителями беззалоговых аукционов, а также подобострастно проскользнувших по извилистой лестнице чиновничества, позволили им поделиться толикой распиленного между собой «народного достояния» с остальной частью населения, и банкеты, наконец, опять вернулись в заведения общепита.
Борис, хоть и не особо любил за рюмкой встречаться с теми, с кем вынужден был видеться ежедневно в трезвом виде, от приглашений редко отказывался.
Потому в этом морозный декабрьский вечер он, закусывая дежурным бутербродиком с икрой, рассматривал собравшихся за длинным столом светил и не очень светил, почти не слушая благодарственную речь вновь испеченного кандидата в успешного ученого.
Его плеча легонько коснулась рука:
- Боб?
Тяжело повернувшись на неудобном стуле, он уперся взглядом в плотно охвативший талию широкий пояс, начал поднимать глаза, скользя взглядом по ряду искрящихся в свете люстр пуговиц платья, глубокому вырезу, высокой шее и…
- О, Господи! Алена! – выдохнул Борис, поднимаясь ей навстречу.
- Привет-привет!! – улыбнулась она. - Все сидела, смотрела, думала, ты или нет. Как здорово! Я же и забыла, что ты здесь работаешь.
- А ты как здесь?
- Жена виновника торжества – моя знакомая.
- А-а.
Зажатый между стулом и столом он неуклюже переступал с ноги на ногу, пытаясь устоять и не сесть в тарелку.
Алена погладила его по плечу:
- Это сколько же лет прошло? Уже лет двадцать пять, да нет, уже больше. Да ты вылезай, - заметила она его мучения. - Пойдем где-нибудь посидим.
Они вышли в холл и присели на стоявшие около зеркала кресла.
- Ты один? – спросила Алена.
- Да, - он замялся на секунду, - Катя приболела. А ты?
- Одна. Славка укатил в командировку.
- Вы вместе?
- Конечно.
Разговор перетек к воспоминаниям о бесшабашном времени студенческом. Борис вспомнил, как тогда неожиданно ласковое русское имя Алена вписалось в привычный в те времена поток переиначенных на импортный манер имен: Боб, Серж, Алекс, Жека и т.д. А принесла его с собой из дома Елена, хотя запросто могла стать Хелен. Так называл ее отец. Вернее, принесли его и Алена, и Славка, отношения между которыми зародились еще в школе. Поступили они в один институт, но на разные факультеты, что никак не мешало Славке все свободное время находиться рядом с Аленой, создавая впечатление, что учатся они в одной группе.
С Аленой училась и будущая жена Бориса – Катя. Борис же поступил в другой институт, но, как и Славка, частенько толкался возле группы Кати и Алены. Видимо и подружились они на почве того, что были парами, олицетворяющими «школьную любовь».
Дружба тянулась до окончания институтов, потом Славку распределили то ли в Липецк, то ли в Череповец, Борис не помнил. Алена с мужем уехали, и память о дружбе затерялась в новых заботах, знакомых и делах.
В одном из залов ресторана, где праздновала какой-то юбилей большая немолодежная компания, включили магнитофон. В холл, после рева синтезатора, полился незабываемый голос начала семидесятых, записанный за несколько лет до того, как задохнулся навсегда в наркотическом угаре. В который уже раз Байрон пел о том, как под щебет ранних птиц он искал любовь в то далекое июльское утро. Песня, как нельзя лучше, подошла под тему разговора, хотя и связана была больше не со студенческим годами, а далекими школьными танцевальными вечерами. Полумрак класса, первые соприкосновениями с девичьими телами, первые влюбленности, первые разочарования и, как тогда казалось, навсегда разбитые сердца. Как тогда томительно тянулись одиннадцать минут песни для неприглашенных и не пригласивших, и как быстро они пролетали для топтавшихся в центре класса пар.
- Потанцуем? – неожиданно для себя предложил Борис.
- Ой, с удовольствием, - встала Алена.
Они вошли в чужой зал и вклинились в группу танцующих.
Обняв Алену за спину, Борис почувствовал под ладонью упругое сильное тело.
Она, потянувшись к его уху, тихо сказала:
- Когда ты меня приглашал, тогда, в институте, я всегда какое-то волнение чувствовала. Было очень приятно с тобой танцевать.
Борис смущенно улыбнулся.
«Июльское утро» растаяло с последними аккордами и сменилось заводным ритмом диско, утверждающим, что где-то там далеко всегда солнечно.
Борис чувствовал себя неуклюжим медведем, неловко переступающим с ноги на ногу в этой дружно запрыгавшей толпе.
Он с нескрываемым восхищением смотрел, как естественно движется в танце Алена. Он любовался ей. Ее веселым и искренним взглядом, который не накопил за эти годы грусти и тоски, так знакомой ему по глазам ровесников и ровесниц, будто жизнь пронесла мимо Алены все невзгоды и печали. Ее смело открытой шеей. Ее фигурой и удачно подобранным платьем, целью которого было не то чтобы что-то скрывать, а наоборот эффектно подчеркивать.
В памяти очень четко всплыло давнее воспоминание.
Общага, на первом этаже гремит дискотека, в комнате темно, на двух кроватях, напротив друг друга, сидят две пары и самозабвенно целуются. Какой-то шум у двери. Борис отстраняется от Кати и прислушивается. Взгляд его падает на плотно сжатые ноги Алены у противоположенной кровати, светлые колготки и светлые босоножки на высоком каблуке выделяются в темноте в отблеске уличного фонаря, пробивающемся сквозь заиндевевшее окно. Какие красивые ноги, мелькнула в голове мысль и, как выяснилось, застряла в мозгу на долгие годы. Многое стерлось из памяти, но почему-то этот эпизод надежно закрепился.
Они вышли в холл.
- Ты чего такой потерянный? – спросила Алена.
Борис пожал плечами:
- Как-то воспоминания…
- Уж тебе-то есть, наверное, что вспомнить. Ты, вон какой был – самый красивый, высокий, остроумный, веселый и добрый. Мечта, тогда, любой девчонки. В тебя у нас все были немного влюблены.
- Что-то я не замечал особого к себе внимания, - усмехнулся Борис.
- Где уж там! Катька тебя так уж охраняла, никому подступиться было невозможно. Ух, единоличница! – задорно рассмеялась Алена, - Сколько сейчас? – она посмотрела на маленькие часики и заторопилась. - Все, Боб, мне пора, ребенок старший со своей суженной приезжает, обещала быть дома. Извини.
Возле гардероба они обменялись телефонами, договорились обязательно созвониться и встретиться всем вместе. Подумав, Борис тоже оделся и вышел с Аленой под неспешно падающие в желтом свете фонарей мягкие невесомые хлопья снега.
- На метро? – спросил он.
- Нет, нет, Боренька, я действительно очень опаздываю и очень спешу.
Привычным движением вскинув руку, Алена остановила машину какого-то частника, чмокнула Бориса в щеку:
- Не пропадайте опять. Кате привет, пока.
Машина, вильнув на укатанном снегу, уехала, а Борис пошел, что-то насвистывая в задумчивости, к ближайшей станции метро.
На середине эскалатора он с удивлением поймал себя на том, что, не как обычно, стоит справа, а неторопливо бежит вниз по ступеням.
«Вот тебе и на!» - усмехнулся он.
Входя в квартиру, привычно крикнул:
- Кать, это я! Ты где?
- Здесь, - послышался из кухни ее голос.
Раздевшись Борис прошел по коридору и остановился в дверях кухни. Катя стояла спиной к нему у раковины и мыла посуду:
- Надеюсь, сыт? – не поворачиваясь, спросила она.
- Да.
- Как погулялось?
- Как обычно. Представляешь, Алену там встретил.
- Алену? Ах, Алену! Как она? – она повернулась к нему.
- Потрясающе!
Катя опустила глаза, запахнула халат и, протиснувшись мимо него, вышла из кухни. Более обидным было не слово, а нескрываемый восторг в глазах мужа.
Борис поморщился, вот черт, опять обиды, и прошел в кухню.
Достал из шкафчика початую бутылку коньяка, которую подарили ему на кафедре еще на прошлый день рождения, взял чайную чашку, плеснул в нее и присел на табурет у стола. Взгляд упал на расколотую кафельную плитку над раковиной, черт надо заменить, неожиданно для себя подумал Борис, плитка раскололась лет шесть назад. Оглядевшись заметил привычные, но только почему-то сегодня бросившиеся в глаза признаки запустения: посеревший потолок, облупившаяся краска на раме окна, ободранная столешница, трещина в чашке, царапины на газовой плите, сколы на носике заварочного чайника…
Да и костюм, хотел же сегодня надеть новый, да пожалел, как обычно. Сложившийся последними годами стереотип: два костюма – старый и новый. Новый надо надевать по торжественным случаям, но превратившаяся в привычку бережливость не позволяла найти достаточно торжественный случай, так старый костюм постепенно снашивался, потом выбрасывался, покупался новый, а тот, что до этого был новым, превращался в повседневный.
А как все начиналось! Казалось, что жизнь расписана на все последующие годы: аспирантура, защита, получение доцента, преподавание, безбедная жизнь, скорее всего защита докторской, профессор. А там, глядишь, можно возглавить кафедру, а то и повыше чего.
Все оно так и шло вплоть до доцентства.
На последнем курсе и во время написания диплома с успешным студентом обсуждался вопрос аспирантуры, и вот ее время наступило. А еще перед защитой диплома случилась свадьба, тоже абсолютно предрешенная и не столь волнительная, сколь запрограммированная и не обсуждаемая.
За год до защиты диссертации родился сын – Алексей.
Катя мечтала о ребенке, постоянно говорила о его желанности, бегала по подругам, уже ставшим мамами, возвращалась с горящими восторгом глазами.
Борис никак не реагировал на ее поведение и ожидание: надо значит надо, так же всегда и у всех происходит.
Начались пеленки и бессонные ночи, пришлось ходить ночевать и заниматься к тогда еще живым родителям. Необходимо было посещать и всякие сборища на кафедре, не избегать же неформальных встреч с будущими сослуживцами и начальниками по причине домашней занятости. Потом начались бесконечные болезни оказавшегося слабым по части здоровья Алексея, ночные бдения Кати у его кроватки, появившееся у Бориса раздражение на невозможность сосредоточиться на построении научной карьеры – не должен быт мешать жизни.
Кате пришлось бросить работу, дни проходили дома, в очередях в детской поликлинике и очередях за продуктами и лекарствами.
Ранее гостеприимный дом превращался в забытое бывшими друзьями место заточения Кати и Алексея, посещаемое Борисом в промежутках между работой, кафедральными сборищами и командировками. К ним теперь заглядывали только соседи: Миша и Вера. Миша работал с Борисом на одной кафедре и жил с семьей в том же подъезде, что и Борис с Катей, но на этаж ниже.
Слабое здоровье Алексея сказалось и на его успехах в школе. Приходилось проводить с ним все вечера, чтобы как-то помочь ему с домашними заданиями, мечта Кати о возвращении на работу таяла в