дальше на полу громоздился целый джентльменский набор: банки из-под кильки с рассыпанными из них окурками, пучки женских волос, зацепившиеся за плинтус, и батарея пустых бутылок под балконной дверью.
Она уступила ему дорогу мимо ванной с грязной посудой на полу, мимо обшарпанных обоев, мимо своей судьбы, выказывая всю неприязнь женщины, которая не особенно пользуется успехом у мужчин.
– Ну что вы смотрите? – Вызывающе махнула рукой: – Он там…
Она была высокая и худая, почти светящаяся, с пепельной кожей, но с развитыми крупными икрами. Как раз в стиле Губаря, ибо в таком состоянии он всегда предпочитал все нестандартное.
– Хм!.. – Губарь – последний взгляд на себя, лежал на диване, зеленый, как покойник. Даже его знаменитый подбородок с ямочкой, которым он так гордился и из-за которого в школе его прозвали Жаном Маре, выражал апатию. – А… привет, – он вяло пошевелил пальцами.
Лицо его было неподвижно, как алебастровая маска, на которой жили лишь страдальческие глаза.
– Я привез тебе лекарство. – Иванов поставил на стол бутылки, ему нечего было больше сказать.
– Это ты молодец… – похвалил его Губарь с той безнадежностью, на которую был способен в таком состоянии.
– Вы сума сошли, – буркнула за спиной девушка.
– А то она ничего не понимает… – Он апатично махнул рукой, словно отсылая ее прочь.
– Ну да… куда нам… – произнесла девушка. – Больной пришел в себя – сдувает пену с лекарства… – прокомментировала она.
Голос у нее стал бесцветным, как вода из крана.
– Знаю я женщин, – вдруг заявил Губарь одними губами, – умные мечтают стать красивыми, а красивые – умными…
Фраза, отнявшая у него последние силы. Он застыл, притворился спящим, так и не взглянув на девушку. Иванов почувствовал, что она обиделась. Он посмотрел на нее и виновато пожал плечами. Она сделала вид, что не заметила его солидарности.
– Ленка, иди домой, мне уже хорошо. – Он открыл глаза, словно проверяя, изменилось ли что-то в комнате за эти несколько мгновений, и знакомо дернул щекой: «Вон!»
Она задохнулась от возмущения: «Смена кар-раула!» и с минуту буравила невозмутимое лицо Губаря, потом схватила Иванова за руку и потянула за собой. Он едва поспевал за ней, спотыкаясь о яростно мелькающие ноги в красно-зеленых звучных туфлях, которые она успела надеть, пока Губарь философствовал. «Кто выбирает такие цвета?» – успел удивиться он. Вытащила в коридор и так резко повернулась к нему, что платье на ней, цвета ящерицы и с большим круглым вырезом, протестующе шурша, покрылось складками. Он поймал себя на дурашливости: чуть не сделал глупое лицо – иногда это спасало его в подобных ситуациях.
– Вы должны мне помочь, – зашептала она, глядя сверху вниз, и от нее можно было зажигать спички.
– В чем? – удивился Иванов, настойчиво отцепляя свое запястье от ее анемичных пальцев и жалея, что только что солидаризировался с ней.
– Мне надо, чтобы он ее бр-росил.
– Кого? – спросил он.
– Послушайте, я знаю, кто вы… – Она наклонилась (пахнуло дешевой пудрой и цветочными духами). – Он все р-равно ее не любит. Он сам мне пр-ризнался. Я хочу, чтобы он больше не виделся с ней. Я хочу, чтобы он был р-рядом со мной!
– Вы давно его знаете? – спросил он осторожно, чувствуя, что морщится.
– Какое вам дело?! – ответила она, сбавляя темп.
– И все же?
– Месяц… – Она отвернулась, нетерпеливо покусывая губу.
«Хоть понимает, что говорит», – решил Иванов.
– Надеюсь, вам еще повезло… – заметил он.
Ему даже не было смешно.
– Но вы мне поможете? – Она снова вцепилась в его руку.
Пальцы у нее были холодные, как ледышки.
– Помогу, – пообещал он, делая шаг назад.
Она сделала умоляющее лицо: «Я тр-русиха, да еще с нежной совестью…» – Должно быть, ее откровенность и подействовала на Губаря, а он произнес еще раз: «Я помогу…» «Надеюсь… – одаривая пепельной улыбкой, добавила она, – не люблю оставаться в долгу…» И вдруг удивила его: по одной только ей понятной причине вдруг сделал шаг по направлению к нему, так что он ощутил тепло ее тела, и произвела телодвижение гусеницы, словно отделяя все то, что было под платьем, а потом как бы между делом бросила на него короткий оценивающий взгляд. И он понял: ее вздорность – вот что воспринималось Губарем как шарм, но позднее, когда она станет терять привлекательность, худшие черты ее характера начнут проявляться особенно отчетливо, точнее, они просто станут ее гротеском и ничем иным.
– Ну, конечно, – сказал он, невольно отстраняясь, – я помогу… – И вернулся к Губарю.
Он уже переключал телевизионные каналы, цедя пиво, как лекарство, и явно прислушивался к процессам внутри себя. Наконец сообщил, косясь:
– Говори. – И тембр его голоса походил на царапанье гвоздя по стеклу, – мне легче. – И вздохнул, но так, словно каждая фраза стоила ему неимоверных усилий.
Девушка его больше не интересовала, и угрызений совести он явно не испытывал, но глаза прятал.
Иванов молча покачал головой. Может быть, он спутал его с посыльным из соседнего кафетерия. Впрочем, он знал, что под этой нагловатостью кроется то, что принято называть старой дружбой.
– Слушай, смешная вещь произошла со мной на прошлой неделе, – поведал он почти бодро, – я понял, что не умру молодым. – Закрыл глаза и, казалось, полежал умиротворенно. – Ну? Что, что, что… мать родная? – Он почти вскочил, расплескав пиво. – Ладно, все… все… все… Ты же знаешь…– Губарь покосился еще раз. Лицо его на мгновение сделалось просящим.
– Знаю… – согласился Иванов.
– Ты не все знаешь, – многозначительно заверил его Губарь, возвращаясь на диван.
У него был слабый желудок. Вернее, желудок не давал ему возможности напиваться до положения риз. Иногда это его спасало.
– Где Веста? – спросил Иванов, делая вид, что его больше не волнует состояние друга.
– Сие мне не ведомо, – флегматично ответил Губарь, делая глотательное движение. Лицо его, кроме укоризны и страдания, теперь ничего не выражало. – Смотри, смотри! – Он вдруг подпрыгнул. – Что я тебе говорил!
Где-то в центре желтоглавой махали флажком и поливали себя бензином. Неслось над толпой любопытствующих: «Клерикания для клерикан!» Полиция беспомощно топталась в переулке.
Иванов подождал. Пиво явно действовало. Губарь оживился от собственной прозорливости:
– С этого все и начнется!
– Не вижу связи, – ответил Иванов.
Начинать бессмысленные разговоры? Он и так поднаторел в этом. Криво ухмыляясь, ткнул пальцем в телевизор:
– А это?! Ха-ха-ха…
Вертлявое лицо премьера, дающее объяснение от имени нации: «Отдам под суд!»
– Ты знаешь, в детстве я думал, почему африканцы в своей Африке не дадут всем своим колонизаторам под зад, ведь они же все черные?
– Ну и что? – спросил Иванов.
– До сих пор не знаю ответа. – Он кивнул на экран: – Видал кретина? Когда человек говорит, что радеет за всю страну, то он где-то подворовывает. Меня уже тошнит… Наверное, сам и нанял мальчиков…
Он почти жалобно посмотрел на Иванова. Должно быть, его действительно тошнило. На другом канале Бодров-младший снимал драку на базаре.
– Пора сваливать, – заключил Губарь, – в Хельсинки…
В следующее мгновение, когда Иванов отвернулся, а потом снова взглянул на экран, там шли индийский титры, почему-то вперемешку с русскими и английскими. Это было похоже на авангардный прием, но потом он понял, что это Губарь слишком быстро переключает каналы.
– Послушай, пошел ты к черту. – Казалось, он сдался под его взглядом. – Вот что я тебе скажу: по вторникам, четвергам и субботам я верю в себя, а по понедельникам, средам и пятницам – не верю. Ты не знаешь, что это значит?
– Сегодня – воскресение, – напомнил Иванов.
– В этом-то и все дело, – глубокомысленно вздохнул Губарь и оторвал взгляд от экрана. – Ну, ладно… – покривил губами, – я с ней больше не живу. Я теперь живу здесь... – вдруг произнес он.
Казалось, силы оставили его и он больше ни о чем не хочет говорить.
Иванов услышал, как девушка, должно быть, на цыпочках, сделала два осторожных шага по коридору, удовлетворенно притворила дверь, пока не щелкнул язычок замка, и уже после этого в коридоре послышался стук ее каблучков.
– Брось, – удивился Иванов. – Где здесь?
– Там, где я зализываю раны – в нашем номере… – Губарь осторожно вздохнул, делая вид, что не услышал, как ушла девушка. – В нашем старом, вонючем номере. – Он повторил это по складам, он явно был настроен на философский лад, потому что это фраза о «нашем номере» была призвана напомнить о дружеских отношениях.
– Мне надо было самому догадаться, – признался Иванов, случайно наступив на раскатившиеся под столом бутылки и чудом сохранив равновесие.
– Погоди… я лягу, – сообщил Губарь. – Меня опять тошнит, – пожаловался он.
И двадцать лет назад под столом точно так же перекатывались бутылки, когда к ним заваливали шумные компании.
– Должно быть, я не ко времени, – сказал Иванов и вспомнил так ясно, словно еще раз очутился на лекции, как Фраймович, излагая материал, подпрыгивал. «Вы будете старыми, забудете нашу тему, но то, что я прыгал, вы будете помнить всю жизнь». Блестящая дальновидность.
– Погоди… – Губарь погрозил пальцем в воздухе. Взгляд его стал бессмысленным и одновременно сосредоточенным, – погоди… – Потом вскочил, мотнув головой так, словно центр тяжести теперь был сосредоточен только в ней одной, и с искаженным лицом убежал в туалет. Через секунду оттуда раздались тягостные звуки, потом стихли. Потом раздались снова, но с нотками страдания. Было слышно, как в соседнем номере гудят трубы – кто-то принимал ванну. Потом из крана полилась вода, потом его снова рвало еще раза два, потом он выглянул оттуда, прислонившись для равновесия к косяку двери. – Боже, где бы повеситься?.. – Лицо его было мокрым и печальным. – Что б я еще… – произнес он раздельно, – что б я еще раз… еще раз… мешал…
Но Иванов так и не узнал, что мешал Губарь. Впрочем, он никогда не исповедовался на эту тему, а каждый раз экспериментировал, ища волшебный эликсир. Он сделал два ковыляния по направлению к холодильнику, бормоча:
– Где-то у меня здесь… где-то у меня здесь...
В его кабинете висел лозунг: «Страха нет!» Но сегодня он явно перебрал. Когда его спрашивали, как он поживает, он отбивал поползновения к расспросам одной-единственной фразой:
– Хуже… – И ждал реакции, ехидно улыбаясь.
Из-за этого в последнее время он потерял нескольких щепетильных партнеров, но ему было наплевать: «Всем не потрафишь!» Вокруг него, как вокруг вселенского центра, вращалось множество людей, и это ему нравилось.
Он открыл холодильник и пошарил внутри. Застыл, погрузив пальцы в банку с капустой. Взгляд его выражал сомнение.
– Кто это? – спросил Иванов, невольно кивнув головой на дверь.
– Погоди, погоди, какая глубокая мысль. Дай подумать… – С минуту, закрыв глаза и наморщившись, сосредоточенно молчал. Лицо его замерло, словно он прозрел внутренним взором. – О чем ты? – Казалось, он все еще прислушивается к своему желудку. Дышал он часто и мелко.
– Я спрашиваю, кто эта девица?
– Отстань, она и так обходится мне слишком дорого. Контрацептивы по пятьдесят гривен! Видел когда-нибудь такие? И я тоже, пока не подцепил ее. А я-то думаю, почему мне так тошно…
– Почему? – осторожно спросил Иванов.
– Потому что…
Я ничуть не пожалела, что читала "Реку на север". Оценку "Очень понравилось" поставила раньше. Особенно понравился финал.