Река на север (сюрреализм)

запрещены.
– Завели песню, – словно задумавшись, произнес доктор Е.Во. – Впрочем, сейчас увидите, – продолжил он тоном всесильного человека. – Поедем на опознание. Кстати, он сам во всем признался…
И вдруг Иванов понял, что это последняя атака господина Е.Во. Так в лоб он еще никогда не бросался. Он понял, что у его оппонента выходит время. Возможно, он даже выговорил его у господина полицмейстера, и теперь шел ва-банк.
– Знаете, кого вы мне напоминаете? – спросил Иванов, словцо так и крутилось у него на языке.
– Знаю, и поэтому не будем. Кстати, шагистикой я больше не занимаюсь, а повышен… – Вялый, как презерватив, он явно был пешкой в чьей-то игре. – Не скажу кем, скоро сами узнаете. –Нагнувшись, показал свой высокий затылок с тщательно зализанными волосами. И с важностью водрузил портфель на стол. – Узнаете? – Последовало быстрое движение руками с растопыренными пальцами и в концовке: «Хоп!» – непристойный жест, и: – Вот так! – произнес доктор Е.Во. – Предлагаю вступить в национальный легион до пятидесяти – защищать Севастополь.
– От кого? – просил Иванов.
– Естественно, от вашего брата, – ответил доктор Е.Во. – От кого же еще?
– Я еще слишком молод, – парировал Иванов.
– Весьма патриотично, – назидательно заметил доктор Е.Во. и перешел на клериканский язык.
– Не утруждайтесь, – сказал Иванов. – Даже сами ничего не понимаете.
– Да уж... – смешался доктор Е.Во., – практики мало: все санкюлоты и санкюлоты, но я беру уроки…
Выставив ножку, смотрел вопросительно и твердо, у него был изможденный вид, как у долго курящего спортсмена, и вдруг сменив тему:
– Ваша сумка?
– Что же там? – Иванов пожал плечами. – Бумага?
Сумка выглядела слишком толстой, словно являя отражение честности господина Е.Во., радеющего на службе.
– Сумка ваша и содержимое тоже. Отпираться бессмысленно. – Он даже улыбнулся, правда, несколько натянуто, словно чего-то ожидая. – Вы не признаетесь? Наш агент все нам рассказала…
– Да… – сказал Иванов. – Но это абсурд, отвезите меня к господину Дурново.
Доктор Е.Во. выругался:
– Стал бы я с вами... – и выбежал из камеры.
Больше Иванов с ним не разговаривал вплоть до той ночи, когда они столкнулись на балконе Королевы. И тогда один из них сплоховал.

***
Загорелый и посвежевший, явился утром, одышливо хрипел за дверью, пока охранник открывал ее.
– Я счастлив до увлажнения! Прекрасно, сынок, прекрасно! – произнес он тоном бодрячка и мимоходом выглянул в окно. –Последнее лето тысячелетия. Вы знаете, в чем смысл жизни? –Снова, как и два дня назад, посмотрел на Иванова по-отечески мягко и добродушно. – Вспоминать ее потом! – Задумчиво пожевал губами. – Впрочем, это не мои слова, а очень важного лица! Догадываетесь, кого?
«Интересно, смог бы Кляйн или отец стать полицмейстером? – подумал Иванов. – Природа не терпит пустоты…»
– Нет, – терпеливо, как сумасшедшему, ответил господину полицмейстеру, – наверное, вашего тюремного палача?
– Напрасно... – Его колкость господин Дурново пропустил мимо ушей. – А между тем так считает без пяти минут новый диктатор. Господин, кто?.. Ли Цой! Другого жулика почему-то не нашли.
– Второй Армейский Бунт? – изумленно спросил Иванов.
Сколько ни готовься, а когда ожидаемое переходит в реальность, это всегда шокирует, это заставляет волноваться.
– Нет еще, но гнойник созрел. Мы способны испытывать жалость к любому человеку, которого нам показали в соответствующем виде. Теперь он ничего не боится. Теперь он открыто разъезжает по городу в окружении своих сторонников. За последние два дня – три десятка митингов. Простой деревенский парень, не умеющий правильно говорить, но этим как раз и берет! Вы знаете, чем мы заняты? Вся полиция брошена замалевывать лозунги санкюлотов, типа того: «Ты нас предал!» или просто – «Вор!». Пока мы справляемся…
В голосе господина полицмейстера ничего не прозвучало: ни протеста, ни тайного подвоха, его можно было только заподозрить в двойной игре или в чрезвычайно гибком позвоночнике.
– А как же господин Е.Во.? – спросил Иванов.
– Господин Е.Во. все еще мой заместитель и комиссар. Но вы постарались… – похвалил господин полицмейстер. – Таким образом мы его наверняка обведем вокруг пальца.
– Мы? – удивился Иванов.
– Вы еще ничего не поняли? – участливо спросил господин Дурново, и глаза его не изменились, смотрели оценивающе, словно играли очень тонкую роль.
– Вы… Вы меня обманули, – догадался Иванов, у него было такое чувство, что его еще раз предали, но господин Дурново тут же постарался развеять все сомнения.
– Нет, конечно, – все так же задумчиво ответил он. – Это не совсем обман. Просто вы помогли мне, а я помогу вам. Кто не умеет заниматься политикой, пусть ею не занимается. – И утвердился в своем мнении: – Именно, кто не умеет, пусть не занимается...
– Что на этот раз вы приготовили?
– Не надо спешить. Всему свой час, – ответил господин полицмейстер уклончиво.
– У вас каждый день – новые рецепты, – заметил Иванов.
Ему оставалось только одно оружие – терпеливо ждать. Господин Дурново знал больше того, что говорил, и действовал, как опытный полководец, по заранее разработанной диспозиции.
– Ай-ай-ай, – укоризненно покрутил головой господин Дурново. – Я всего лишь проверял. И не ошибся! Вы действовали очень убедительно. Я читал рапорты, хм… моего заместителя – очень серьезно. Только чуть-чуть переигрывали с ребрами. Но он сразу не догадается.
– У меня действительно сломаны ребра.
– Не может быть, – тупо возразил господин Дурново.
Лицо его приняло отсутствующее выражение.
– Где? – спросил Иванов. – Где мой сын?
Теперь он знал, как надо вести себя с господином полицмейстером. Пожалуй, из всех черт в собеседнике господин полицмейстер, как военный человек, уважал лишь прямоту.
– Под нами, в здравии и сохранности.
– Кстати, я хочу напомнить, что уже согласился. Может быть, приступим к делу?
– Ну и ладненько, – обрадовался господин Дурново. – Обговорим детали.
Теперь он больше походил на торговца недвижимостью: предмет торговли оговорен, дело осталось за малым – за ценой.
– Скажите, в чем ее вина? – спросил Иванов.
Он спросил неожиданно даже для самого себя, хотя почти не думал об Изюминке-Ю последние сутки. По крайней мере, его мысли отличались от мыслей обо всех других женщинах, даже о Гд., о которой вспоминал не так, не с такой теплотой, ибо Гд. всегда умела между ним и собой возводить барьеры, которые сама же потом с легкостью разрушала, и к ней надо было привыкнуть; он привык, очень быстро привык, ибо она обладала другими куда более значительными качествами, и это ему нравилось, хотя эта женщина и выпивала из него все соки. Но теперь он надеялся, что это больше не повторится. В глубине души он избавился от нее.
– Я ждал этого вопроса от вас, – понимающе улыбнулся господин полицмейстер. – Это вопрос мужчины. Впрочем, сущие пустяки. Но вы ведь знаете, на этом построена вся жизнь...
«Не умничайте», – едва не подсказал Иванов, но вместо этого заметил:
– Знаю, поэтому и спрашиваю…
– Она наш должник. Всего-навсего.
Он не договаривал, дарил надежду. А может быть, он просто играл с ним по давней полицмейстерской привычке.
– И все-таки? – попросил Иванов.
– Отсутствие патента на торговлю. Торговала картинами на спуске. Мелочь, но, согласитесь, приятно...
– Какими картинами? – удивился он.
– Вашего сына. Вначале мы решили, что они ворованные, но потом, будучи нашим агентом, она решилась даже бежать.
– Слава богу! – невольно вырвалось у Иванова. – Действительно, сущие пустяки.
Господин полицмейстер ободряюще улыбнулся, он подошел и взял из бара бутылку с дюшесом.
– Итак, вы обнародуете переданные вам документы. Каким способом – все равно. Садитесь в машину, и – «ж-жик» – в ваш любимый рай. Сына я вам отдам сейчас.
– Отпустите и ее… – попросил Иванов.
– Я вас прекрасно понимаю, – избегая взгляда Иванова, произнес господин полицмейстер, – как мужчина мужчину… но ничем помочь не могу. Хорошие сотрудники мне самому нужны.
– Отпустите, – попросил Иванов, – она все равно ни на что не годится…
– Э-э-э… – господин Дурново погрозил пальцем. Наверное, ему все же было стыдно, потому что жест выглядел неубедительно. – Кстати, вы у нее самая крупная рыбка.
– Хорошо, – обрадовался Иванов. – Поэтому я вас и прошу.
– О чем же? – Брови господина полицмейстера – левая, изломанная шрамом, и правая, прямая, как шпала, – полезли было вверх.
– В вашей работе она пропадет, – торопливо объяснил Иванов. – Еще больше запутается. О пистолете же она не сообщила.
Господин Дурново понимающе кивнул.
– Я сам подкинул его, – признался он, – чтобы привязать вас крепче, но потом появился наш комиссар, все запутал, и дело приняло другой оборот. Впрочем, я сегодня великодушен, пусть… пусть… – В следующее мгновение он забыл, для чего начал фразу. Сладострастно пожевал губами и облизнул их. Мельком взглянул в окно на вечный лес. Потом оборотил взгляд на Иванова, словно припоминая суть разговора. – Пусть она тоже едет... – С губ слетела слюна.
– Спасибо… – удивился Иванов и даже заработал внимательный кивок господина полицмейстера. Что бы это означало?
– Не за что, друг мой, не за что, – ответил он. – Человек есть не то, что он думает, а что он делает.
– Полностью с вами согласен, господин генерал. – Иванов подумал, что на этот раз ему удалось обмануть его.
Господин Дурново только поморщился:
– Не усложняйте себе жизнь. Будьте естественней. Живите так, словно впереди у вас сто лет, только так можно выжить.
– Я полностью с вами согласен, господин генерал, – повторил Иванов. Он почему-то обрадовался, словно с души свалился камень. Он подумал, что с остальным в этой жизни он как-нибудь разберется.
– И правильно делаете, – согласился господин Дурново, – а теперь прошу, – и галантно пригласил к выходу.
– Вы меня приятно удивили… – признался Иванов.
– Тьфу-тьфу-тьфу, – господин Дурново поплевал через левое плечо, – сглазите…
Иванов только улыбнулся. Вряд ли господин полицмейстер теперь мог обмануть его. Между ними давно возникла тайная симпатия, которую господин полицмейстер, ввиду своего положения, не мог озвучить.

***
– Прошу сюда не смотреть, – господин Дурново загородил широкой спиной поворот направо, – и сюда тоже. – Его голос приобрел официальные нотки.
Стены, увитые черной паутиной. Из труб беззвучно вырывался парок. В мутном колпаке одиноко горела лампа. В ее свете ноги покойников вполне соответствовали обстановке.
– Мрут как мухи, – посетовал он. – В основном нелегалы-азиаты… эмигранты…
– Чего ж так? – спросил Иванов, краем глаза все же заглядывая в проемы стен.
Закопченный кафель мерцал равнодушно и мертвенно, как в операционной. Пахло дезинфекцией. Из бетонных мешков тянуло трупным холодом.
– Не успеваем хоронить, – посетовал господин Дурново.
Дальше подвалы напоминали операционную. Стены были выложены все той же белой плиткой.
– Особо опасных мы держим в стерильных камерах. Буйных – в звукоизоляционных.
Сын сидел в звукоизоляционной, перед которой дежурил охранник.
Перед тем как ее открыли, господин Дурново откупорил бутылку воды и, неся ее перед собой, как букет, вошел в камеру.
Когда охранник вывел сына, он не мог ступать. Оперся о