Большая Кавказская война (военно-политический роман)

завалено стеклам и покрыто тонким слоем пыли и тополиного пуха, который моментально заполнил всё здание. Шторы были сорваны и на одном окне висели, как белый флаг капитуляции.
Игорь перебежал в гостиную и дал две короткие очереди по окнам трехэтажного особняка напротив, откуда вёлся пулемётный огонь. Потом отскочил к противоположному косяку и выстрелил в боевика, который в наглую вымелся на открытое место между двумя соснами и знай себе поливал из автомата даже не удосуживаясь прицелиться, а просто навскидку. Да они обдолбанные, сообразил Игорь и вдруг догадался: чтобы сбить КПП М29, вовсе не обязательно иметь танковую роту, достаточно взорвать «стену» и пройти западнее или восточнее, и даже наплевать на минные поля: подумаешь десяток-другой фанатиков. Арабки ещё нарожают.
Пуля, должно быть, на излёте ударила напротив, срикошетила, благо потолки высокие, и, черканув о противоположную стену, как раз над головой Игоря, вылетела в окно, разбив вдребезги телевизор.
Игорь только выругался:
– Ёпэресэтэ! – и присел.
Был он высокий, сутулый, жилистый и нервный, аж звенящий, глаза, как у большинства командировочных, имел пронзительные и злые. За время командировки почернел от загара, а короткие русые волосы стали почти что белыми, как пушица на болоте.
– Третий, ответь пятому! Шестой, это ты?! Слышу тебя хорошо! – так обрадованно заорал майор Севостьянихин, что его знаменитый нос воинственно раздул ноздри. – Окружены. Ведём бой. Двухсотых пока нет. – Слышь, – снова завёлся Севостьянихин. – Сосед просит, чтобы мы ударили на Кисловодск. У него тоже «стену» взорвали. Да как я могу?! – с возмущением кричать он в трубку. – Нас обложили, как куропаток! – Ему что-то возразили на повышенных тонах, а он ответил, не стесняясь, точно так же: – Разведка плохо работает! Я пока выберусь из города, половину БТРов пожгут. Разблокируйте нас!
– Кто бы нас разблокировал! – кричали ему в ответ.
Понятно было, что требование это – слезная просьба Киренкина Григория Борисовича, командира сводного отряда в Кисловодске. Севостьянихин снова заорал в трубку:
– А огневое прикрытие?! А разведка?! Пиндосы всё и подстроили! – бесился Севостьянихин, озадачив Киренкина сверх меры. – Ну извините, мы им верили, как родной маме. Союзники как-никак. Договоры подписывали международного значения, мать их за ногу! Обосрали Россию с головы до ног. Никому нельзя доверять, никому! Была б моя воля!..
Игорь представил, что произошло бы, будь воля Севостьянихина Андрея Павловича, и что сейчас творится в Генеральном штабе. Явно все на ушах стоят. Докладывают главнокомандующему, новоиспеченному президенту – Михаилу Спиридонову. А тот, наверное, ждёт, что соизволят произнести США, звонит Дяди Сэму, переминаясь босыми ногами, как в приёмной – коломенская верста. А Дяде Сэму до лампочки. Пока он раскачается, нас здесь всех положат, хотя по «большому договору» американцы должны среагировать в часовой срок. Одна надежда, что из Ставрополя или Краснодара придёт помощь.
– Пропустили обрезанных на Будённовск, сволочи! – кричал в трубку Севостьянихин. Нос его, не стесняя в выражениях, презрительно фыркал. Севостьянихин возмущался: – Десять тысяч! Это ж надо было их где-то спрятать? А нам умирать? Пиндосы всё подстроили! Нет, нет… не можем! Прорваться? Какими силами? У меня обстрелянных людей десять человек! Ага… ага… Понял… Ладно-ладно... Проведу доразведку и доложу. Прапорщика позови! – крикнул он Игорю Габелому.
– Ногинский! – высунулся в коридор Игорь. – Лёха!
Тотчас где-то рядом прекратил работать ручной пулемёт и явился Алексей Ногинский по кличке Ролик из Орла. Откуда она у него, никто не знал, а он не признавался, но на урку не тянул в хорошем смысле слова. Урку бы в спецназ не взяли. Как все боксёры средневесы, он был легок и подвижен, с изувеченными ушами. Волосы имел светлый, а взгляд – обозленный, как зрачок пистолета, и очень даже деловой, который бывает только у военных людей, привыкших к опасностям и крови. Была у него ещё одна чёрта – чрезвычайная добросовестность. Выполнение приказа можно было даже не проверять, все знали, добросовестней Ногинского в отряде нет.
– Звал, командир?!
– Бери кого хочешь из смежников, посмотри, что делается в окрестностях, оцени возможность прорыва на Кисловодск.
Кисловодск стоял на самой границе, и если «стену» взорвали рядом с ним, то, естественно, и положение там тяжелее во сто крат, но и сил там поболее – два батальона ВДВ, танки и долговременные укрепления. Но раз просят, значит, дело там, действительно, дрянь.
– Есть, оценить, – ответил Алексей Ногинский и исчез, как привидение, легко и бесшумно.
Смежниками были все те, кого нагнали сюда из полиции: следователи, сыскари, комендантская рота, дорожно-патрульная служба, водители, даже один завскладом, один из отдела кадров, а ещё двое из гаражных механиков, и конечно же, те «чудаки» из ГУВД, которые приехали, словно на прогулку, за орденами. В отряде таких за глаза насмешливо называли «дикими гусями». Спирт и водку они не пили – брезговали, а предпочитали дорогой коньяк – печень берегли. В гостинце сто двадцать с лишним человек, подумал Игорь, и дай бог, если половина из них ведёт огонь. Остальные разбежались по углам и щелям, отсиживаются.
В окно снова попало несколько пуль, и номер наполнился пылью. Остатки стёкол разлетелись во все стороны. Габелый подскочил дал три короткие очереди в сторону парка центрального военного санатория, потому что стреляли именно оттуда. И вообще, было такое ощущение, что нападавшие знают, что делают, потому что два БТРа, мотаясь между домами, не давали себя подбить, а пулемётчики заняли заранее выбранные позиции. Поди теперь их всех выкури. И вдруг он вспомнил о Божене.
– Командир! – крикнул он нервно. – Я сбегаю в административный корпус, помогу?..
– Зачем? Без тебя справятся, – заверил его Севостьянихин.
– Очень надо… – сказал Игорь. – Понимаешь, очень. Человек там.
– А-а-а… – вспомнил Севостьянихин. – Конечно, дело святок. Давай, – разрешил он, – одна нога там, другая здесь.
Севостьянихин давным-давно должен был получить «полковника», но то ли у старой власти руки не дошли, то ли у новой не было нужны заботиться о боевом офицере.
Был он широкий, сухопарый, с мосластыми руками, нос имел узкий, длинный и наглый, глаза – чёрные, усталые и терпеливые, какие бывают только у кадровых военных, вкусивших все прелести государевой службы.
Как же я забыл о Боженке, ругал Игорь себя самыми чёрными словами. Она там, поди, извелась. Как я мог? Впрочем, когда он взглянул на часы, то понял, что бой идёт всего двенадцать минут, а казалось – вечность, только это и извиняло его. Он заскочил к себе в номер и понёсся в административный корпус.
С Боженой Журавлёвой или с Боженкой, как он любил её называть, у него был бурный роман. В момент близости она всегда говорила: «Убей меня нежно…» Он даже умудрялся на ночь мотаться в Пятигорск, а на рассвете возвращался на построение в Залукокоаже. За шесть месяцев ни разу не залетел, но от такой жизни ещё более высох, однако был счастлив, как можно было быть счастливым на войне. «Смотри, так женишься», – предупреждали, словно сговорившись, многие. А Вепрев Олег из Казани, который был его другом, тот вообще нагло заявил: «Ты счастливчик! Я к два года подряд к ней подкатывал, а она меня всё отшивала. И наши тоже от ворот поворот получали. Не фига! Верный признак, что не гулящая баба. Ждала тебя, красавца. Так что женись, не раздумывая!» А отшить Олега, по мнению Игоря, было трудно: ловкий, уверенный в себе с морем обаяния на наглой татарской морде, он ходил пританцовывающей походкой, поводя плечами, и все знали, что это не просто форс, а одержимость, что правая рука и левая нога у него ударные и что он даже пробился в международную лигу муай-тай, но возраст и характер сделали своё дело, тут ещё начался очередной бардак, срочно понадобилось пушечное мясо, и спортивная карьера Олега Вепрева полетела коту под хвост. Один недостаток был у Олега Вепрева – был он женат и имел кучу детей, которых любил и холил в перерывал между командировками. Так что ни о каких серьёзных отношения, как и другие, он не помышлял, разве что, как он любил пошлить: «Разрядить обойму», но для этого существовали другие женщины, которые стояли за прилавками или продавали билеты на железнодорожном вокзале.
Игорь нашёл её там, где увидел впервые – в медпункте радонового источника. Она легкомысленно пряталась за стеклянный шкафчик с медикаментами и, положив руки на колени, спокойно смотрела, как со стороны общежития пятигорской фармацевтической академии мелькают духи.
– Что ты здесь делаешь? – удивился он, нервно поглядывая в окно. – Собирайся!
Знал он. Знал, что она ждала его ещё вчера, что осталась, не пошла домой, собственно, ради него, а он, скотина, пил волку в «Канатке», горланил песни и клялся, как и все, в боевом братстве. Были у него планы забрать её с собой в Питер, однако за суетой и делами вопрос этот они обсудили вскользь, заглядывая в будущее с большой опаской, не только потому что оба в жизни больше потеряли, чем приобрели, а потому что жизнь стала непредсказуемой и в смысле войны, и в смысле отношений, и они хотели проверить свои чувства, прежде чем решиться на что-то серьёзное и долговременное.
Сердце у Игоря мягко сжалось. Он представил, как она хрупкая и беззащитная под этим легкомысленным халатиком и очень пожалел, что она здесь, а не у себя за рекой на улице Льва Толстого, где у неё маленький, уютный домик и шестилетняя дочка – Катя. И тут же подумал, что если духи пойдут волной, то женщин и детей не пожалеют. Так что неизвестно, где сейчас хорошо, а где плохо.
Духи, обвешанные оружием, цепочкой бежали в сторону «нижнего рынка» и кинотеатра «Космос». Они были прекрасной мишенью. При другим обстоятельствах Игорь не упустил бы случая завалить парочку-другую, однако сейчас было не до этого.
– Я дежурила! – вскочила она, блеснув тревожно глазами.
Ну и скотина же я, обругал он сам себя, и ему опять стало стыдно.
– Ну прости меня, – сказал он, беря её за руки и заглядывая в бездонные глаза, – прости, не мог я. Не по-армейски это. Не поняли б меня.
Что я могу рассказать, подумал он, что я только и знаю, что испытываю горечь утрат за время этой войны, что у меня нет другой семьи, кроме армии и мамы, которая ждёт не дождётся сына. Божена и так это знает, а если не знает, то чувствует как женщина. Наверное, поэтому я её и люблю.
– Я и не сержусь, – спокойно ответила она, поправляя у него воротник на форме, – что ты. Просто… ну… просто я волновалась. Как чувствовала, что что-то случиться, – она кивнула на окно, за которым боевики в наглую шли чуть ли не строем, и всё в сторону штаба.
Что выделяло её из всех других женщин, которые попадались на его веку, так это печальные глаза. У неё были прекрасные и очень печальные глаза, вспыхивающие особым светом в темноте, а ещё на верхней губе у неё, как нарочно, была мушка. В общем, как только он увидел эти глаза и эту мушку, то потерял голову. Разумеется, он не подал вида, но долго, как партизан, таиться не мог. Ноги сами несли его в медпункт, и его медицинская карточка пухла на глазах. К тому же Божена оказалась не